Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Во второй свой приезд Мардоний услышал, что Дарий пойдет с дядей в поход… старшие мужчины оставляли Мардония за себя, беречь женщин и детей. Конечно, молодой македонец понимал, что это больше слова, чем настоящая надежда на него, - но склонился перед волей родовичей почтительно и серьезно, намереваясь исполнить все, что в его силах, пока тех не будет.
Мардоний, сидя за столом с женой и семьей, переводил взгляд с дяди на брата, они были одинаково угрюмы и решительны… суждено ли им вернуться? И выплатят ли они Валентов долг, о котором все помнили неизбывно?
И удастся
Феодора Флатанелос отпраздновала Рождество дома, и сейчас была у Феофано… ее обязательно позовут, когда придет время прощаться, но пока это было только семейное дело, касавшееся одних Аммониев. Почти незаметно для себя греки опять образовали в Италии, как у себя дома, маленькие общины – маленькие полисы, в каждом из которых был свой уклад и своя нравственность, маленький собственный мир…
Когда все встали из-за стола, младшие Аммонии удалились от остальных – поговорить. Дарий уже мог говорить с родными как прежде, только тень какая-то осталась на нем… тень, которую все видели, даже когда он выходил на солнце.
Братья уселись рядом на ступенях портика, закутавшись в теплые плащи. Дарий и Мардоний казались такими разными, точно родились от разных отцов, хотя природное сходство их в лице никуда не исчезло. Мардоний, который стригся и гладко брился, как римлянин-католик, казался на много лет младше Дария, который сделался шире в плечах и оставался черноусым и чернобородым – как азиат, перс, сириец, турок… Волосы Дарий по-прежнему стягивал в хвост… отчего заметнее были тени и складки, изменявшие его лицо при любом разговоре и размышлении. После смерти жены ему стало еще свойственнее, чем раньше, углубляться в свои мысли.
Мардоний хотел первым заговорить с братом, но не получалось… как не очень-то получалось утешать его после смерти Анны: Мардоний не знал, как это – потерять жену, и страшился это понять. Он любил свою Рафаэлу, хотя любить жену так, как Дарий, все еще не научился.
Наконец Мардоний спросил:
– Ты хочешь воевать… правда?
Дарий улыбнулся младшему, и от этой улыбки показался еще печальнее.
– А ты как думаешь?
Мардоний до сих пор дрался только в шутку или в учебном бою: и теперь, когда Дарий шел в первый свой поход против врага, Мардоний понимал, что всерьез биться гораздо страшнее, чем он думал прежде. Даже тогда, когда тринадцатилетний Дарий привез Мардония в лагерь Феофано, это представлялось им наполовину игрой! Да они и играли!
Что думают об этом такие воины, как их отец и дядя? У дяди-героя не спросишь… стыдно.
Дарий глубоко вздохнул и привлек к себе младшего брата; он поцеловал его и негромко сказал:
– Я должен биться… а когда понимаешь, что должен, проходит и страх. Когда настанет твой черед, ты тоже поймешь, что значит защищать своих.
Мардоний усмехнулся.
– Ты хочешь там умереть, брат… ты не можешь без нее, - проговорил он совсем тихо. До сих пор он не осмеливался сказать этого вдовцу.
Дарий резко выпустил брата из объятий и отвернулся. Он застыл, думая о чем-то своем, - но не казался разгневанным.
Наконец он ответил:
–
Мардоний вдруг схватил братнину руку и поцеловал ее.
– Я понял, кто лучшие люди на свете… это те, которые живут так, точно они уже умерли, как наш дядя и ты! – воскликнул молодой македонец. – Лучшие - те, которые живут только для других! Только такие воины – достойные воины!
– Рад, что ты это понял, - сказал слегка изумленный Дарий.
Он помолчал и прибавил:
– Хвали Дионисия… но не хвали меня прежде времени, не нужно. Я еще не заслужил таких слов.
Он встал, потом неловко улыбнулся брату, сжал его плечо под толстым плащом и первым ушел в дом. Мардоний же еще долго оставался на том же месте: младший Валентов сын сидел и раздумывал, пока не перестал в сумерках различать свою одежду, раскинутую на ступеньках.
Дионисий вскоре уехал в город опять; и Дарий отправился с ним.
Дионисий пригласил Феодору проститься, как и обещал. С нею пригласил и Феофано, которая очень давно не появлялась у Аммониев: должно быть, проснулась старая память… и Кассандра никогда не любила лакедемонянку, хотя и признавала вместе со всеми значение царицы амазонок.
Феофано приехала со своим мальчиком, которым она очень гордилась – и который уже начал понимать своим маленьким умом, что такое война. До сих пор Леонид редко покидал имение, крошечную Лаконию, которую Феофано с Марком воссоздали для него; и он никогда еще не бывал в городе. Как долго удастся его уберечь от римского смрада… не отравится ли мальчик насмерть, вдохнув этот смрад?
Феофано от всей души пожала руку хозяину, но обниматься не стала. Зато с подругой она обнялась и расцеловалась на глазах у всех.
– Когда-то я говорила сильные слова, воодушевляя свое войско… помнишь, мой гиппарх? – улыбаясь печально, но с наслаждением своим прошлым спросила лакедемонянка Дионисия. – Теперь сказать речь следовало бы тебе… как можно грекам без речей?
Она перестала улыбаться и склонила голову.
– Но мы лучше помолчим.
Все надолго замолчали – порою молчать можно о гораздо большем, чем говорить. Дарий держался рядом с дядей – немного позади, как тень его и подспорье. Мардоний, который, конечно, приехал, обнимал за плечи Рафаэлу; к юбкам итальянки льнул сын. Феофано держала под руку Феодору: амазонки, как всегда в такие минуты, тесно жались друг к другу.
Нарушил молчание хозяин – и, неожиданно для всех, он обратился к московитке:
– Я знаю, что твое имя тебе дали здесь… у себя на родине ты носила другое.
– Да, - сказала Феодора, изумленная этим вниманием, которое удивило и всех остальных. – Меня так назвал… патрикий, - она кашлянула, почему-то не в силах среди этого собрания назвать Фому Нотараса по имени и мужем.
Дионисий улыбнулся.
– Патрикий не ошибся. “Феодора” означает дар Бога… или богов, это древнее имя!