Стена

Мединский Владимир Ростиславович

— Помяни черта… А сами подняться не могут? Раздались больно — лестница им узка?

— Так говорят — у тебя тут и без них народу полно…

— Откуда знают? — Михаил подступил к стрельцу вплотную так, что тот попятился. — Кто им докладывал?

— Не ведаю, Михайло Борисович! Они, покуда сюда шли, со многими говорили.

Воевода перевел дыхание. Стоило немалого труда овладеть собой… однако овладел. С легкой усмешкой обернулся к соратникам, затем подмигнул стоявшему в стороне Григорию:

— Вот так вот, православные! Еще и война не началась, а уж людей теряем. Жадность бьет пострашнее пушек, — и добавил, поворотившись

к рыжебородому стрельцу: — Спускайся да скажи Зобову, что я к ним сходить не собираюсь — у меня на стенах дел до вечера. Хотят — пускай поднимаются, выслушаю.

Когда посадское посольство все-таки показалось на площадке, двое крепких молодцов из логачевских «соколов», державшиеся до сих пор незаметно, выдвинулись по правую и по левую руку от воеводы, встав на шага полтора впереди него. Каким-то образом им при этом удавалось оставаться незаметными. Купцы в отороченных мехом кафтанах долго отдувались. Старший из всех, посадский голова Зобов, дородный пятидесятипятилетний мужчина с красиво седеющей русой бородой, достаточно почтительно, но не особенно низко поклонился воеводе.

— Здрав будь, Михайло Борисович!

— Здрав будь и ты, Никита Прокопьич. Какая до меня нужда?

— Так ведь ты ее ведаешь.

На широком, покрытом легким загаром лице Зобова появилась, блеснув в бороде, чуть насмешливая улыбка.

— Не скажи, — голос Михаила Борисовича был теперь совершенно спокоен. А взгляд пылал.

— Побойся Бога, воевода! — воскликнул купец. — Сам знаешь, как народ наш тебя уважает… Но можно ли творить тобой задуманное?! Дотла выжечь город, и людей без крова оставить! Где же видано такое?

Шеин, в свою очередь, усмехнулся:

— И крепость, и посад нам не удержать. Что ж, предлагаешь целый город врагу на блюде предподнесть? Подарить им дома, укрепления, подпустить к стенам крепости?! Может, скажешь и пушки вернуть на посад?!. Не по прихоти же своей я так поступаю, господа купцы, но только по последней необходимости.

Спутники Никиты Прокопьевича Зотова боялись встречаться взглядами с воеводой… Но один из купцов, тот, что помоложе, решился:

— А ежели сперва, как в купецком деле принято, выслушать условия, кои польский король поставит? Ему ж Москва нужна, да и идет он на Русь не землю нашу завоевывать, а смуту прекратить… Сам сказал, а слово королевское — что купецкое. Если он пообещает, что город нам оставит, не разграбит, не тронет людей, так отчего ему и не открыть ворота?

— И ключи от города сдать?! — голос Шеина вновь дрогнул от ярости, рука против воли сдавила рукоять висевшей у пояса сабли. — И присягу, государю данную, нарушить? И веру православную на чужую поменять?!

— Да разве Сигизмунд того требует? — возвысил голос Зобов. — Ты, Михайло Борисыч, его «Мемораднум» — тьфу, слово бесовское — хоть читал? Обещает Сигизмунд церкви православные не трогать. Он, может, и вообще оставит Смоленск в покое, ежели мы сами воевать не начнем!

— И пойдет мимо нас преспокойно на Москву? — Тут Михаил в упор посмотрел на Зобова, но тот до поры до времени выдерживал жгучий взгляд воеводы.

— Но в Москве-то — смута! — подал голос еще один купец. — Многие не только в народе, но и бояре — ропщут на Шуйского. Может, Сигизмунд и впрямь навел бы там порядок?

— Чей порядок? — резко обернулся к купцу Михайло Борисович. — Свой? Али не помнишь ты, что послы польские заявили Годунову, когда он на престол вступил?

Прямо ведь сказали ему: отдай, царь Борис, княжество Смоленское нам! А Самозванец чем похвалялся, тоже забыл? Обещал же половину княжества воеводе Мнишеку, а половину — королю!.. И после этого, думаешь, поляки сейчас Смоленск стороной обойдут, не обидят?!

— Послушайте меня, честные люди! А ты, боярин воевода, дозволь сказать…

Все находившиеся на площадке разом посмотрели на Григория, до того лишь в сторонке молча слушавшего Шеина и посадских «послов».

— Говори.

— Я недавно прибыл из Европы, — проговорил Григорий. — Под конец скакал сюда из Орши, потому как видел там сборы польской армии и проведал кое-что об их планах… Не с миром идет к нам король польский, все его обещания — слова, и только. Его армия — алчный сброд из разных земель, единственное желание которого — поболе награбить.

Перекрикивая ропот, он возвысил голос:

— Я вот что еще скажу. Никто из завоевателей не приходил на чужую землю, чтобы подарить ей мир и с миром из нее уйти! Все идут, дабы ту землю полонить, опустошить или себе навсегда забрать… Смоленск ляхи польским городом считают и нас, русских, презирают, будто мы нелюди какие. Дикари… и нехристи, ибо они нашу веру не признают христианской. И этих вот «миротворцев» вы хотите в город впустить? Условия их принять?! Да они вас обманут, потому как побожиться вы им можете, только по православному перекрестясь, а это для них — не божба. Выходит, они, будто иудеи, считают себя вправе обманывать всех, кто не их веры! Так что — жаль не жаль посада, а все едино его не уберечь. Захватят его ляхи, обратят в оружие против крепости, а посадским от них и житья не будет, и добра они вам вашего все едино — не оставят!

И торговли они вам не оставят — и не мечтайте, — продолжал Григорий. — Знаете ли вы, господа купцы, что такое налоги? Не знаете? Потому что ихние налоги куда как выше, чем наши подати. А еще сборы бесчетные! За рождение, за смерть, за ловлю рыбы, за ловлю птиц, за сбор желудей? Да-да, желудей. Каждого шляхтича кормить надо! И это так они со своими. Вы же для них будете чужими!

В конце Григорий говорил спокойно, лишь чуть громче, чем обычно, да и побледнев, но более ничем волнения не выдавая, и от этого его речь произвела особенно сильное впечатление. Купцы за спиною Зобова, переглянулись и вновь согласно потупились. Смутился и сам Зобов, только что исполненный сознания своей правоты.

— Мы тебя не знаем, — только и нашелся он что сказать.

— По грехам нашим… — прошептал другой купец, осенив себя крестом. — Но все равно: своими руками погубить все, что годами строили…

— Будем живы — все вновь отстроим! — твердо сказал воевода.

Зобов все же собрался:

— В посаде нас тридцать тысяч! Да крестьяне из волости придут. Куда всех поселишь? Чем людей кормить будешь, если ляхи осадой встанут?

— Для дворян, стрельцов и люда купеческого места определены, — вместо Шеина ответил посадскому голове Безобразов. — Потеснятся наши, чай терема не треснут. Остальным выделят амбары да сараи — запасы из них уже перенесены в погреба. Там и сохраннее будут. Еще землю отведем, чтоб землянки рыть. Земли пустой в крепости много. Между Молоховскими и Крылошевскими воротами как раз место удобное. Зерна в крепости запасено вдоволь, надолго хватит. А на сколько — так это при всех сказать не могу, извини.