Степь. Кровь первая. Арии

Бер Саша

Только когда девичье лицо повернулось в Данухе и раскрылись сонные глаза, быстро моргающие и прищуренные, она узнала её:

– Краснушка, - с тяжёлым выдохом проговорила баба, опускаясь перед ней на колени.

– Дануха, - жалобно протянула девка, сразу срываясь на слёзы и обхватывая бывшую большуху за шею, - я вернулась.

– Вернулась, миленька, вернулась, - начала успокаивать её баба, сама уже пуская слезу, - теперь всё будет хорошо.

Дануха не помнила сколько они так просидели. Краснушка проревелась и начала успокаиваться. Всё, что она за это время сказала, так это то, что кучу раз повторила, "наконец то вернулась". Баба утешала, гладила по голове, кутала в тулуп. Тут Дануха встрепенулась, поймав себя на том, что у девки жар, такой что аж через рубахи чувствуется, как она горит, а она тут рассиживает. Она тихонько расцепила её объятия на своей шее и стала закутывать Краснушку в тулуп.

– Погоди, маленько, - попросила она молодуху, утирая ей щёки, - мигом придумаем, как отсюда выбраться.

Она поднялась на ноги, чтоб осмотреться

и замерла. Никакой стены уже не было. Туча развеялась, превратившись в белое облако. Ветерок дул, но слабый. А со стороны своего бывшего кута к ним бежала Голубава.

– Во как, - только и сказала Дануха.

Тропа в лесу превратилась в бурелом из сорванных и переломанных сухих веток, но Голубава, нёсшая Краснушку на руках, казалось этого не замечала. Пёрла, как лось, напролом. Где-то на середине пути им навстречу подоспела подмога в составе всей девичьей шайки, возглавляемой Воровайкой, которая орала так, что Дануха даже испугалась за её голосовые связки, почему-то отметив для себя, "что эта дура, теперь каркать дня три не сможет".

Лечебку организовали как всегда в бане, где собрались абсолютно все, даже поссыкуху прихватили. Дануха тут же кинулась к себе, отвары варить, а в её шатре хозяйку поджидал ещё один сюрприз. Там у очага сидел пропавший Данава.

– Здрав будь братец, - суматошно, набегу проговорила Дануха, мечась по шатру, выщипывая травины, развешенные пучками по стенам, которые тут же какие ломала, какие растирала, ссыпая в медный Неважнен котелок, уже давно прописавшийся на Данухиной кухне, - Краснушку нашли, еле живую. Айда ка Данавка подмогни с того свету вытащить.

Братец, сидевший в каком-то напряжении, по виду как "не в своей тарелке", тут же соскочил.

– Где?
– спросил он быстро, приготовившись бежать.

– В бане, - коротко и резко ответила баба, продолжая свой замысловатый сбор.

Данава тут же кинулся прочь. Он вернулся домой в лагерь с тяжёлым сердцем, с грузом обиды. И по началу вообще больше приходить сюда не хотел, но время как-то притупило остроту психической боли, нанесённой ему, раны в душе затянулись. Да и соскучился он по всем им. Просто тоска заела. Они ведь все как одна для него самые родные стали. И теперь, когда Дануха встретила его как ни в чём не было, естественно и обыденно, с его души как камень сняли. Он вбежал в свой шатёр, даже не замечая, происшедших в нём изменений и принялся было колдовать свои лекарские пойла, но тут же спохватился, что даже не удосужился спросить, а что с Краснушкой то. Бросив свои потаённые мешочки, тут же кинулся в баню. Девки, завидев его, завизжали от радости, и кинулись к нему на шею, что растрогало его ещё больше, до слёз, и обидные слова, что копились у него всё время скитаний, в один момент превратились в "какой дурак, что сразу не вернулся". Еле на ногах устоял, от такого радушного натиска. Краснушка не лежала, как он предположил, а сидела у банного камня улыбаясь во весь рот. Она хотела было тоже подняться, но Голубава рявкнула на неё, мол не скачи, ложись давай, и та не стала подниматься.

Только когда Данава подошёл к ней поближе, присел и пригляделся, то его всего аж передёрнуло. Краснушка сидела голая и по всему телу цвели ярко розовые разводы-водоросли.

