Степан Эрьзя
Шрифт:
— Сюда ты можешь приходить ко мне каждый день, здесь нас никто не будет стеснять, — сказал он, сев рядом с ней.
Она открыла небольшую сумочку из черного блестящего бархата и достала оттуда второй ключ, точно такой, какой вручила ему при входе, и опять улыбнулась. Ну, конечно же, она все предусмотрела — и отдельный вход, и запасной ключ.
— Умница ты моя, что бы я стал делать без тебя? Опять отправился бы на Хитровку...
Первым делом для работы с глиной Степан сколотил из досок что-то наподобие стола и больше ни о какой другой мебели не заботился. Ядвига несколько раз намекала, что следовало бы купить маленький столик и несколько стульев, но он пропускал это мимо ушей.
Пока в училище не начались занятия, Степан подрядился работать в ателье в две смены, намереваясь хоть немного поправить пошатнувшиеся финансовые дела. В конце месяца он рассчитывал заплатить за квартиру и выкупить, наконец, у портного злополучное пальто. Но каково было его удивление, когда он узнал у хозяина, что за квартиру уплачено за три месяца вперед. Это привело его в настоящее бешенство. К счастью, в тот вечер Ядвига к нему не наведалась, и он мог увидеть ее лишь на следующий день в училище. К тому времени его бешенство несколько улеглось. Однако, несмотря на это, он накинулся на нее с упреками прямо в скульптурной мастерской в присутствии учащихся и самого Сергея Михайловича.
В сильном возбуждении Степан обычно ругался на каком-то малопонятном языке — это было что-то среднее между русским и эрзянским. Поэтому присутствующие толком так и не разобрались, почему он вдруг раскричался. Растерянная Ядвига сначала молчала, потом расплакалась и выбежала из мастерской.
Волнухин, вероятно, догадывался об их отношениях, во всяком случае, он хорошо знал, как относится Ядвига к этому странному молодому человеку. Сделав вид, что ничего особенного не случилось, он лишь заметил Степану на опоздание, и тот вынужден был извиниться. Этот случай с деньгами настолько замутил его голову, что он совершенно забыл о первом дне занятий в новом классе — скульптурном...
Никогда еще в коридорах и классах училища не бывало столько шума и споров, как в эту тревожную осень. И все из-за поражений русских войск в Маньчжурии, а тут еще начались выступления людей из рабочих окраин, недовольных политикой царизма — и все одно к одному. На чьей стороне быть, кого обвинить в военной слабости России — вот основные вопросы, вокруг которых велись эти бесконечные споры. Степан обычно не принимал участия в подобных дискуссиях, считал, что это занятие для бездельников. Лично для него здесь не существовало никакой проблемы. Он давно считал себя не только сыном своего маленького обездоленного народа, изнывающего под гнетом монархии, но и представителем великой армии трудового люда всей страны. Принадлежность к этой армии уже сама собой определяла и его место в борьбе.
Состав учащихся, товарищей Степана, был довольно-таки разнородный. Здесь можно было встретить и представителя дворянского сословия, и купеческого сынка, и выходца из духовного звания. Из простонародья сюда попадали лишь единицы. И обычно участие будущих художников в общем социальном движении дальше шума и споров не выходило.
Новый год потряс страну целым рядом событий. Началом стало падение Порт-Артура. Затем Кровавое воскресенье девятого января, поражение под Мукденом, Цусимой и, наконец, Портсмутский мир, позорный и унизительный, по которому Россия потеряла Ляодунский полуостров, южную ветку Китайско-Восточной железной дороги, половину Сахалина и влияние в Корее. Все эти неудачи на фронте явились непосредственным толчком грозных событий, которые последовали одно за другим по всей стране.
Степан был свидетелем событий, происходящих в Москве летом, осенью и зимой 1905 года. Еще весной в фотоателье Бродского явился один из редакторов
Степан, хоть и сильно был занят и в училище, и в ателье, не отказался от предложения. Прежде всего ему хотелось быть постоянно в курсе событий, что для художника, считал он, крайне необходимо, к тому же, Благов обещал неплохое вознаграждение. Это последнее для Степана было тоже немаловажным. Квартира, нанятая Ядвигой, оказалась для него слишком дорогой, а он ни под каким видом не желал принимать от нее денег. После той вспышки в мастерской между ними состоялся еще один крупный разговор, положивший начало окончательному разрыву.
По своему разумению, Ядвига считала, что Степану, при его бедности, следовало быть менее щепетильным. Ведь в своих отношениях они стали как бы мужем и женой, и она хотела помочь ему в ведении холостяцкого хозяйства. Ему надлежало, считала она, немедленно уйти из фотоателье, где он зарабатывает жалкие гроши. Она обеспечит его всем, а когда он окончит учебу, и сама откажется от работы в скульптурной мастерской, чтобы все свое время посвятить ему. Но Степан не хотел ничьей опеки, находиться на содержании было не в его правилах. Все это он и высказал Ядвиге в свойственной ему прямой и грубой форме, чем еще больше обидел ее.
Как ни дорого стоила квартира, Степан не отказался от нее. Со временем она все больше стала походить на скульптурную мастерскую, чем на жилье. Работал он в основном ночами. День и вечер делил между училищем и фотоателье. В течение зимы занятия в натурном классе Степан посещал аккуратно и был одним из самых прилежных учеников Сергея Михайловича. К весне, когда больше внимания стали уделять самостоятельной работе, он перестал ходить на уроки. Выполненные им работы обычно принимались без существенных замечаний и при разборе о них не говорили. Какого черта, считал Степан, выслушивать толкование о чужих недостатках, только зря потратишь время. Волнухин заметил это и как-то попробовал сделать ему замечание: дескать, художнику надлежит учиться не только на собственных ошибках, на что Степан ответил:
— Ему, Сергей Михайлович, не хватит на это жизни, потому что плохих художников очень много!
— В этом, милейший, ты, пожалуй, прав, — сказал Волнухин, немного подумав. — Но учителей так мало, что они не в состоянии заниматься каждым учеником в отдельности. Так что, прошу тебя, приходи хоть изредка.
— Обязательно приду, Сергей Михайлович, как только на обсуждение вынесете мою работу.
— Какой ты упрямый мордвин.
— Не мордвин, а эрзя, — поправил Степан.
— А разве это не все равно?
— Конечно, нет. Мы себя мордвой не называем, так нас называют другие. — Мы — эрзяне, а не мордва...
Волнухину нравился Степан, этот упрямец. Выполненные им работы всегда отличались законченностью и оригинальностью. Обычно он указывал ему только на незначительные ошибки, да и те бывали результатом поспешности, а от подобных огрехов настоящий художник со временем избавляется самостоятельно. Своего учителя Степан удивлял еще и тем, что ни одну работу с натуры не заканчивал в мастерской. К концу урока или заданного времени, после осмотра сделанной вчерне работы руководителем, он комкал ее и засовывал в ведро. К следующему уроку показывал во всех отношениях законченную вещь. Волнухин осматривал ее с особой пристрастностью и, не найдя ничего такого, к чему можно было придраться, отпускал его с урока. Таким образом, Степан за счет сна выкраивал время для своей фоторепортерской работы.