Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
И вдруг ее осенило.
– Леонард! Вы можете узнать что-нибудь о Леонарде! – ахнула московитка.
Дионисий кивнул.
– Очень может быть, - сказал он. – Сейчас новости о важных людях распространяются как пожар в степи… между нами и турками огонь долго не погаснет, - пробормотал военачальник, подкрутив черный ус. – Может быть, Леонард Флатанелос жив и в плену у турок, а за него хотят выкуп: это случается часто…
– А Мардоний? – спросила Феодора, сдерживая невольную радость.
– Он пока останется здесь - может быть, понадобится брату, - ответил
Дионисий нахмурил четкие черные брови и прибавил:
– У Мардония и здесь будут случаи повоевать, а для турок он еще зелен!
Они помолчали некоторое время, труся бок о бок, - так близко, что почти соприкасались ногами и чувствовали, как пахнет разгоряченный конь соседа. Потом Дионисий прибавил:
– Может быть, я возьму с собой Дария. Он лучший воин, чем Мардоний, и успел испытать себя в бою!
“И, может быть, Дарий теперь будет сам искать смерти, как и следует воину”, - подумала московитка. Она кивнула, кусая губы: из глаз закапали слезы, измочив горячим руки, сжимавшие поводья. Иногда Феодора надевала любимые в Европе перчатки из тонкой кожи, чтобы защищать руки во время катанья на лошади, - но чаще пренебрегала этим, как и македонцы.
Наконец пришло время прощаться. Они подъехали совсем близко к владениям Феодоры, где она теперь была полной хозяйкой; но если бы кто-нибудь в имении завидел Дионисия, его бы пригласили в дом, и потребовалось бы все объяснять. А этого обоим товарищам сейчас хотелось меньше всего.
Дионисий спешился и ссадил Феодору; он обнял ее. Зажмурившись, московитка на миг представила, что это Валент опять прижимает ее к груди, и всхлипнула. Дионисий поцеловал московитку в голову, покрытую темным платком - от дорожной пыли и ради приличия.
– До свидания, госпожа.
Горец сумрачно улыбнулся.
– Если я соберусь выступать, ты узнаешь об этом заранее, и мы обязательно простимся.
Феодора кивнула, схватив обеими руками большую узловатую руку. Эта рука могла бы раздавить ей горло почти без усилия – но ощущать такого человека другом было восхитительно. Только бы Леонард вернулся к ней, своей жене, сохранив такую же мощь!
Фома Нотарас уже очень долго молчал, даже о сыне молчал… как скоро он узнает о готовящемся новом походе, и как поступит?
Дионисий ускакал, вместе со своими двоими людьми. Филипп и его товарищи подъехали к своей госпоже, глядя вслед Дионисию с таким же выражением, как она. Феодора спросила себя, сколько ее воины услышали из всего разговора.
Потом московитка опять вскочила в седло и молча тронула пятками бока коня; она никогда не носила шпор, и Борей слушался малейших движений ног любимой и любящей его хозяйки. Воины, ничего не говоря, поскакали следом.
========== Глава 161 ==========
Герцог Сфорца и в самом деле собрался выступать во главе итальянской армии – Дионисия он брал в числе своих военачальников. Несомненно, эти двое мужей, хотя и не сдружились, успели сплотиться крепче,
Дионисий вскоре после похорон Анны и объяснения с московиткой уехал в Неаполь – готовиться, смотреть солдат и обсуждать со своим итальянским покровителем и родственником военные планы. Как его отъезд приняла жена – Феодора не знала; наверное, так же, как сама она отпускала Леонарда.
Италия была теплая и небольшая страна – сравнить только с русскими землями! – и собирать войско, как и ополчение, было недолгим делом: тем более, что эта кампания готовилась давно, только греки о ней не знали. Всю зиму должны были идти учения и снаряжение пехоты, кавалерии и флота – и в конце зимы, в начале весны, армия собиралась выдвигаться.
Ударить хотели по соседней с Македонией и Болгарией и давно подвластной туркам Фракии, сразу по двум направлениям. По Городу, Стамбулу, располагавшемуся в восточной ее части, - напав с моря и с суши, - и на запад. Хотели дойти до Эдирне, прежде Адрианополя - до сих пор главной столицы османской империи, захваченной турками у ромеев сто лет назад: в Эдирне прежде того и после того жило много славян.
Почему это время представлялось герцогу наиболее удачным – Феодора не знала. Может быть, в Константинополе сейчас происходило что-то, что отвлекло на себя внимание султана. Может быть, что-то рассердило и отвлекло османов со стороны ближайших своих южноевропейских соседей, которых турки сильнее всего стремились покорить и которые дрались за веру и свободу всего отчаяннее: Венгрии и Валахии. Одна из этих стран-союзниц была католической, другая столь же сурово православной, но обе были населены потомками самых диких кочевников.
Султан Мехмед был жесток, но капризен и переменчив, как средиземноморские ветры, и мысль повелителя правоверных все время перекидывалась с одних врагов на других - врагов ислама было очень много, и они все множились!
Дионисий вернулся к семье в канун Рождества, которое македонцы отпраздновали по-гречески: с молитвами, песнями и трапезой в домашнем кругу, избегая храма. Пока, пока – им прощалось это: сильнее всего католики прижимали тех из христиан, кто уклонялся от религиозной обязанности, принадлежа к собственной их конфессии. А таких среди греков пока еще было меньшинство.
Мардоний, перешедший в католичество перед венчанием с дочерью Моро, приехал к семье вместе с женой только после Рождества, отпраздновав его по римскому обычаю. После смерти Анны брат Дария приезжал к дяде один, оставив жену с ее итальянцами, - в такое время не годилось звать в дом никого, кто был им чужд. Рафаэла, конечно, вознегодовала бы, что в доме Дионисия так пренебрегают христианским обычаем… деревня прощала своим жителям много больше, чем город, законодатель и цензор государственной религиозности. Мардоний сколько мог поддержал любимого брата в его горе… и осенью, и теперь: когда тоска Дария по жене немного утихла, как давняя боль, которой нельзя избыть, но можно забыть.