– Молния?
– тихо спросил он.

– Она родимая, - всё ещё улыбаясь ответила девка.

– Что болит?
– продолжал он опрос, оглядывая и осторожно прикасаясь пальцами к разводам на теле.

– Да ничего не болит, - ответила она, пожав плечиками, - пить только хочется.

– Уже, уже, - тут же протараторила Хохотушка, помешивая что-то в глиняной чашке, стоящей тут же на банном камне, - в миг остудим и тогда напьёшься.

С этими словами, девка обхватила чашку двумя кожаными прихватками и быстро засеменила наружу. Данава вновь принялся за осмотр. Осмотрел глаза, заставил открыть рот, заглядывая туда и что-то там ища и наконец встал, осматривая окружающих.

– Так, девоньки...

И осёкся, увидев Малху.

– Малхушка. И ты здесь.

– Да, Данава, только я теперь не Малхушка, а Малха, - рисуясь, с вызовом проговорила она, выступая к огню и давая колдуну разглядеть её морозный узор, который именно в бане на раскрасневшемся теле, проступал особенно ярко.

Данава было радостно улыбаясь протянул к её лицу руку, намереваясь размазать белую краску, да так и замер. Рука задрожала, а улыбка сморщилась разом во что-то непонятное. Улыбка вроде как осталась, но только протухла, что ли. Малха ехидно так, кривенько улыбнулась, состроив наглую рожицу, но тут же со стороны раздался твёрдый и злой голос Елейки:

– Не смей.

Малха продолжая ехидно улыбаться, тем не менее обмякла, показывая всем своим видом, мол жаль, что нельзя, а то б я показала. Данава засуетился, не зная, что ему делать, напрочь забыв, что хотел.

– Что делать то, Данава?
– вновь вмешалась Елейка.

– А?
– переспросил он и тут же вспомнил, - да. Не надо Краснушке никакого зелья. Она здорова. Обессилила просто. Надо бы к Данухе сбегать да сказать, чтоб вместо отвара лечебного, мясной варила, да по жирней.

– Я сбегаю, - тут же отозвалась Неважна и кинулась из бани.

Наступила натянутое молчание и ввиду отсутствия Неважны, прерывать его было не кому. Данава пребывал в недоумении и явно был напуган. Он очень хорошо знал то, что увидел на теле Малхи. Этот Валов знак Морозной нежити оказывается был ему хорошо знаком. Малха нагло и с высока разглядывала колдуна всем своим

видом показывая "во я какая страшная". Елейка, влезшая меж ними, тоже со страху чуть не обделалась. Малха хоть и была вроде как прежняя подруга, но она сильно изменилась за последнее время, чувствуя беспредельную силу и безнаказанность за её применение, притом изменилась не в лучшую сторону. Остальные девки, тоже испробовавшие на себе, в качестве показательных выступлений Малхи ночью, в тайне от Данухи, боялись её не меньше. Но тут вернулась Хохотушка с миской в руках и прервала неловкое молчание.

– Несу, несу, несу, - тихонько тараторила она на ходу.

Все вновь окружили Краснушку.

Через какое-то время в баню подошли Дануха с Неважной. Все были в сборе. Хохотушка стоя у камня варила очередную порцию отвара, на этот раз для всех, остальные расселись кружочком и начались длинные рассказы, закончившиеся далеко затемно.

Первой рассказ начала естественно Краснушка. Всем опять пришлось выслушать уже известное: как вязали, как тащили, как делили. Отличия от предыдущих рассказов было в мелочах личного восприятия и не более. А вот дальше уже было интересно всем. Краснушку забрали вместе с бабой Кнохой, мамой Малхушки и двумя мелкими девченятами. Малха, как услышала о маме, сразу стала прежней Малхушкой. Засуетилась, задёргалась невпопад и начала заваливать глупыми вопросами, но Дануха тут же пресекла:

– Цыц. Пусть сказывает всё по порядку. Остальным молчок.

