Степан Эрьзя
Шрифт:
Спускаясь к озеру, он неожиданно увидел, что девушка следует за ним. Ничуть не стесняясь, она переставляла ноги с камня на камень почти у его головы, смотрела вниз и улыбалась. «Какого черта ей от меня надо? Чего она увязалась за мной? — проворчал он про себя и пошел к воде, чтобы попробовать, холодна она или нет. Было еще слишком рано, и она не успела нагреться. Берег был почти пустынный, лишь невдалеке двое рыбаков возились с лодкой. Можно бы вполне искупаться без купального костюма, которого у него, разумеется, и не было. Но девушка пристроилась совсем недалеко на каменистом уступе и, выставив напоказ полные смуглые ноги, вовсю наблюдала за ним. Степана даже злость взяла от такого нахальства, он готов был запустить в нее увесистым голышом,
У Тинелли, видимо, не было привычки вставать рано. Он еще спал, когда Степан вернулся с озера. Спали и другие обитатели палаццо, а их вместе со слугами было немало. Лишь эта паршивая девчонка почему-то вскочила раньше всех и подобно тени ходила за ним по пятам. От нечего делать Степан пошел бродить по залам. Картины, которые вчера он принял за старинные полотна, в большинстве своем оказались копиями, подчас плохо выполненными. «Кой черт он держит у себя эту дрянь!» — возмущался Степан. За завтраком он не вытерпел и сказал об этом хозяину. Почмокав измазанными жиром губами, Тинелли спокойно ответил, что эти полотна приобретал не он, а дядя, они ему достались по наследству. Не выбрасывать же их теперь.
После завтрака Тинелли в сопровождении многочисленной родни собрался в Милан по какому-то важному делу. Степана он не особо уговаривал ехать с ним, да тот и не поехал бы, он до сих пор не мог прийти в себя с дороги. Проводив Тинелли, Степан снял мокрые кальсоны и повесил сушиться на спинку стула против окна, а сам прилег на кровать. И снова ему показалось, что за ним кто-то наблюдает. Услышав в лоджии шорох, Степан насторожился. «Наверно, опять эта кукла. Погоди, милая, я отучу тебя подглядывать». Он вскочил с постели и взмахом руки раздвинул портьеру. За ней действительно была девушка. От неожиданности она слегка присела и вскрикнула, но быстро оправилась, заулыбалась и легко дала увести себя в комнату. Степан внимательно вгляделся в ее улыбающееся лицо. В нем было что-то затаенное и дикое и в то же время оно жадно раскрывалось навстречу его взгляду. Повернув ей голову, он над самым ухом громко прокричал: «Эй ты, чертова кукла!» — никакой реакции. Ее губы все так же улыбались, а глаза светились темной пустотой. И Степан наконец понял, что перед ним глухонемое существо, которое по глупому любопытству готово на все. Он взял девушку за плечи, подвел к двери и вытолкнул, осторожно поддав коленкой под зад.
Тинелли задержался в Милане на два дня. Степан за это время успел как следует отоспаться и отдохнуть. Кормили его хорошо, но он теперь уже не набрасывался на еду с такой жадностью, как в день приезда. При обращении к домашним Тинелли он всегда путал хозяев и хозяек со слугами, чем одних страшно сердил, других веселил.
Приехав из Милана, Тинелли в тот же вечер пригласил Степана к себе. Стены роскошного кабинета кругом были обвешаны фотографиями царствующих особ Европы с женами, детьми, любовницами. Фотография была фамильным ремеслом семьи Тинелли, ею занимались и его отец, и дядя, оставивший богатое наследство. И не просто занимались, как обычные ремесленники, а обслуживали верхушку — царствующие дворы, как Даниэль Тинелли, который несколько лет вращался при русском дворе в Петербурге.
Тинелли очень обрадовался приезду Степана, и ему не терпелось скорее пуститься с ним в поездку по городам Италии, о чем он и хотел сейчас с ним договориться.
