Статуя сексуальной свободы
Шрифт:
На самом деле я не думала, что дело обстояло именно так. Я же не блондинка из анекдотов, у меня не только в декольте, но и в черепной коробочке кое-что имеется! Меня терзало сильнейшее подозрение, что в гробницу теплотрассы меня совершенно сознательно пристроил тот рыжеусый легкоатлет. Я только не могла придумать, зачем ему это понадобилось? Может, амбициозный бегун безмерно разозлился, что не смог показать лучшего результата, чем я? Но это как-то не спортивно — избавляться от более сильного соперника, буквально загоняя его в могилу!
Трошкина,
— Разиня ты, Дюха! — устало обругал меня Зяма.
— Точно, разиня, — грустно согласилась я, обнаружив, что потеряла кепку.
А папуля еще минут пять занудно бурчал, что такой большой девочке, как я, давно пора научиться смотреть себе под ноги, а не пялиться по сторонам, считая ворон и хлопая варежкой. Я слушала его ворчание без малейшей досады, с умилением и легкой ностальгической грустью: подобный текст я в последний раз слышала от отца лет двадцать пять тому назад.
Мы уже подошли к подъезду, и тут к крыльцу подкатил ослепительно чистый, лаково блестящий «Форд». Из него выпорхнула не менее ослепительная и блестящая мамуля. При виде нашей разношерстной группы в несвежих одеждах она непроизвольно умерила сияние своей голливудской улыбки, нервно поправила на плече сумочку, из которой уже не торчало горлышко коньячной бутылки, и растерянно спросила, обращаясь к папуле:
— Боже! Откуда вы в таком виде?!
Папуля окинул расфранченную супругу взглядом, который яснее ясного говорил, что ее внешний вид тоже не вызывает у него восторга, и сварливо ответил:
— Дюша из бункера, я из милиции. А сама-то ты где была?
— В тюрьме! — легко ответила мамуля.
— Вот что значит кровная родня, так много общих интересов… — пробормотала Трошкина.
— Господа, дамы! А давайте о семейных традициях дома поговорим? — светски предложил Зяма, опасливо глянувшись на бабусек, оккупировавших лавочку у подъезда.
А те уже выпростали из-под платков и шапочек вытянутые эльфийские уши.
— Я с вами? — шепотом спросила Трошкина, когда мы начали подъем по лестнице.
— Обязательно! — ответила я. — Нам есть о чем поговорить. Я имею в виду, кроме фамильных традиций.
— Я так и подумала, — кивнула она.
Дома мы разбились на группы по интересам. Папуля и Зяма, утомленные спортивными упражнениями с молотком и ломом, пошли соображать обед. То есть это папуля соображал обед, а Зяма соображал, как бы чего от грядущего обеда досрочно отъесть, так что приготовление трапезы сопровождалось окриками «Положи!» и «Не трогай!», а также звонкими шлепками по чьим-то вороватым лапам. Мамуля с Трошкиной устроились на диване в моей комнате и сразу же стали заговорщицки шептаться, хотя и обещали не начинать секретничать, пока я не вернусь из ванной.
Войдя в ванную, я остолбенела, и причиной тому было вовсе не мое отражение в большом зеркале, хотя это тоже было зрелище не для слабонервных.
— Зямка! — завопила я, сдернув свою трубку с веревки. — Это что за новогодняя гирлянда из мобильников?!
— Кто бы орал! — в приоткрытую дверь сунулась физиономия братца, гораздо более скуластая, чем обычно, благодаря наличию за щеками чего-то съестного. — Между прочим, дорогая, это ведь ты замочила наши телефоны!
— В каком смысле — замочила?
— Во всех! Кто запустил стиралку, скажешь, не ты?
Я посмотрела на стиралку, на сохнущие мобильники, на безмятежно чавкающего Зяму:
— Телефоны были в машине? С чего бы это вдруг?
— Роковое стечение обстоятельств! — вздохнул братец, подкатив глаза. — Трагическое совпадение! Вроде твоего сегодняшнего случайного падения в яму.
— А…
Я осеклась. Выходит, Зяма не поверил в мою легенду, но не стал сразу выражать недоверие. Приберег на тот случай, когда понадобится меня чем-нибудь шантажировать!
Я угрюмо зыркнула на хитромудрого братца и осмотрительно решила воздержаться от продолжения беседы на повышенных тонах. Эскалация конфликта была мне совершенно ни к чему.
— Соблаговоли, пожалуйста, удалиться. Я буду принимать ванну! — подчеркнуто вежливо попросила я Зяму.
— Изволь! — в тон ответил братишка и избавил меня от сомнительного удовольствия любоваться его жующей физиономией.
Я быстренько совершила омовение и поспешила в свою комнату, на ходу накручивая на мокрую голову тюрбан из полотенца. Тюрбан получился кособоким, потому что я по примеру дворовых бабушек оставила открытым одно ухо — для лучшей слышимости. Мамуля с Алкой шушукались, как две мышки над вкусной корочкой.
— Я ничего не пропустила? — ревниво спросила я, падая в кресло.
— Обеда еще не было, если ты об этом, — ответила мамуля.
— Конечно, я не об обеде! — обиделась я. — У меня вообще нет аппетита. Любопытство притупило чувство голода.
Я не стала говорить, что еще больше, чем любопытство, мое чувство голода притупило колечко колбаски, которое я с аппетитом уплела в одиночном заключении.
— Да, Варвара Петровна, расскажите же нам наконец, что вы узнали! — заерзала на диване Трошкина.
— Я узнала много нового о жизни и быте заключенных и временно задержанных. Думаю, я смогу перенести действие следующего своего романа в тюремные стены, — обстоятельно ответила мамуля.
— Ты видела инструктора? — не отставала я.
Творческие планы родительницы меня в данный момент мало интересовали.
— Я имею в виду, ты видела его голым?
— Угу! — мамуля глубоко кивнула. — Его убедительно попросили снять рубашку, а я наблюдала за процессом раздевания сквозь стекло. Такое, знаете, как в американских фильмах, прозрачное с одной стороны и зеркальное с другой…