Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
А может быть, и выдержит. Дух в этом юноше всегда был сильнее тела, и слишком ненавистна ему была память отуреченного отца.
И даже будь это не так – много ли найдется в Италии достойных девиц или вдов, которые согласятся вступить в семью Аммониев… теперь? Кто из девиц или вдов согласится стать матерью детям Дария от гречанки, и многих ли жен Дарий сочтет достойными себя, памяти Анны и всего, что они пережили с нею?
Кассандра погладила племянника по закаменевшему плечу и, низко склонив голову под темным покрывалом, удалилась.
У
Кассандра посмотрела в лицо московитке влажными голубыми глазами, похожими на голубые озерца – особенно с темной подводкой.
– Уезжай домой, тебе больше нечего здесь делать. Твои дети ждут.
– Да, - эхом откликнулась московитка. – Скоро уеду… конечно, вы справитесь без меня.
Кассандра ободряюще кивнула и потрепала ее по щеке сильной маленькой рукой. Потом, обняв жену комеса за плечи, увела ее в дом.
Там они сели рядом. Дионисия еще не было – он оставался с племянником; и женщины могли поговорить наедине.
– Девушки ведь все еще при вас, - печально сказала московитка. Дионисий так и не нашел дочерям женихов в Неаполе: старый горец совсем не так легко сходился с итальянцами, как канувший в Лету Леонард.
Кассандра кивнула.
– Кира и Ксения при нас, и моложе они не становятся, - усмехнулась гречанка. – Но это ничего. Пусть пока помогают с детьми Дария, побудут им матерями… А я была бы рада моих дочерей и насовсем оставить при доме, чем выдавать за итальянцев!
Она поправила свои медные косы, уложенные вокруг головы.
– Ведь ты понимаешь, госпожа Феодора, что отдать своих девушек католикам – совсем не то, что взять к себе католичку! Это значит навсегда потерять своих детей, и умножить число своих врагов!
Феодора пожала плечами.
– А что же делать?.. Вот если вернется Леонард…
Кассандра посмотрела на нее с изумлением; и московитка вдруг поняла, что говорит “если вернется”, а не “когда вернется”, и не замечает этого.
У Феодоры перехватило горло; она сдавленно извинилась перед Кассандрой и убежала, прикрывшись рукавом. Женщины могли плакать вволю по любому поводу, и никто не спрашивал их, почему; теперь Феодора и не хотела ничьего участия. Она плакала, спрятавшись от всех, пока не охрипла.
Леонард отсутствовал уже больше года – и хотя он, бывало, не появлялся в Византии годами при жизни своих императоров, теперь эта отлучка почти без сомнений означала смерть или рабство. Конечно, его могли задержать обстоятельства… море, холода, болезнь, внезапное разорение… но людей, грозивших ему смертью, было гораздо больше, чем обстоятельств.
Была осень 1459 года от Рождества Христова: минуло одиннадцать лет с того года, как девушка из Руси приплыла в Византию вместе с другими пленниками. Почти половину всей своей жизни она провела вдали от родины… и, должно быть, уже не увидит ни Москвы, ни Московии. Феодора думала об этом, пока жила с комесом Флатанелосом, - а потом поняла, что возвращаться к щурам и пращурам нужно не ей, русской женщине, приросшей
Своих женщин, ставших чужими, почти все земли и народы отторгают… а вернувшихся мужчин могут принять, и мужчины даже способны утвердить на земле предков новый, лучший закон, привезенный из-за моря.
Мужи для того и созданы – утверждать новые законы, которые творятся жизнью всех людей сообща…
Но теперь – какая у ее детей надежда, кто поплывет ради нее в Московию? Кто поможет ее детям встать на ноги здесь, в Италии?
Феодора умылась холодной водой и вышла ко всем – помогать готовить поминки. Никто в доме Дионисия сейчас не спросит ее о покрасневших глазах.
Увидев снова несчастного Дария, Феодора устыдилась себя и того, что мало узнала Анну за время знакомства, - и меньше, чем следовало бы, сожалела о смерти Дариевой жены. Русская полонянка проводила на тот свет товарища по несчастью… а вернее, товарку; но не больше.
А впрочем, каждому хватает своего.
Когда тихо, по-семейному, справили поминки по усопшей, Феодора засобиралась домой, в имение. Проводить дорогую гостью вызвался сам хозяин – Дионисий, которого она из Аммониев больше всего почитала и который сильнее всего волновал ее. Может быть, потому, что слишком напоминал московитке Валента… как Мардоний, но тот был еще слишком молод.
Феодора поехала верхом, в своем полумужском платье, - рядом с Дионисием, как и рядом с Леонардом, всегда чувствовала, словно так и следует.
Они довольно долго скакали рядом в молчании – отделившись от остальных спутников, людей Дионисия и всегдашних охранителей московитки. Феодора иногда посматривала на этого почти седого, но по-прежнему могучего горца – у нее щемило сердце, и она отворачивалась, как ни хотелось что-нибудь сказать ему.
Македонец на полдороге неожиданно заговорил первым:
– Кажется, скоро готовится новый поход против турок… Мардоний мне говорил, что слышал об этом в Неаполе.
Феодора от изумления придержала Борея:
– Новый поход? Куда?
– В Турцию, моя госпожа, - рассмеялся старший Аммоний, блеснув зубами под все еще черными усами. – А может быть, и в Константинополь. Это ведь теперь тоже Турция!
Феодора устрашилась вида старого военачальника при этих словах. Она припомнила, что Дионисий, сколько ни просидел сиднем, в свое время славился своим боевым искусством не меньше Валента. Да ведь не так долго Дионисий и сидел! А силу настоящего мужа и воина не просидишь и не пропьешь!
– А кто пойдет? Сфорца? – спросила Феодора.
– Может быть, и сам герцог, - согласился македонец. – Но он, несомненно, выделит большую силу, и итальянцы соберут тех, кто годен… а у них много славных солдат! Если возьмут, и я пойду с ними!
Феодора зажмурилась, сдерживая слезы: значит, скоро они лишатся еще одного столпа своей жизни, одного из своих отцов… А после того, как ушел Леонард со своими мужчинами, им уже жилось туго…
– Почему ты сейчас говоришь мне это? – прошептала она.