Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Пленник оделся и обулся в то, что было; обмотался одеялом вместо плаща – все равно знобило, и далеко так не уйти – и пошел отыскал Марка, который с хозяйкой не уехал. Этот могучий эскувит казался ближе к госпоже, чем прочие ее люди; но и Микитка его почему-то боялся меньше, чем прочих, как будто верил ему. Он чувствовал в Марке какое-то добро.
Микитка отыскал ромея во дворе, где тот чистил и точил оружие, сидя на поленнице. Феофано запасалась дровами на зиму. Думала здесь перезимовать?..
Эскувит
Потом Марк посмотрел на мальчишку своими зелеными, как у ведьмака, глазами и спросил:
– Чего тебе, варвареныш?
Но в этих словах не было той злости, что у стражников, от которых Микитка перенес столько побоев во дворце. Была в словах Марка… какая-то горечь. Смирение перед каким-то пакостным долгом.
У Микитки сердце ухнуло в желудок. Их убьют: и Марк это знает.
Евнух выпрямился и глубоко вздохнул, набираясь храбрости. Была не была!
– Вы нас убьете? – спросил он, прямо глядя в глаза солдату. Этот не солжет, даже если захочет!
Марк опустил глаза и с каким-то ожесточением принялся за прерванное занятие. Вж-ж-жик! Меч взблескивал перед глазами пленника, и тот чуть не позабыл, о чем говорил. Этот меч, если его наточить, наверное, будет так востер, что сможет разрубить в воздухе брошенный шелковый платок – Микитка видел такое в императорском цирке, где однажды прислуживал женщинам.
Он топнул ногой, опять напоминая о себе; воин снова вскинул зеленые глаза, и Микитка пришел в ужас от своей наглости.
– Вы нас убьете? – повторил он.
Эскувит отбросил точильный камень и встал; Микитка невольно отшатнулся. Этот грек мог порвать его пополам голыми руками.
– Иди отсюда, - приказал Марк со злостью. Он говорил негромко, но оттого, что сдерживал себя; а ну как не сдержится?..
У Микитки на глазах выступили слезы унижения и страха; но он не двинулся с места.
– Если вы нас убьете, мне все равно, чем ты теперь грозишь, - сказал он, стараясь не опускать глаз. – И сейчас ты меня не тронешь, - прибавил Микитка, вдруг поняв это и вдохновившись.
Марк сплюнул. Ткнул меч в землю; потом вырвал и убрал в ножны, висевшие на перевязи, наискось охватывавшей могучую спину.
– Как госпожа велит, - сказал ромей. – Надо будет, и убьем.
Он сел опять. Посмотрел на мальчика и усмехнулся, пригладив короткие волосы.
– Война есть война, - сказал Марк. – Не вы первые, не вы последние. Может статься, еще и помилует бог.
Микитка перекрестился; и словно не за этим, а затем, чтобы посмотреть, какое лицо будет у Марка. Тот опять помрачнел и опустил глаза. Стыдно! Трудно!
А и все равно – этот исполнит свой долг перед госпожою: Микитка теперь понимал. Он повидал людей на
Мальчик повернулся и пошел обратно в дом. Его познабливало от холода и страха: теперь он точно знал то, что до сих пор лишь подозревал… И вдруг Микитка остановился. Присмотрелся, приставив руку к глазам: почти зимнее уже солнце било в лицо, мешая различить странный столб, который Микитка заметил далеко на дороге только сейчас.
Разные мысли давали людям видеть разные вещи…
За кедрами и пожелтевшими, обнажающимися каштанами, окаймлявшими владения греческой госпожи, стоял крест высотою в дерево. И не один: за ним еще крест, и еще…
Микитка опять осенил себя святым знаком.
– Ведь не она же их казнила, - пробормотал пленник, отчего-то уверенный, что не она, не Феофано. Распятые казались совсем высохшими. – Но она теперь может так же казнить – последнее время пришло!
А про себя подумал страшное: жены сидят взаперти и поэтому не знают настоящей цены людям и вещам.
Вернувшись в дом, Микитка не пошел к матери – а забился в угол, за занавесь, размышляя. Он теперь мужчина для своей матери, потому что другого мужчины у нее нет. Он будет думать за них двоих, как им спастись!
Микитка думал долго, но так ничего и не выдумал.
Феофано вернулась через неделю – и была сама не своя. Флатанелос давно оставил дом своей любовницы; но сейчас Микитка предпочел бы увидеть скорее этого самозваного императора, чем его чертовку. Он даже попятился от окна, через которое смотрел на возвращение хозяйки вместе с матерью.
Феофано спрыгивала с коня, поправляла меч на боку и раздавала приказания и пощечины слугам так, что Микитке даже отсюда стало ясно – убьет, если попасться ей под руку; и не сдержит себя, как Марк.
А спустя совсем короткое время Феофано вдруг вломилась к ним – распахнула дверь ногой и оглядела свою собственность. Мать вскрикнула, Микитка шарахнулся; они не ожидали этого. Феофано улыбалась, тяжело дыша, и глаза ее сверкали.
– Сидите? – спросила хозяйка на своем пугающем, чужом русском языке.
– Сидим, - ответила Евдокия Хрисанфовна за обоих; в отличие от Микитки, она не растерялась.
– Ну вот и посидите, - сказала Феофано. Хлопнула дверь; удалились громкие шаги: Феофано вела себя даже слишком молодцевато, нарочито мужалась.
Мать с сыном посмотрели друг на друга долгим взглядом.
– Мама, что с нами будет? – спросил Микитка. Он совсем забыл, что он мужчина.
Мать порывисто обняла его.
– Хорошо, что ты не попытался сбежать, ни разу, - горячо прошептала она. – Я ведь все видела! Дурачок ты у меня!