Стена

Мединский Владимир Ростиславович

Сильный и твердый голос, прозвучавший над площадью, заставил всех смолкнуть. Смоляне не могли не узнать его: это говорил владыко Сергий.

Протиснувшись, архиепископ взялся за поводья коня, на котором сидел воевода:

— Уступи-ка седло, Михал Борисыч!

Григорий не сдержал вздоха облегчения. Соберись эта толпа возле Мономахова собора, владыка узнал бы об этом тотчас и сразу пришел бы поддержать Шеина. Но у Зобова и его сподвижников хватило хитрости прийти на торг. И не случайно: в этот день овса выдали и впрямь по горсти. Время и место были выбраны точно. Наверное, помощники посадского

головы заранее оповестили всех, может статься, даже обманули, пообещав, что будут раздавать еду, вот народ и собрался… Дальше все было уже просто.

Но теперь на площади появился Сергий.

Воевода, молча соскочив с седла, сам помог забраться в него владыке, и того увидела вся площадь. Владыко поднял руку, осенив благословением всех собравшихся.

— Господь да благословит вас, чада!

Раздались бессвязные возгласы, и вновь взметнулся целый лес исхудавших рук, но на этот раз — для крестного знамения.

«Вот опять! — посетила Григория та же мысль. — Как же они происходят, эти непостижимые перемены? Почему каждый человек не может всегда оставаться собою?»

— Рад, что могу в сей трудный час быть с вами, братья и сестры! — произнес Сергий. — Ведаю, что сделалось особенно трудно: в городских кладовых закончились последние запасы.

Толпа подавленно молчала. И все неотрывно смотрели на архимандрита.

— А раз так, — продолжал тот, — значит пришло ныне время, когда каждый должен отдать все, что имеет, братьям своим. Сегодня я открываю церковные кладовые и собственные мои закрома, к коим все это время не прикасался, чтоб сберечь их на самый черный день. Вижу, день этот настал. Сейчас сюда принесут часть хлеба из моих подвалов, и хорошо, что на площади есть охрана — надобно, чтоб никто ни у кого лишней горсти не взял. С завтрашнего дня раздача будет, как и была, под управлением воеводских людей.

Последние слова владыки потонули в дружном радостном вопле.

А владыко меж тем продолжал:

— Еще же прошу вас, братья и сестры, притом прошу всех до единого: у кого остались свои запасы, не жалейте их! Все мы терпим общую нужду. Я знаю, что воевода Михаил Борисович раскрыл свои житницы много раньше — ими все это время бывали хоть немного, но сыты осадные люди, дополнительное питание получали раненые. Да и по самому воеводе видно, что кушает он не более своих стрельцов и пушкарей на стенах. Были и другие щедрые души, подававшие помощь бедным и нуждающимся. Но у кого-то лишние крохи еще есть. Ты ведь, скажи, многое еще сохранил из своих запасов, Никита Прокопьевич?

Архиепископ так неожиданно повернулся к Зобову, что тот невольно прянул назад, позабыв, что стоит на узком прилавке, и едва оттуда не свалился. Лицо купца, и без того перекошенное от злости, так и налилось краской.

— Али ты в мои погреба заглядывал, владыко? — воскликнул посадский голова. — Откуда тебе ведомо, сколь у меня чего?

— Так ты на людей-то кругом погляди! — с кроткой улыбкой произнес архиепископ. — Все уж на тени походить стали. Я, грешный, может, получше кажусь, потому как всегда в строгом посте жил, и для меня голодать не так трудно. А на себя глянь в зерцало! Не спал ты с лица вовсе, каков пришел в крепость Смоленск, таким и остался.

И в третий раз мгновенно переменилось настроение

толпы. Теперь люди смеялись! Отовсюду послышались шутки, довольно злые:

— Да это ж купец с голоду попух, владыко!

— Никита Прокопич у нас за всех радеет и за всех толстеет!

— Чего ж мы, дурни, коней есть вздумали? Купца съесть надо! Какой нынче день-то, владыко? Не постный ли?

Сергий снова поднял руку, призывая толпу к молчанию.

— Устыдитесь, дети! Не надо в гнев впадать, и так уж едва не согрешили все вместе. Я не считаю, что дурно было иметь кому-то лишние запасы — теперь вот и пригодятся. Призываю тебя, раб Божий Никита, вас, честные купцы, его товарищи, и всех, кто что-то у себя приберег: открывайте закрома, отдайте, что имеете, ближним! Господь всех вознаградит за щедрость! И всем воздаст за великое ваше терпение. Все мы ныне на молитвенном стоянии за нашу землю Русскую! То, что столько времени держим под стенами самую большую рать вражескую, отводит угрозу от многих русских земель и всем на Руси надежду дает. Еще раз — мое благословение вам, дети мои!

И опять поднялась рука владыки со сложенными двумя перстами.

Люди снова вразнобой зашумели, толпа задвигалась.

— Спасибо тебе, владыко! — тихо произнес Михаил. — Без тебя и не знаю, что б стало…

— Бога благодари, — столь же тихо ответил архиепископ. — И вон отрока Александра. Это он со Стены толпу увидал да живо сообразил, что к чему и куда бежать надобно.

Только теперь и Шеин и Григорий с Фрицем заметили пробившегося сквозь толпу Саньку. Мальчик запыхался, но его глаза так и сияли.

— Верно схимник Савватий про тебя говорит, Саня: особое у тебя назначение! — Шеин потрепал паренька по плечу. — Еще б чуть-чуть, и свою же кровь пролить могли…

— Когда хлеб-то принесут, владыко? — раздался крик из толпы.

— Да вон, несут уже! Вон, вон, мешки тащат! — завопили на другом конце торга.

— Отряд, ахтунг! — живо оценил обстановку Фриц. — Встречай продовольствий, охраняй, поверяй, как идет видача.

— Есть, Фрис Франсович! — радостно отчеканили «айнцвайки».

И в тот же миг исчезли в толпе, ринувшись исполнять приказ.

Зобов понял, что далее стоять на прилавке под прицелом насмешливых взглядов и градом язвительных шуток не имеет никакого смысла. Опершись на плечо одного из купцов помоложе (своего злобного приказчика Кержака он, видать, куда отослал), спустился с прилавка вниз, плотно запахнул полы шубы, нахлобучил шапку и принялся протискиваться к другому концу площади, чтобы поскорее ее покинуть.

Внимание толпы теперь полностью сосредоточилось на появившихся в конце торговой площади монахах и нескольких айнцвайках с мешками ржи.

Воевода предложил архиепископу не спешиваться:

— Ты сиди, сиди, владыко. Мы тебя до дома проводим, отче.

Но уехать с площади они не успели.

Невесть откуда взявшись, к Шеину вдруг подскочил Лаврентий. В распахнутой шубе, шапке, сбившейся набок, он так запыхался и был так возбужден, что не сразу смог заговорить. Лишь ухватился за конскую узду, пошатнувшись, едва не поскользнувшись на гладко утоптанном толпою снегу. Воевода так и стоял, застыв, в трех шагах, не сделав и движения в сторону своего первого помощника.