Степь зовет
Шрифт:
— Ну, пошли туда, в степь.
— Нет, я не хочу. — Зелда снова попыталась высвободить руку.
— Ну, пойдем… немножко… В степи теперь хорошо. Темно, свежо… Чувствуешь, как там пахнет?
— Нет, нет, — просила девушка, — отпустите меня!
— Ну, тогда давай сядем здесь. — Он потянул ее за руку и усадил рядом с собой.
Зелда сидела, опустив голову. Зачем она пошла с ним, с этим чужим человеком? Какие у него липкие руки!
— Ну, мы уже посидели… Хватит!
Синяков не ответил. Он обхватил девушку обеими руками и, крепко стиснув грудь, стал пригибать ее к земле.
— Оставьте,
Зелда вырвалась и, громко всхлипывая, побежала вдоль канавы к хутору.
Меер Волкинд до позднего вечера все хлопотал у молотилки. Оставив Риклиса сторожить ток, он отправился пешком домой.
Волкинд шел медленно, пересекая наискось сжатые поля, с трудом передвигая ноги в огромных юфтевых сапогах по засохшей стерне и спутавшемуся бурьяну. Не везло ему последнее время. Все шло не так, как ему хотелось, — и с молотьбой не ладилось, и с коровником не получалось. Одно к одному. Да еще и это… пожалуй, самое главное… Нет, о Мане он сейчас и думать не хочет. Всеми силами он старается отогнать мысли о ней. О молотилке, о хлебе он мог разговаривать с колхозниками, покричать, даже крепко выругаться, но о своей беде с Маней он никому не мог рассказать. Сколько раз он внушал себе, что ровно ничего не произошло: мало ли что ему померещилось…
«Ну что тут плохого? Покаталась на бричке, подышала свежим воздухом». Но в душе он знал, что это не так. И все-таки делал вид, что ничего не случилось. Маню он ни разу не попрекнул.
«Чем говорить о таких вещах, — думал он, — лучше уж смолчать…» Только бы не показать ей, что он ее в чем-либо подозревает…
Но сегодня все в его душе перевернулось. Казалось бы, ничего особенного. Один из трактористов сказал, что опасно оставлять молодую жену дома, и все засмеялись. Никто, конечно, не назвал Маню, но Волкинд почувствовал, что о ней речь. И ведь не в первый раз. На следующий день после памятного вечера этот же тракторист спросил Волкинда, отыскала ли его накануне жена. «Всю степь объездила, бедняжка, никак не могла вас найти». Тогда Волкинд почему-то не обратил внимания на слова тракториста, а сегодня ему все представилось по-другому. Ведь Маня знала, что он в сельсовете.
Несмотря на усталость, Волкинд шел быстро. Он даже не заглянул на колхозный двор, а направился прямо домой. Нет, он должен положить этому конец. Конец — и все тут! Он ей прямо скажет: «Я от тебя многое терпел, но обмана не допущу…»
Волкинд решительно повернул на темный двор, к хате.
Через низкое окно на вишневый палисадник падала светлая полоса.
«Она дома. Сейчас же покончу с этим… Только спокойно… Я задам ей лишь один вопрос: зачем она с этим… с агрономом, — он не хотел даже мысленно произносить его имя, — вдруг ночью поехала искать меня в Вороньей балке? Ведь она отлично знала, что я в Санжаровке, в сельсовете».
Войдя в хату, Волкинд сильно хлопнул дверью. Пусть Маня на него набросится, — так легче будет начать разговор. По Мани в комнате не было. На кушетке, заложив ногу на ногу, сидел Синяков. Волкинд остановился у порога.
— О! Вот наконец и председатель! — громко сказал Синяков, как показалось Волкинду, с издевкой в голосе. — Откуда так поздно? Все трудишься, а? Или к какой-нибудь
— А чем я хуже других, — сухо ответил Волкинд, снимая запыленный плащ.
— Ну, рассказывай, как дела. — Синяков забрался поглубже на кушетку и вытянул ноги, словно Волкинд к нему в дом пришел, вынул из кармана большую жестяную коробку с махоркой и с треском открыл ее. — Курить хочешь?
Волкинду не хотелось курить. Он с утра ничего не ел, и у него кружилась голова, но он молча оторвал потрескавшимися пальцами кусок старой газеты и взял щепотку табаку. Скручивая цигарку, он не замечал, как на его большие ссохшиеся сапоги сыпалась махорка.
— Ну, рассказывай, как идет молотьба?
В комнату вбежала Маня, веселая, оживленная. Она, видимо, собиралась рассказать что-то забавное, но, увидев мужа, осеклась.
— Ах, явился наконец? Я говорила, что ты скоро придешь… Где ты пропадал весь день? — Она давно так ласково с ним не обращалась.
Волкинд исподлобья посмотрел на жену. Сейчас она казалась ему еще красивее, чем в те дни, когда была его невестой.
— И тебе не стыдно! Смотри, какие у тебя сапоги! — с мягкой укоризной говорила Маня. — Не мог почистить?
Волкинд ничего не ответил, сел на табуретку у окна.
— Что ты такой мрачный? Все молотьба тебя беспокоит? Мне говорил твой завхоз… — Глаза Синякова нагло улыбались: я, мол, понимаю, что ты меня с удовольствием вышвырнул бы отсюда, но не решаешься…
— Да, с молотьбой у нас неважно получается, — буркнул Волкинд и размял пальцами потухшую цигарку.
— Хватит вам, про молотьбу да про молотьбу! — Маня подошла к Волкинду и взъерошила его запорошенные белокурые волосы. — Сходил бы принес арбуз из погреба. Товарища Синякова угости. Ты ведь хозяин…
Волкинд быстро поднялся. Ему противно было ее притворство. Взяв спички, он вышел из комнаты. В сенях Маня догнала его.
— Он хочет у нас переночевать. — Маня прижалась к нему.
Волкинд отстранился.
— Ты что, не расслышал?
— Скажи наконец, — он угрюмо посмотрел на нее, — чего тебе от меня надо?
— Как чего? А куда я его положу?
— Куда хочешь…
— У нас нет лишней постели, ты ведь знаешь… Разве он не может пойти еще к кому-нибудь переночевать?
— Пусть идет.
— Л может, неудобно? Он к тебе приехал. Ведь он же твой гость…
— Мой? — с усмешкой сказал Волкинд. — Пусть так. А дальше что? — Волкинд изо всех сил старался говорить спокойно.
— Ладно, иди. Разве с тобой сговоришься? — Маня быстрыми шагами вернулась в комнату.
«Что со мной делается! — с горечью подумал Волкинд. — Другой на моем месте разнес бы все в пух и прах, а я вот лезу в погреб за арбузом для него».
Чуть не свалившись с лестницы, он спустился в темный, сырой погреб и, словно боясь опоздать, второпях схватил первый попавшийся арбуз и быстро поднялся.
Синяков сидел на том же месте, на кушетке. Маня, нагнувшись, рылась в сундуке.
Волкинд положил арбуз на стол, вынул из кармана старую газету и, оторвав клочок, стал опять сворачивать цигарку.
— Кажется, снова собирается дождь, будь оно неладно, — сказал он, поглядев на окно.
Маня достала из сундука две простыни и положила их на кушетку возле Синякова.