Статуя сексуальной свободы
Шрифт:
— Мне неважно, что интерьер тюремной камеры не располагает к стриптизу! Если понадобится, я силой заставлю этого парня раздеться! — хищно скалясь, пригрозила мамуля. — Уж поверь мне, я посмотрю, что у него там есть!
Из уважения к чувствам папули мне очень хотелось надеяться, что речь идет о татуировке на плече, не более того. Хотя от мамули в таком настроении можно было ожидать многого.
— Все, я ушла! Пожелай мне удачи! — мамуля подставила свой норковый чепчик под мое дочернее благословение и упорхнула из дома легким ветерком с ароматом дорогих французских
Я закрыла за ней дверь и некоторое время стояла в коридоре, размышляя, чем бы заняться. При виде радостно оживленной мамули в парадных доспехах мне тоже захотелось поиграть в Мату Хари, но я пока не видела, где конкретно могу применить свои таланты по части обольщения мужчин с последующим отжимом из них ценной информации. Так ничего и не придумав, я пошла в ванную и от нечего делать запустила стиралку, битком набитую несвежим бельем. После этого у меня возникло приятное ощущение сопричастности к общесемейной борьбе с трудностями быта, которое я усилила, добросовестно перемыв оставшуюся после завтрака посуду.
Поставив в сушку последнюю ложку, я решила подкрепить чем-нибудь свои подорванные силы и открыла холодильник. Пока я решала, что скушать — яблочко или апельсин, над моим плечом протянулась к пакету с кефиром мускулистая рука Зямы.
— Доброе утро! — приветливо сказала я братцу.
Он пробулькал ответное пожелание, вытер кефирные усы, прислушался и встревоженно спросил, напряженно скосив глаза в сторону коридора:
— Что это там шумит?
— Стиральная машина, — любезно объяснила я, хрустя румяным яблоком. — Она была набита бельем, и я завела стирку.
Зяма икнул, сжал в кулаке кефирную коробку, превратив ее в подобие песочных часов, и устремился прочь из кухни, но далеко не ушел. Он остановился в коридоре, открыл дверь в ванную и довольно долго с непонятной тоской взирал на коловращение тряпок в иллюминаторе стиралки.
— В чем дело? Что-то не так? — встревожилась я.
Мало ли! Может, братец положил в машину какое-нибудь свое дорогущее дизайнерское одеяние, требующее особо трепетного отношения и эксклюзивной программы стирки, а я его заколбасила запросто, вместе с суровыми простынями и махровыми полотенцами…
— Все прекрасно! — загробным голосом ответил Зяма. — Прекраснее некуда!
Он перестал таращиться на трудолюбиво бурчащую машину и со вздохом выдвинулся в прихожую, где сразу же потянулся к телефону.
— Он не работает, — предупредила я. — Похоже, сломался.
— Вот я и хочу починить, — буркнул Зяма и полез в тумбочку за инструментами.
Примерно минуту я с недоверчивым удивлением наблюдала, как братишка неловко, но старательно препарирует телефонного слизня, и решила, что мой трудовой энтузиазм оказался заразительным. Никакого иного объяснения тому, что Зямка спросонья и натощак развил бурную деятельность, я не видела. Разве что жестокая похмельная мигрень спровоцировала приступ садизма, и бедный телефонный слизень попал Зяме под горячую руку.
Дверной звонок дилинькнул мне прямо в ухо. Думая, что это вернулся папуля с покупками, я без промедления открыла дверь.
На
— Доброе утро! — хриплым голосом торжественно возвестило это прелестное создание.
Судя по улыбке, обнажившей некомплектные зубы, она была глубоко убеждена в истинности сказанного.
— Доброе, — не вполне уверенно ответила я и оглянулась на тихо чертыхающегося Зяму, после чего мои сомнения в высоком качестве текущего утра только усилились.
— Вы должны мне пятьдесят рублей! — радостно сообщила гостья.
— А кто вы такая? — я окинула жизнерадостную вымогательницу с шерстяной головы до резиновых пяток холодным взглядом.
— Я гончиха! — нисколько не смутившись, объявила она.
Это проняло даже Зяму — он уронил на пол отвертку и обернулся.
— Гонщица? — повторила я. — Дочь Микаэля Шумахера, сестра сынов лейтенанта Шмидта?
— Гон-чи-ха! — по слогам произнесла фройляйн Шумахер. — Как гонец, только не мужик, а баба! Вы ж Кузнецовы, разве нет? Меня Борис Акимыч прислал.
— Папа?! — я глубоко и неприятно изумилась.
Нет, я все понимаю, демократия — это хорошо, человек человеку друг, товарищ и брат, но пока мамуля распивает французский коньяк с генералитетом, наш экс-полковник дружится и братается черт знает с кем! Надо как-то убедить мамулю уделять побольше внимания любимому супругу.
— Гоните полтинник, детки! — по-свойски велела нам с Зямой папина новая подруга.
Мы с братцем переглянулись. Он пошарил по карманам и нашел четыре мятые десятки. Я порылась в сумочке и добавила до нужной суммы мелочью.
— Значит так, папашу вашего менты замели, — деловито сказала «гончиха», ловко втянув деньги куда-то под шаль. — На чем Акимыч погорел — не знаю, но может отмазаться, если даст летехе на лапу. Его на пятихатку разводят, а у него всего три стольника, больше нема. Намек поняли? Привет семье!
Буревестница развернулась и бодро потопала к лестнице.
— Дюха, бери деньги и живо дуй в милицию, — распорядился Зяма, быстрее, чем я, переваривший полученную информацию. — Я бы и сам сбегал, да не могу, надо срочно починить телефон, а то мы в критические времена совсем без связи останемся.
— Почему — без связи? А мобильники? — машинально возразила я, уже натягивая курточку.
— Забудь про мобильники, — мрачно посоветовал Зяма.
Я хотела поинтересоваться, что он имеет в виду, но братец уже сунул мне в руку свой кошелек и вытолкал за дверь. Не дал ни губы накрасить, ни причесаться! Чтобы не выглядеть полным пугалом, пришлось натянуть на лохматую голову шапочку.