Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
И прибавила, нагнув голову и понизив голос:
– Ты ведь понимаешь, о чем речь?
Леонард кивнул.
– Ты одолеваешь одного мужчину за другим, борясь за Елену, и они остаются позади - но женщина нет!.. Ты понял? – спросила Феофано.
Лакедемонянка точно ощетинилась: она была страшна в этот миг.
Леонард склонил голову.
– Я понимаю, почему ты зла на меня, - сказал он. – Я знаю, сколько ты отдала ей… ты для нее больше, чем мать, сестра, подруга… и любовник сразу, - грустно усмехнулся Леонард.
Он помолчал – Феофано неотрывно смотрела на него.
– Ты овладела
Он печально улыбнулся Феофано.
– Я понимаю, что ты для нее никогда не останешься в прошлом!
Феофано кивнула.
– Рада, что ты это понимаешь.
Комес огляделся, потом сделал ей знак сесть; они опустились рядом на песок, теплый, но еще не горячий. Феофано поставила подбородок на руку, продолжая рассматривать критянина: тот готовился продолжать.
– Тебя знают очень многие… и многие, как я слышал, смеялись над тобой, говоря, что ты пытаешься сравняться с Александром, великим покорителем и объединителем народов, - сказал Леонард.
Он криво улыбнулся. – Говорили, будто то, что ты делаешь, - жалкая пародия империи на свое прошлое, женские потуги…
Лицо Феофано загорелось, она приподнялась и приоткрыла рот:
– Жалкие… женские потуги?..
Леонард поднял руку.
– Я лучше кого-либо другого понимаю, василисса, что ничего из того, что ты делала, не было жалким! – воскликнул он. – Это слово неприменимо к тебе! И я восхищался тобою всегда: а сейчас еще больше прежнего.
Феофано улыбнулась.
– Спасибо.
Леонард положил ей руку на плечо.
– Когда тебя сравнивали с Александром, мне совсем не хотелось смеяться, - вдруг произнес он. – Я, будучи образованным человеком, знакомым с его жизнеописанием, понимаю, что великий македонец вовсе не был так мужественен, как принято думать… я, как ты знаешь, госпожа, никогда не одобрял ни мужеложства, ни женоподобия в мужчинах, но это другое. Александр Великий сочетал в себе достоинства обоих полов. Так же, как ты. И ты столь же ненасытно, как он, жаждешь признания и восхищения – всегда и от всех!
Леонард взглянул в сторону, потом опять на Феофано, которая не произносила ни слова.
– Александр очень многое перенял от матери – безумной и мудрой эпирской* жрицы Олимпиады, которая, как мне представляется, тоже весьма напоминала характером тебя… Будь я суеверен, - неожиданно возвысив голос, продолжил Леонард Флатанелос, - я бы предположил, что тобою руководят какие-нибудь давно почившие деятели той эпохи: эпохи рождения и крушения греческой империи, если не душа кого-нибудь из них вселилась в тебя… История повторяется… и души влекутся к себе подобным. Мы ничего не можем знать… о том, что направляет нас!
Леонард очень взволновался: он уже забыл, что только что отрицал в себе суеверия.
Феофано склонила голову к плечу: она даже не улыбнулась, услышав такое предположение.
– А почему бы и нет?
Леонард качнул головой, будто пытаясь вернуть
– Не будем говорить о том, что никому не ведомо… но я понимаю, что влечет друг к другу тебя и Феодору. Я понимаю, что вы значите одна для другой… вы вечно сменяющееся, но неизменное отражение друг друга, как в текучей воде; мерка сил, и мерка мужества, что необыкновенно важно для женщин. Я не буду препятствовать вам, - закончил комес, сжав руку в кулак.
Феофано придвинулась к нему.
– Ты не только лучший и благороднейший из известных мне мужчин… ты еще и умнейший! Нет, не так.
Она тронула его колено.
– Ты почти так же умен, как мой брат, Фома Нотарас.
Феофано рассмеялась, видя, какое лицо сделалось у комеса при упоминании патрикия. Она прибавила:
– Я могла бы отдать мою Феодору только такому, как ты.
– И даже мне ты ее не отдаешь, - усмехнулся критянин.
Феофано махнула на него рукой; на глазах у нее выступили слезы.
– Молчи уже!
Потом неловко встала, и Леонард тут же поднялся следом, сделавшись выше ее более, чем на полголовы. Но лакедемонянка казалась ростом с него. Феофано посмотрела ему в глаза.
– Ну же, обними меня! – вдруг приказала она.
Леонард крепко обнял лакедемонянку, и она стиснула его в ответ. Они покачнулись на песке, точно сцепившись в схватке, у обоих хрустнули кости.
– Я тебя люблю, негодяй, и всегда буду тебе благодарна, - пробормотала Феофано сквозь слезы.
Комес рассмеялся.
– Взаимно, Феофано.
Он похлопал ее по спине, потом она отстранилась, взяв комеса за руку.
– Так значит, вы будете венчаться сегодня?
Леонард кивнул с жаром.
– Мы все равно не можем отплыть раньше, чем через день, ты знаешь… А я так давно мечтал об этом! Нас не откроют, я думаю: здесь видали и слыхали всяких, - прибавил он. – И едва ли итальянские священники распознают ее выговор.
Феофано смотрела на него с усмешкой.
– Конечно, в Кандии навидались всяких невест… и едва ли итальянцы распознают ее выговор, ты прав, - сказала она. – Но не думаю, что они в придачу к этому будут и слепы. Сомневаюсь, что за столетия католического владычества здесь видели хотя бы одну невесту в штанах.
Леонард хлопнул себя по лбу.
– Ах, я…
Феофано улыбнулась.
– Я помогу тебе снять с нее мерку, а потом ты подберешь ей платье. Время еще есть, - закончила она. – И твоему вкусу я доверяю, комес Флатанелос.
* Эпир - округ на северо-западе Греции, историческая часть древней Эллады, к юго-западу от Македонии и к Западу от Фессалии.
========== Глава 123 ==========
Подвенечное платье-туника, в которое Феодора облачилась в палатке, под бдительным оком Феофано и вдали от глаз жениха, было желтого шелка, с серебряными и золотыми цветами, рассыпанными по юбке. Как будто она прилегла в нем на лугу, и полевые цветы осыпали ей колени. Узкие византийские рукава были почти сплошь златотканые, тяжелый пояс с каменьями подпоясывал наряд; под тунику полагалось надеть нижнюю белую рубашку с горловиной, отделанной розовым жемчугом.