Малха насупилась, но перечить не стала. Краснушка продолжила. Привели их в коровник и сразу расселили по землянкам. Краснушке выделили отдельную, а девченят определили с Кнохой. Землянки были обычные, только помимо шкур входных, со стороны двора проход закрывался толстой деревянной решёткой. Первые несколько дней мазали какой-то дрянью каждый синяк, каждую царапину. Мазь эта была липкая, как мёд, но пахла свиным навозом почему-то. Каждый вечер выводили во двор, обнесённый высоким забором из кольев и мыли цветочным отваром. Каждый раз как выводили, во дворе кроме неё и аровых смотрительниц никого не было. Дня через три-четыре после такой обмывки её нарядили в красивые аровы наряды и навешали дорогие украшения. То, что украшения были дорогими Краснушка сразу поняла, так как толк в них знала. Тогда сверкнула радостная мысль, что её готовят замуж за ара и она тогда размечталась до такого состояния от будущего счастья, что аж дух захватило. Вечером пришёл он. Молодой, красивый, статный. Краснушка в самом начале чуть сознание не потеряла, а потом сразу влюбилась не раздумывая. Разговоры вёл красивые, обходительные, умные. В общем в первую же ночь сама ему отдалась по желанию, чуть ли не собственноручно затащив его на себя, находясь на небе от счастья. Он приходил ещё и ещё. А затем раз, и перестал ходить. Краснушка извелась вся, места себе не находила. Хотела уж к реке бежать топиться. А потом узнала, что беременна и успокоилась, а тут и он вновь появился, но уже совсем другой. Холодный, чужой, напыщенный. Смотрел и говорил с Краснушкой, как со свиноматкой дородной, не более. Тогда-то она всё и поняла, хотя в душе оставалась надежда, связанная с их будущим ребёнком, но она понимала, что надежда призрачна. Её опять закрыли решёткой. Он больше не приходил. Так и сидела она, пузо отращивала. Сроков не знала, не следила. А луну с половиной назад у неё вдруг роды преждевременные начались. Как всё было не помнит. Почти всё время без чувств была. Помнит только, что очень больно было. Помнит, что Кноха помогала, ещё какие-то бабы. Родила мальца, но он почти тут же умер. И вот тогда-то и началось страшное. Она ещё в себя не пришла и помнила всё лишь урывками, то и дело проваливаясь в сон. А какое-то время вообще не понимала где сон, а где явь. Он толи во сне приходил, толи наяву, но следы от плетей, которыми он её хлестал, на теле остались по-настоящему. Он постоянно орал, обзывал по-всякому, а в конце крикнул кому-то, чтоб закрыли и ни воды, ни еды не давали, он видите ли хочет, чтоб она подохла. И подохла бы, если бы не баба Кноха. Только она тайком к решётке пробиралась. Воду носила. С голоду помереть не дала. То и дело пропихивая под шкурой какой-нибудь кусок. Дрова кончились и очаг потух. Так она и жила всё последнее время. Тут Краснушка начала Малхе за маму её благодарить, коль если б не она, не жить бы ей. Малха разрыдалась. Они начали обниматься и рыдать вместе. Но выждав положенное время на нежности, народ возмутился, требуя продолжения. Молодухи расцепились, заняли исходные места и Краснушка продолжила. Дня три назад её открыли. Видать труп хотели выбросить. Глянули, а она жива. Взбесились ещё больше, но бить не стали. Потом пришли странные мужики какие-то, чужие, таких она раньше не видела. Одежду верхнюю отобрали, сапожки стянули. Так в одной рубахе, босиком, за волосы вытащили и поволокли. По пути от слабости то и дело падала. Руки все ободрала, подошвы о лёд порезала, колени с локтями сшибла. И она тут же всё это продемонстрировала, продолжая рассказ не останавливаясь. Долго тащили и приволокли к кому-то холму, будто как специально насыпанному, а на вершине дерево сухое. Только когда на верх затащили, Краснушка поняла, что это не дерево, а ствол засохший в землю вкопан. К нему и привязали. Тут пришли ещё более странные мужики в белых длинных одеждах и давай по кругу с песнями ходить, ну и доходились. Нагнали тучу чёрную, подняли ветер лютый и тут давай гроза сверкать. Её прошибло сразу. Очухалась она уже на земле под столбом и без верёвок. Поднялась на ноги, глядь, а перед ней Облачная Дева стоит красоты невиданной и улыбается. А вокруг мрак, что творится. Колдуны, что по кругу с песнями ходили угольками так по кругу и валяются.