Стена
Шрифт:
Трофимъ молчалъ.
– Не желаешь - въ город поищи. Иванъ, въ городъ сейчасъ, нарядишь…
– Не желаешь… - раздумчиво повторилъ Трофимъ и тряхнулъ головой.
– И не желаешь, дакъ пожелаешь… Ваша милость, кирпичь-то какой…
Поглядлъ на своихъ. Они молчали. Стояли мутные, съ тяжелыми головами, встрепанные, съ заплатами на колняхъ, съ опущенными тяжелыми руками, съ култышками побитыхъ кулаковъ. Крпкiе, какъ хорошо склепанные котлы.
– Что жъ?
– взглядомъ спросилъ Трофимъ.
И взглядами же отвтили ему:
– Что жъ…
Смотрли къ саду.
А день уже теперь, въ шесть часовъ, общалъ быть жаркимъ. На глазахъ подало солнцемъ влажные ночные слды, и уже курилось мигающимъ зыбкимъ паромъ надъ кучами просырвшего щебня.
– Ваша милость…
– Обгоните по три кубика - цлковый надбавки.
– Да мы… - началъ съ прояснвшимъ лицомъ Трофимъ и сейчасъ же понялъ, что не обгонишь.
И когда покончилъ Василiй Мартынычъ съ артелью, поманилъ приказчика.
– Съ народишкомъ не управишься! Чортова кукла! Самъ пьянствовалъ - морда вся запухла!..
– Никакъ нтъ-съ, это… это ночь не спалъ…
– На четвертной сведу!
Приказчикъ отошелъ и сейчасъ же сдлалъ видъ, что у него съ хозяиномъ былъ деловой разговоръ. Выпрямился и крикнулъ:
– Нечего стоять, время!
Василiй Мартынычъ сидлъ у сарая, подъ бузиной, пилъ чай изъ приказчичьяго стакана, съ малиновыми полосками, и смотрлъ на сверкающiй промытыми стнами домъ. Теперь, когда все опять наладилось, и онъ остался одинъ, изъ вороха дловыхъ расчетовъ начинала выступать тревога. Особенно мучило, что не придумаешь, кто же это. Онъ перебиралъ въ памяти всхъ своихъ недоброжелателей и не могъ найти ни вины за собой, ни большой вражды. Было на примт двое приказчиковъ, которыхъ онъ прогналъ и которые требовали недодоанное и грозили. Разв писарь участковый за жену? И это казалось невроятнымъ: писарь и знать ничего не знаетъ. Еще были разные, но все это было мелкое и неважное. И тутъ являлась освобождающая и разршающая мысль: можетъ быть, такъ, обознались…
… А можетъ, и ограбить хотли… Народъ какой!
И вдругъ вспомнилъ, что это произошло какъ разъ тамъ, гд пугала его собака. И то, что случилось съ нимъ, показалось особенно значительнымъ и не случайнымъ.
… Значитъ, знаменiе было…
И почувствовалъ жуть и тоску.
…Мимо придется хать домой…
Жуткимъ казались ему теперь заросли за плотиной, кривыя акацiя по косогору.
Припомнилось ему, что видлъ онъ недавно во сн что-то противное, тошное… Какiя-то сырыя ступеньки, на нихъ маленькiе-маленькiе, какъ черные тараканы, какiе-то салистые раки, которые царапались по сапогамъ и старались забраться въ штаны. Конца онъ не помнилъ, только осталось отвращенiе и страхъ. И точно такое чувство испытывалъ онъ теперь, припоминая заворотъ на дорог и густыя акацiи.
Отъ сада слышался ровный, сухой стукъ мотыгъ. Извозчики запрягали, только троечникъ выбрался
Зазвенла дверь на балкон, и вышли три женщины - блая, голубая и желтая. Подошли къ периламъ и смотрли въ утреннiй садъ.
– Канареечки-то, хи-хи… - сказалъ вошедшiй Пистонъ.
– На балъ-то, Василь Мартынычъ не потрафили…
– Вс вы хороши, дармоды… Хозяина на васъ нтъ.
Василiй Мартынычъ пилъ стаканъ за стаканомъ, прислушивался къ постукиванью изъ сада и думалъ, что надо обязательно добавить пятерыхъ, чтобы не задержать кладку. Забезпокоился и пошелъ осмотрть работы.
Проходя проломомъ, онъ вспомнилъ собаку и покосился къ углу.
Собаки не было, но въ кустахъ еще стоялъ тяжелый запахъ. И опять защемило утрешнею. Смутный, вышелъ онъ на открытое мсто. Въ солнечномъ саду, вдоль стны, блли и покачивались въ зелени спины, подымались остроносыя мотыги и долбили камень. Василiй Мартынычъ слушалъ и смотрлъ, и казалось ему, что еле-еле постукиваютъ мотыги, и все почесываются рабочiе.
– Иванъ! На имъ, лшимъ… Пошлешь кого. Тычутся, какъ мухи…
Пересчиталъ кубики, потрогалъ кирпичи, постучалъ другъ о дружку, оглянулъ вороха щебня и пошелъ подъ бузину пить чай.
Было къ девяти, когда тронулись со двора извозчики. Василiй Мартынычъ призналъ вертлявую Фирку и отвернулся. Женщины торопливо прикрывались цвтными шарфами и суетливо подбирали юбки. Сли втроемъ на одного извозчика.
…Безстыжiя…
Немного помедли, чтобы не хать вмст, на другомъ извозчик тронулись кандидатъ съ толстякомъ. Василiй Мартынычъ призналъ и толстяка, помощника губернскаго архитектора, съ которымъ крутился въ ночь посл закладки.
…Покатили, дармоды…
И сейчасъ же пожаллъ, что не похалъ съ ними. Только бы до плотины дохать, миновать то проклятое мсто. Забезпокоился и пошелъ въ домъ - посмотрть, какъ Тавруевъ. Ршилъ хать съ нимъ.
Землемры ушли на прудъ купаться, а Тавруевъ спалъ на приставленныхъ къ стн ящикахъ.
Василiй Мартынычъ поглядлъ, покачивая головой, на голую грудь растерзаннаго Тавруева, на катающiяся подъ ногами пустыя бутылки, поднялъ валявшуюся нагрудную запонку, оглядлъ и сунулъ въ жилетный кармашекъ. Вызвалъ приказчика и веллъ поискать на дорог слетвшiй на сильномъ ходу картузъ.
Ровно въ десять прiхали на собственной лошади, въ англiйской запряжк инженеры, и какъ только завидлъ ихъ Василiй Мартынычъ, проворно вышелъ изъ-подъ бузины и оживленно раскланялся, держа картузъ наотлет.
– Съ хорошей погодкой-съ!
Сейчасъ же подбжалъ проворно и помогъ выбраться плотному и тяжелому, въ очкахъ и съ широкой сдющей бородой, который опирался на палку съ резиновымъ наконечникомъ.
– Прихватываете инструментикъ-то…