Стена

Шмелев Иван Сергеевич

– Они, ваше благородiе, съ-подъ Козельска, калуцкiе… Поютъ еще — ай, Калуга, ой, Калуга… шандырь-радуга моя!

– Пойде-омъ… - уговаривалъ кандидатъ.

– Съ кацапами валандаешься, а потомъ драться будешь…

Блондинка дернула Тавруева за рукавъ и расплескала чашку. Онъ плеснулъ ей остатки въ лицо и схватилъ за руку.

– Ей наливай!.. Нтъ, врешь… Наливай!

Она вырывалась, выламывая руку, трещалъ голубой корсажъ, разсыпались волосы, но онъ крпко держалъ ее и требовалъ, чтобы пила.

Она нагнулась и укусила палецъ.

–

А, стерва…

Сободной рукой, вмст съ чашкой, онъ ударилъ ее по лицу. Она вскрикнула и припала къ земл.

– Женщину!
– взвизгнулъ землемръ.

– Пойде-омъ… - тянулъ кандидатъ.

– Жен-щи-на!..
– черезъ зубы сказалъ Тавруевъ.

Громыхнуло за садомъ.

– Наденька… ничего, пустяки… - уговаривалъ землемръ.
– Онъ извинится…

– Еще реветъ… фуфлыга!..

Артель притихла. Слабо проступали за краемъ освщеннаго круга красныя лица извозчиковъ и лошадиная голова за ними. Тревожнымъ, непонимиающимъ взглядомъ уставился на плачущую Трофимъ, а Михайла, еще больше освшiй, все такъ же неподвижно смотрлъ въ голую грудь Тавруева.

– Ругаться тоже… не годится… - хриплъ солдатъ.
– Они съ людями желаютъ…

– Молчать!
– крикнулъ Тавруевъ.
– Дармоды!..

Его повелъ кандидатъ. А землемръ отвелъ Надю къ сараямъ, усадилъ на траву и принялся успокаивать.

– Это пустяки… Надечка… маленькая моя… Я васъ очень люблю… кром шутокъ… Не какъ-нибудь, а… Теб только семнадцать лтъ… все впереди… малюлечка!

Она молчала.

– Ну, пройдемся по саду… Слышишь, какъ соловьи… Тепленькая моя…

Онъ гладилъ ее по голой ше, прижимался стриженой головой, слыша острый запахъ духовъ, перебиралъ пальцами и уговаривалъ.

Она оттолкнула его и поднялась.

– Утшитель какой!

И побжала къ дому, путаясь въ узкой юбк. Землемръ подмигнулъ себ и пошелъ за ней.

Изъ темноты выступили въ кругъ костра три блыя фигуры.

XVII.

Были он въ кафтанахъ-безрукавкахъ, нараспашку, въ красныхъ платкахъ и въ блыхъ, вышитыхъ по плечамъ, рубахахъ. Он стояли въ пламени отъ костра, плечо къ плечу, исподлобья высматривая свжими юными лицами, въ лапоткахъ и онучахъ, перевитыхъ голубой кромкой.

– Звали насъ туточка… барынямъ, что ль, псни грать…

– А-а… красеньки яички! Ваше благородiе, двки!

Пистонъ пытался подняться и бурчалъ что-то. Солдатъ побжалъ къ дому.

– Уклеечки мои… По три цлковыхъ… всмъ… неизбжно…

Двки поталкивали другъ дружку и посмивались. Извозчики поцыкивали:

– Хы-ы… псни играть… Чисто на праздникъ разрядились…

Трофимъ уставился на двокъ и отмахивался.

– Пшли! Чук… Чук-чук!.. Шш…

Двки похлопывали глазами и переминались. Были он рослыя и блозубыя, съ круглыми глазастыми лицами, вырощенныя подъ солнцемъ, какъ молодыя рпки.

– А мы, былъ, ужъ и спать ладились… - сказала одна побойчй.

– Здсь веселй

уснешь… - подмигнулъ лихачъ и заломилъ шапочку.
– А хошь, подъ верхъ сходимъ, хы-ы…

– Возьми-ка-съ! И дома уснемъ…

Опять громыхнуло, но теперь долгимъ раскатомъ. Подняли кой-кто головы - темно.

– На неб серчаетъ… - сказалъ лихачъ и свистнулъ на лошадей.

Уже и Мокей завалился головой за свтлый край, и кривобровый Цыганъ приладился ногами къ огню; только Трофимъ обиралъ вкругъ себя и отмахивался, да совсмъ разсолодвшiй Михайла тяжело дышалъ и таращилъ глаза въ огонь, опершись на кулаки.

– Чтой-то какъ пьяные вс… - перешепнулась бойкая двка.

– У огонька, ваше благородiе!
– кричалъ въ темнот солдатовъ голосъ.
– Самыя-то разъядерная!

– Эй, двки… сюда!
– звалъ голосъ Тавруева.

– Ступай къ барынямъ на счастье, кличутъ… - сказалъ лихачъ.

Пришелъ солдатъ.

– Деньги-то напередъ требуй… Матре-на!

Хлопнулъ подъ спину крайнюю и подтолкнулъ въ темноту.

– Да не видать ничего… итить-то незнамо куда…

Двки топтадись на краю свтлаго круга, глядли въ черноту.

– Тамъ увидишь… иди, не бось…

– А мы бо-имся!
– задорно отвтилъ бойкiй голосокъ.
– Матушки свты, да ничевосеньки-то не ви-и-дно…

Изъ темноты вытянулась блая рука и потащила за кафтанъ крайнюю.

Визгнуло въ темнот.

– Иди, ничего…

Вспыхнула спичка и погасла. Что-то говорилъ мужской голосъ, какъ ворковалъ. Уже далеко на крыльц, вспыхнула спичка, освтила красныя головы, блыя плечи Тавруева и отворяющуюся дверь. Погасла.

Всми четырьмя ногами ударилъ коренникъ, - только подковы сверкнули по краю свтлаго круга, - и затопоталъ въ темнот.

– Тпррр, чортъ! Чего лошадей бьешь?!
– ругались извозчики на солдата.
– Васька, Васька!

…Фррр… - отвтило изъ темноты успокаивающимъ фырканьемъ.

У огня загомозились. Михайла толкнулъ солдата - зачмъ по ногамъ ходитъ. Солдатъ напиралъ на Михайлу - чего пихается. Извозчики задирали.

– Я те такъ толкону, не унесешь!

– Уйди!
– вытягивалъ изъ себя Михайла.
– Лутче уйди…

– Солдатъ, не давай! Пощупай ему кашу-то!

Солдатъ напиралъ, давя угольки и расшвыривая опорками остатки костра. Михайла крякнулъ, нагнулъ голову и тяжело поднялся точно съ трудомъ отодралъ себя отъ земли.

– Иди. И-ди на чисто мсто!..

Онъ провелъ себя тяжелыми лапами по лицу, точно сбрасывалъ заслоняющую все стку, и лниво засучилъ рукава. Извозчики совсмъ заломили свои козыри и задорили.

– Ставься, елова харя!
– насовывался солдатъ, поплевывая въ сухiе кулаки.
– Я те покажу Калугу!..

– Чук!
– издалъ короткiй сторожкiй звукъ проснувшiся Трофимъ.
– Убьетъ! Ми-ша… человка убьешь…

– Не пущай его, убьетъ!
– кричали изъ артели еще не упившiеся.

– Пущай хватаются!
– задорили извозчики.
– Бей, солдатъ!