Первую поездку из Лавено они совершили по озеру Маджоре, проплыв на небольшом пароходике вдоль побережья до швейцарского города Локарно. Здесь обитало много русских эмигрантов и просто туристов, приехавших развеять скуку. Некоторых из них Тинелли знал по Петербургу и представил им Степана
По возвращении в Лавено Тинелли и сам понял, что потрепанную одежду друга следует заменить чем-то более европейским. В тот же день он повел его к портному и заказал легкую костюмную пару из тонкого светлого трико. Вместо тяжелых штиблет дал Степану свои, легкие, из желтой кожи с медными застежками вместо шнурков. Степан поворчал немного, но все же переобулся.
Примерно через неделю по возвращении из Локарно Тинелли предложил Степану переехать в миланский палаццо, чтобы ему удобнее было знакомиться с городом и его музеями. Многочисленная родня Тинелли тоже вознамерилась было перебраться туда же, но он велел всем оставаться в Лавено, чем очень настроил своих родных против Степана. Кто он такой, этот приезжий бродяга из России? Почему дядя так радостно встретил его и теперь ни на минуту не отпускает от себя? Разве бы он стал так опекать чужого? Этот бродяга не иначе как его сын, прижитый от русской женщины, — решили они в один голос...
В миланском палаццо на виа Новара Степану понравилось больше, чем в лавенском. Здесь было тихо и спокойно. Не мельтешили перед глазами многочисленные родственники хозяина. Слуг всего лишь двое — один из них, пожилой, встретил тогда Степана, а другой отвез в Лавено. Обедали и ужинали они с Тинелли в ресторанах, а когда не хотелось никуда выходить, слуга помоложе приносил обеды на дом. Но таких дней бывало мало, если только накануне изрядно выпивали и наутро страдали от похмелья.
Милан интересен не только тем, что основан в глубокой древности и пережил несколько людских поколений, представителей различных национальностей и культур, для которых в разное время являлся родным городом, но и тем, что в нем сосредоточены значительные культурные богатства итальянского народа. Кроме того, Милан — самый промышленный город Италии. Правда, Степана и Тинелли промышленность не интересовала. Но зато они не пропустили ни одного более или менее значительного музея.
Степан старался впитать в себя все виденное, осмыслить и сохранить в памяти. Вечером, лежа в постели, он напрягал мозг, чтобы воспроизвести в памяти то, что видел. Но это ему почти никогда не удавалось. На память приходили лишь те картины, которые он раньше знал по репродукциям и фотоснимкам. Остальное проплывало перед мысленным взором сплошным красочным потоком. Чтобы осмыслить виденное, иначе выражаясь, переварить его, необходимо время, а Степан с каждым днем видел новое, времени для осмысливания у него не было.
Как-то вечером, когда они собирались разойтись по своим комнатам, он сказал Тинелли:
— Давай завтра никуда не пойдем. Мне надо хоть немного собраться с мыслями, а то у меня в голове, как в кишках у борова, который целый день рылся в чужом огороде.
Тинелли засмеялся.
— Ну что ж, давай немного проветрим твою голову.
Каково же было удивление Степана, когда утром Тинелли явился к нему побритый и чистенький, распространяющий вокруг себя целые облака одеколонных запахов.
— Ты еще не готов? — удивился он, застав Степана в постели.
— Мы же решили сегодня никуда не ходить.
— Но это еще не значит до обеда валяться в кровати.
Степан быстро собрался, умылся, расчесал перед большим овальным зеркалом длинные светлые волосы и, повернувшись к Тинелли, сказал:
— Ладно, пойдем немного пошляемся, только не в музей.
— Нет. Сейчас мы пойдем к дьяволам. Тебе надо проветриться, а дьяволы — лучший вентилятор.
— Что еще за дьяволы? — с удивлением спросил Степан. — Неужели в Милане есть дьяволы?