Степан Эрьзя
Шрифт:
Все свободно разместились в двух такси, включая Леона и двух кошек, привезенных скульптором с собой.
Эрьзя попросил водителя показать ему столицу. Москва полыхала красными полотнищами. Многочисленные транспаранты с метровыми буквами призывов скрывали фасады домов и зданий на главных улицах. Садовое кольцо и бывшую Тверскую скульптор не узнал. Ему казалось, что он очутился в совсем незнакомом городе. Въезд в Охотный ряд был закрыт, и водитель такси повернул обратно. По Тверскому и Никитскому бульварам они проехали на бывшую Вознесенку и здесь свернули на улицу Семашко, где жил племянник скульптора...
Спустя
Из старых знакомых и друзей, живущих в Москве, дружбу с ним поддерживал только известный врач, к тому времени доктор медицинских наук Григорий Осипович Сутеев. Зато у скульптора появилось много новых друзей, истинных поклонников его таланта. Среди них Юрий Константинович Ефремов, работающий в то время заместителем директора музея землеведения Московского Государственного университета, автор ряда замечательных научно-популярных книг, скульптор-антрополог Михаил Михайлович Герасимов, писатели Борис Полевой, ставший популяризатором его творчества, Лев Кассиль и многие другие...
Из Геленджика приехала Елена Ипполитовна Мроз, ученица и близкий друг прошлых лет. В мастерской было тесно — повсюду впритык стояли скульптуры. Ни стола, ни стульев. Эрьзя посадил гостью на ящик, и тут же вернулся к работе.
— Ты такой же непоседливый, — заметила Елена Ипполитовна.
— Я уже стар, у меня мало осталось времени.
— Ты весь побелел, Степан, — она долго вглядывалась в его суховатое лицо, испаханное глубокими бороздками морщин.
Устав, он присел рядом с ней.
— Ты и сама-то не больно розовая, — буркнул он в ответ.
— Постарели мы с тобой, друг мой...
Отдохнув, скульптор поднялся с ящика и снова принялся за работу. Перед ним на грубо сколоченном столе стояла уже почти готовая головка юной девушки с пышными волосами. А поодаль — точно такая же — с полуулыбкой, застывшей на свежих губах. Это уже были представители нового советского поколения, родившиеся и выросшие в его отсутствие. Недостатка в моделях скульптор не ощущал, двери его мастерской всегда были открыты, и молодежь здесь встречала радушный прием.
Елена Ипполитовна прибралась в мастерской, заглянула в один из темных чуланчиков, ставший его спальней.
— Ты разве и живешь здесь? — удивилась она.
— А где еще мне прикажешь жить?
— У тебя же есть квартира.
— Чего я буду делать один в пустой квартире? Здесь у меня все. Только вот тесновато.
Набив трубку и раскурив ее, Эрьзя опять присел на ящик. Наступали сумерки. Елена Ипполитовна хотела включить свет, но он остановил ее.
— Не надо, глаза не терпят яркого света. Совсем плохие они у меня стали...
Тогда же, в свой первый визит, Елена Ипполитовна заметила интересную деталь в поведении его собаки Леона. Когда скульптор работал, она стояла и терлась о его ноги, но стоило ему присесть, как Леон тоже разваливался на полу.
— Оглохла от старости, — Эрьзя показал на собаку трубкой.
В тот вечер они долго сидели в темной мастерской: вспоминали минувшие годы, прожитые вместе — Екатеринбург,
— Бог с тобой, ты меня туда и не звал. Ты приглашал Айцемик, да и то, уже когда связался с этой... Лией... Она мне обо всем рассказала. Вспомни-ка, как ты ее выставил.
— Ничего подобного, никто ее не выставлял. Она сама ушла, — оправдывался скульптор, уже не помня точно, как все было на самом деле...
Придя в следующий раз, Елена Ипполитовна предложила Эрьзе поселиться у него.
— Твоя квартира все равно пустует. Тебе со мной будет хорошо, ты не будешь чувствовать себя одиноким и заброшенным.
— Откуда ты взяла, что я одинокий и заброшенный? Правда, с племянником я поссорился. Но у меня столько друзей...
— Ни один друг, Степан, не заменит близкого человека, — настаивала она.
— Нет, Елена, — решительно заявил Эрьзя. — Я уже давно привык жить один. Мы будем только в тягость друг другу и вконец разругаемся. А так—останемся друзьями...
К этому разговору они больше не возвращались. И вскоре Елена Ипполитовна убедилась, что они все равно не ужились бы под одной крышей. К старости Эрьзя стал таким капризным и упрямым, что его порой бывало трудно уговорить даже сходить в баню. Если она приходила к нему часто, он ворчал, что ему мешают работать, а стоило несколько дней не прийти, сетовал, что его все забыли. Он еще очень много нервничал из-за выставки, которую ему уже давно обещали организовать и без конца откладывали на неопределенное время. Эрьзя расстраивался, жалуясь на это Елене Ипполитовне и всем друзьям, посещавшим его. Они глубоко сочувствовали скульптору и предпринимали различные меры, чтобы приблизить ее открытие. А в мастерскую между тем все шли и шли люди, чтобы посмотреть на его чудесные работы, о которых по Москве ходили легенды...
Наконец выставка была назначена на июнь 1954 года. Скульптор готовился к ней с особым волнением: ведь его работы увидит новый зритель, понимающий и любящий искусство. А что это так — его убедили многочисленные посетители, прошедшие через его мастерскую за эти последние два года. Интерес к его творчеству был так велик, что к ходатайству друзей скульптора присоединились целые коллективы советских граждан. Союз художников: буквально засыпали письмами и просьбами, отмахнуться от которых было нельзя...
Выставка открылась 3 июня в 11 часов дня в выставочном зале на Кузнецком мосту. Скульптор явился туда чисто выбритый, в белой рубашке с галстуком. Его морщинистое лицо посветлело, вид был бодрый. Он словно помолодел на несколько лет. Перед многими скульптурами лежали охапки цветов, их приносила в основном молодежь. Она-то и составляла большую часть публики. Хотя выставка и не имела рекламных объявлений, через нее ежедневно проходило более шести тысяч посетителей. У входа всегда толпились люди, выстраивались длинные очереди — так много желающих было попасть на нее.