Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Леонард с улыбкой спрыгнул с лошади и, подойдя к изумленной Феодоре, вручил ей поводья.
– У тебя никогда еще не было жеребца, я знаю, - сказал он. – Но он той же арабской породы, что и твоя Тесса, и той же масти! Молодой и резвый, но хорошо объезженный, будь покойна!
Похлопал коня по крупу.
– Назови его как сама желаешь.
Он даже не спросил, согласна ли Феодора принять такой подарок! Но ведь теперь Леонард имеет над ней все права мужа… хотя и не женат на ней.
Феодора погладила чутко вздрагивавшего коня.
– Пусть
Мысль дать коню русское имя мелькнула и погасла: ни к чему сейчас возмущать память о своем происхождении. Как будто не видно во всем ее поведении, в каждом слове, что она русская женщина, как бы ни выучилась всем греческим наукам!
– А зачем сейчас, Леонард? – спросила Феодора, улыбаясь против воли: все же она была очень рада подарку. – Зачем сейчас так нагружать корабли?
Леонард рассмеялся.
– Ты не знаешь, что значит нагружать, любимая!
Он прибавил:
– Кроме того, мы приобрели их очень выгодно. А для тебя я купил коня сейчас, потому что осматривать руины Кносса* мы поедем верхом!
Посмотрел ей в глаза серьезно, будто любимому младшему, которого учил жить:
– А ты как думала?
Феодора потупилась, зарумянившись от счастья. Она подумала, что Феофано осталась без лошади… но, конечно, царица купит себе лошадь сама, и по собственному выбору! Она госпожа и себе, и другим!
Феодора вооружилась – лук ее давным-давно погиб в морских волнах, а меча она отроду не носила; но кинжал оставался при ней. И голубые халцедоновые ножны к нему сохранились: подарок, приложенный к поясу амазонки, который спасла для Феодоры царица.
Московитка потуже подпоясала свои алые шаровары, а темно-русые волосы, по-гречески убранные в хвост, перехватила белой головной повязкой. Вид у нее теперь был диковатый и грозный – русская женщина, давным-давно позабывшая свое родство во имя защиты жизни!
Узнав о готовящейся прогулке к кносским развалинам, Феофано тут же пожелала сопровождать комеса и свою подругу. Коня она вытребовала себе у венецианцев, которые плыли с комесом на “Киприде”: те переплавляли лошадей от самого Стамбула.
Леонард хотел протестовать, но не сказал ни слова: зная, каким упрямством отличается знаменитая лакедемонянка, а особенно в делах любви ко всему греческому и к своей филэ.
Феофано, как и мужчины отряда, который комес брал с собой, вооружилась мечом. Своего лука она тоже лишилась… но в таких глухих местах едва ли можно было опасаться кого-нибудь, кроме змеи. Феодора очень сожалела, что нельзя взять с собой детей, а особенно Варда, который был очень любознателен. Но брать ребенка на такую вылазку комес воспретил строго-настрого – его могла погубить любая случайность, не говоря о том, что долгая конная прогулка вымотала бы силы мальчика.
Само путешествие оказалось совсем не таким долгим и трудным для хороших наездников – когда они достигли огромного дворца, тени удлинились, но солнце едва коснулось дальних гор. Впрочем, Феодора была готова к тому, что в Кноссе придется заночевать.
Близость
Леонард с восторгом показывал подруге орнаменты из черных и белых прямоугольников на карнизах дворца, настенные изображения пляшущих девушек с обнаженной грудью, игр с быком… в сумерках красные, белые и черные краски казались ярче, рисунки живее, но Феодора исподволь думала, что все равно это искусство не может выдержать никакого сравнения с современным греческим и итальянским. Леонард возвеличивает кносские памятники лишь потому, что любит их и знает их историю…
Искусство никогда не может быть само по себе - и не может быть самоценно, вдруг поняла Феодора. В творение художник должен вложить душу, и это никакое не иносказание! Почему икона, писанная истово верующим иноком, потрясает гораздо более картины равнодушного атеиста, даже если тот мастер?
Феодора прикрыла глаза, прислонившись к прохладному камню; она забыла о том, что может попортить фреску. Ей показалось, что ее обступили тени критских владык, безмолвно соглашаясь с нею. Призраки минойцев, заточенных здесь…
И вдруг Феодора почувствовала, что осталась наедине со своим возлюбленным: Феофано и другие их спутники удалились куда-то вглубь дворца, умышленно или нет, оставив их вдвоем.
Леонард посмотрел ей в глаза – и вдруг опустился перед нею на колени, блеснув своими заколками в черных пышных волосах; он обнял ноги подруги.
– Феодора, я подумал сейчас… и теперь серьезно предлагаю тебе выйти за меня здесь, на моей родине.
Феодора ахнула.
– Что ты!
Леонард поцеловал ее колено.
– В Ираклионе… в Кандии есть православные церкви, которые венецианцы несколько столетий назад превратили в католические, - но их греческий дух неистребим… и если мы сочетаемся браком здесь, наш союз будет благословен гораздо более, чем если в Италии пойдем в искони католический храм!
Феодора положила руки на его широкие плечи. Леонард тут же поднял голову, ожидая ее решения.
– Но ведь нас могут узнать!
– Нас могут узнать где угодно, - горячо прошептал любовник, гладя ее икры, потом поднимаясь к бедрам. – Но с нами Бог… а значит, нам нужно слушать свое сердце, что оно подсказывает в трудную минуту…
Феодора закрыла глаза и опустилась на колени напротив Леонарда, обнимая его и притягивая к себе. Этот человек совершенно лишал ее разума.
* Кандия – название, которое в средние века, во времена итальянского владычества над Византией, получила древняя столица Крита Ираклион: это название закрепилось за всем островом, известным как Кандия в Европе. Леонард и другие этнические греки в моем романе называют остров его исконным именем.