Степь зовет
Шрифт:
— Почему ты не разрежешь арбуз? — Она обернулась к мужу. — Чего дуешься?
Волкинд достал из кармана кривой садовый нож и протянул его Синякову.
— На, режь сам.
Агроном не спеша разрезал арбуз.
— Вчера в Воскресеновке, — заговорил Синяков, со смаком откусывая от большого ломтя, — в соломе нашли свыше трехсот пудов хлеба. Председатель, как видно, плохо припрятал… Смотри! — подмигнул он Волкинду.
— К чему ты это мне говоришь? Я такими пакостями не занимаюсь! — Волкинд
Маня, вертевшаяся перед зеркалом, испуганно взглянула на мужа.
— А что обидного я тебе сказал? — Синяков пожал плечами.
— Не желаю я слушать такую чепуху!
— Ну, видно, жена твоя права, ты что-то не в своей тарелке. — И Синяков отрезал себе еще ломоть арбуза.
Волкинд поморщился.
— Уже поздно, пора спать.
— Куда мне вас положить? — Майя развела руками. — Я постелю вам обоим вот здесь, на полу.
— Постели гостю на кушетке, мы с тобой ляжем на полу.
Маня быстро приготовила постели. Волкинд погасил лампу и лег. В темноте он слышал, как раздевался Синяков, как, позванивая подтяжками, стягивал с себя сапоги. Маня еще некоторое время повозилась у стола, потом сбросила платье и улеглась рядом с мужем.
Волкинд тут же повернулся к ней спиной.
— Чего ты толкаешься? — прошептала Маня.
Он промолчал. Глаза слипались, но он перебарывал себя. Ему не хотелось уснуть раньше агронома. С кушетки сразу же донесся храп Синякова. Волкинд зарылся в подушку и тут же уснул.
Маня долго лежала с открытыми глазами. Она слышала, как громко и протяжно храпели мужчины, каждый на свой лад, словно переругивались во сне. И снова она вспомнила тот вечер, когда ездила с Синяковым по степи. И сейчас, лежа рядом с мужем, она не испытывала никакого раскаяния. Перед ее глазами вставала зеленоватая степь, тихо шуршащая кукуруза, высокое звездное небо и лицо Синякова с властной складкой у рта, склонившееся над ней.
За окном загудела машина, остановившаяся, видно, совсем близко от хаты.
Маня вскочила с постели и полуголая подбежала к окну.
Автомобильные фары бросали на дорогу две полосы света. Машина продолжала гудеть.
— К тебе приехали. — Маня стала тормошить мужа. — Машина приехала…
Волкинд перевернулся на другой бок.
— Вот бревно! У такого ничего не стоит из постели жену унести! — И она состроила брезгливую гримасу. — Ну, вставай! Машина приехала…
Волкинд, еще не совсем проснувшись, сел на постели. Услыхав гудок, быстро оделся и босой вышел из дома. В кабине сидели двое. Волкинд сразу же узнал Иващенко и райкомовского шофера.
— Ну и спишь же ты! Я боялся, что весь хутор разбужу.
— Я недавно лег, Микола Степанович… — Волкинд поежился от ночного холода.
— Ступай обуйся. Хочу тебя на машине покатать.
Волкинд
«Пусть он тоже встанет, — подумал Волкинд о Синякове. — Может, и он нужен Иващенко…»
Волкинд подошел к кушетке.
— Что ты там возишься? — Маня приподнялась. — Ночью и то покоя нет!
— Секретарь райкома приехал, — сказал Волкинд нарочито громко.
Синяков продолжал храпеть. Волкинду показалось, что агроном вовсе не спит, притворяется, и он вышел из дома, больше ничего не сказав Мане.
— Ну, залезай быстрее! — Иващенко открыл заднюю дверцу и сел рядом с Волкиндом.
Машина дала газ.
Волкинд рассеянно смотрел в окно. Промелькнула его хата, плетень омельченковского двора, палисадники, тянувшиеся вдоль канавы. Хотел было он сказать Иващенко, что у пего почует старший агроном МТС, но так и не сказал.
— Да, я совсем забыл, вот тебе подарочек, — Иващенко пододвинул к нему ногой мешок с зерном, — стащил на твоем току.
— Вы стащили? — Волкинд смущенно заулыбался и почему-то пощупал мешок.
— Спроси шофера. И, наверно, я не первый. Мы обошли весь твои гарман. Луна светит. Тишина. Ни души. Хорошо! И повсюду мешки с зерном. Бери, кто хочет. Мы и взяли один для председателя. По дружбе…
— Ничего не понимаю! — Волкинд заволновался. — Там ведь сторож должен быть, Риклис…
— Должен быть? Но его нет. Сейчас сам увидишь. Потому я и поднял тебя с постели.
Машина быстро неслась по Жорницкой горке. Вскоре стали вырисовываться залитые лунным светом скирды и молотилка.
Машина ловко повернула, объехала весь ток и, скользнув по обмолоченной блестящей соломе, остановилась.
Иващенко открыл дверцу, но не вышел.
— Ну, где сторож?
Волкинд, высунув голову, искал глазами Риклиса.
Шофер сжал грушу. На протяжный гудок никто не отозвался.
— Кто же у тебя здесь сторожит хлеб? Ветер, что ли? Иващенко вышел из кабины, следом за ним Волкинд.
— Куда он делся? Никогда этого у нас не бывало… Риклис! Эй, Риклис! — Волкинд ходил по гарману и кричал изо всех сил.
Иващенко достал из широкого, отвисшего кармана наган и трижды выстрелил в воздух.
Из-за крайней скирды выбежал Риклис, весь в соломе, и во всю прыть помчался вниз с горки.
— Стой, не беги! Свои! — крикнул Иващенко. Волкинд припустил за незадачливым сторожем. Вскоре Риклис, запыхавшись, подошел к машине.
— Хорошо спалось на свежем воздухе? — спросил его Иващенко.
— Кто спал? Я спал? Чтоб Юдл, эта заячья губа, так спал! Весь хутор дрыхнет, один только я на ногах, охраняю колхозное добро. Чуть не убили меня. Пули так и свистели над головой!