Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
“Подумать только, - в благоговейном ужасе размышляла московитка. – Сколько людей жило на свете и умерло задолго до нас! Так давно, что голова кружится! И все они мыслили, любили, говорили и действовали… и где эти люди теперь?”
Феодора вгляделась в сине-зеленую гористую даль, в которой теперь уже различала развалины жилищ, задолго до Христа разрушенных землетрясениями, - и вдруг совсем странная и страшная мысль пришла ей в голову: а не могли ли души древних критян, морских владык, остаться пленниками своих дворцов до сего дня?
“Как мы можем знать, сколь долго тянется время для умерших, и как они чувствуют его – если способны к этому?”
Леонард тронул ее за плечо, и она чуть не вскрикнула.
– О чем ты задумалась?
– Ни о чем, - Феодора покачала растрепавшейся головой, - просто… этого всего слишком много для меня, и я так…
Она схватилась за голову и, опустившись на горячий песок, разрыдалась, сама от себя этого не ожидая.
Леонард сел рядом и молча ждал, пока ее чувства успокоятся; он не пытался ее утешить, зная по своему опыту с женщинами, что от этого подруга только пуще расплачется.
Феофано, спустившаяся по сходням вместе с Марком, все еще стояла у галеры, настороженно блуждая взглядом по острову: будто собственными глазами, а не воображением видела в нем логовище пиратов, живущих на отшибе от всей Греции, какими критяне прослыли еще с языческих времен.
Потом она быстро подошла к любовникам и склонилась над Феодорой.
– Комес Флатанелос, уведи ее с солнцепека, - сказала царица. – Ты все время забываешь, что Московия – не Крит, а ведь вы еще южнее нас! Ей сейчас станет совсем плохо!
Леонард озабоченно взглянул на лакедемонянку снизу вверх.
– Ты права.
Он бережно подхватил всхлипывающую Феодору под руку и поднял; потом увел в тень синеватых пихт, которые росли за скалами.
Утерев глаза и охладившись, она сразу же забеспокоилась о детях; но подошедшая Феофано уняла ее тревогу, показав, что Магдалина уже нашла всем троим другое укрытие.
Вскоре, когда все присоединились к ним, Леонард велел раскинуть на берегу палатки, которые нарочно взяли с собой его товарищи. Для него и его подруги поставили особую палатку, отдельно от всех, даже от детей - детей Фомы Нотараса…
Феодора сразу вспомнила, как провела первую ночь с Валентом. Эти двое славных греков повторяли друг друга в своем обхождении с нею, не подозревая о том!
Леонард принес ей воду с медом и уксусом, - от заразы, - горсть миндаля и сухие лепешки. Он извинился за скудость стола.
– Скоро мы пойдем в город, и закупим свежей еды, - сказал он. – И других припасов, которыми, может быть, не разживемся еще долго.
Он коснулся ее локтя.
– Тебе нужно что-нибудь? Одежда, может быть… или другое? Говори сейчас!
Феодора
– Одежду я предпочту выбирать сама… пока мне хватает того, что есть.
Она взглянула на свою линялую рубашку, которую позаимствовала из сундуков моряков, пришедших на “Эрато”.
Подняла глаза на Леонарда.
– Если можешь, достань мне масла, у меня кожа так сохнет… и мыла для волос. Мне и Феофано; и детям тоже нужно вымыть голову…
Леонард кивнул.
– Конечно.
Он улыбнулся.
– Я понимаю, что тебе хотелось бы пойти с нами, но здесь тебе и детям лучше не показываться в людных местах. Теперешний Крит совсем не похож на древний.
Феодора возмутилась:
– Чтобы я бросила детей на берегу – или потащила их в неведомо какие…
Она осеклась, поняв, что Леонард мог оскорбиться. Но комес только засмеялся.
– Ты права, любимая, лучше туда, где мы будем затовариваться, детей не таскать. И вообще – себя поменьше показывать. Это тоже турецкие гнездовья… и кого теперь тут только нет.
Леонард помрачнел.
– Самая память о древнем Крите вытоптана задолго до нас, и истинных греков-критян тоже осталось мало: они растворились среди других народов, как соль, брошенная в воду, - пробормотал он.
Они поели; потом Феодора захотела выкупаться в море. Комес последовал ее примеру – конечно, они купались отдельно друг от друга, и Феодора выбрала место, где никто не смог бы увидеть ее. Но потом вернулись в свою палатку.
В этот раз им было еще лучше, чем на Проте: но они были так долго врозь, что насытились друг другом наспех, как голодные глотают даже самую лучшую еду.
Потом комес, поцеловав возлюбленную во влажный лоб, клятвенно пообещал, что у них здесь еще будет время насладиться друг другом без спешки.
Феодора улыбнулась и кивнула, не отвечая; ей хотелось спать, в то время как Леонарду обладание ею только придало сил. Конечно, это бывало по-разному и у мужчин, и у женщин; и, несмотря ни на что, она была счастлива.
Когда комес со своими товарищами ушел, поручив остальным мужчинам охранять женщин и детей, московитка пошла к своим сыновьям и дочери и вздремнула вместе с ними в палатке. Она знала, что семья Евдокии Хрисанфовны тоже трудно переносит такой зной, хотя московиты долгие годы жили в Константинополе. Феодора положила себе проведать их после.
Леонард вернулся после обеда, очень довольный, - с богатой добычей, как сразу поняла Феодора: он не пешком пришел, а приехал на коне!
Она даже отступила от любовника, так и вспомнив Валента.
Артемидор и двое других товарищей комеса тоже ехали верхами, нагрузив своих коней; и еще одну лошадь комес вел в поводу.
Соловый ахалтекинец* Леонарда остался в Золотом Роге, как и Тесса Феодоры, и конь Феофано; и Феодора сразу поняла, кому предназначается гнедой конь, который рысил без седока.