Степан Разин (Книга 1)
Шрифт:
Казаки ехали походным порядком. Хотя они возвращались к домам, но в степях не на редкость встречи с крымцами. Как знать – вдруг свейцы договорились с азовцами или с Крымом, а те и нагрянут в степях, гололобые черти!.. Потому, возвращаясь домой, по степям высылали дозоры, как на войне, и Степан скакал впереди со своей дозорною полусотней.
У Донца казаки разделились: Корнила с понизовыми пошел к Черкасску, а остальные двинулись прямиком к верховым станицам.
– Бывай, Стенько! – позвал крестный. – Бывай ко мне
«Сказать, что ли, Насте поклон?» – снова подумалось Стеньке, но он промолчал и только почувствовал, как залились румянцем щеки да загорелись уши.
– Спасибо, крестный, приеду, – пообещал он, обнявшись с войсковым атаманом.
Королевна-Дубравна
И вот распахнулись ворота. Вот снова знакомый широкий двор с вышитым полотенцем возле колодца, любимые матерью алые цветы, разместившиеся под окнами, полутемные прохладные сенцы с двумя бочонками: в одном – пиво, в другом – холодный искристый квас. Приземистый курень с дубовыми полками по стенам, на которых вперемежку наставлена глиняная, серебряная и оловянная посуда, возле окна материнская прялка с резным, знакомым от детства узором...
И тысячи детских воспоминаний ворвались в сердце Степана, закружили голову радостью возвращенья домой. И жеребец Дубок узнал дом, заржал изо всей широкой груди.
Словно сквозь сон, обнимаясь с батькой, вдохнул Степан еще во дворе знакомый табачный запах, а в сенцах обнял плакавшую от счастья мать. Уже его усадили и стали расспрашивать. Уже улыбался он всем и каждому. И вдруг замер с открытым ртом, когда со двора вошла с тяжелой ношей свежего, душистого хлеба рослая русокосая девушка... «Что за Королевна-Дубравна?!» – подумал Стенька, встретив взором темную синеву ее взгляда.
Она заметила удивление и восхищение казака, застенчиво и робко потупилась. И тогда по смущенной складочке возле рта Стенька узнал ее...
– Алешка! – воскликнул он и, еще больше смутясь, чем она, степенно поправился: – Здравствуй, Алена Никитична!
– Здравствуй, Степан Тимофеевич, – певуче и нежно сказала она.
И вдруг смешной показалась Степану мечта о Насте, падчерице Корнилы. «Недаром я сам вывел Алешку из экой дали! – подумал он. – Да, вишь, и царю тогда наврал, что невесте несу сапожки. Ан сон-то и в руку!..»
– С Черкасска гости булы намедни, – сообщила мать, рассказывая донские новости. – У крестного в доме булы и Настю бачили. – Мать поджала губы и поглядела на Стеньку, ожидая его нетерпеливых расспросов.
– Замуж, чай, вышла? – спросил безразлично Степан, едва оглянувшись в сторону матери и снова смотря на лицо Алены, которая, накрывая для гостя на стол, опустила глаза, будто обожженная его взглядом, и больше не смела поднять их...
– Сватов – что грибов, да не за всякого выдаст Корнила!
– Из
Мать в удивлении поглядела на сына.
– А ты? – спросила она.
Но Стенька внезапно хлопнул себя по лбу.
– Забыл-то, дурак! – выбранил он себя и побежал вытаскивать из походной сумы подарок отцу. – Эх, батька, узнай-ка суденце чеканно, отколь оно родом? – удало спросил Стенька.
И, забыв разговор о невесте и женихах, он протянул отцу серебряную пороховницу.
В самой первой битве с панами, когда уже протрубили отбой и казаки, оставив преследованье врага, собирали военную добычу, Стенька стоял над убитым польским хорунжим. Он поднял его пистоль, рядом нашел свою сбитую пулей шапку и взглянул в пустые глаза мертвеца. Усатый детина лежал навзничь с окровавленной шеей, глаза его были бессмысленно выпучены. Ничего не прочтя в них, Степан деловито снял с убитого ляха кольчугу, с пояса отвязал серебряную турецкую пороховницу и хотел уж взмоститься в седло, как подъехал Иван. Он соскочил с коня и обнял Степана.
– Спасибо, браток! Кабы ты не поспел, то застрелил бы меня хорунжий. Славно ты рубанул его! – сказал Иван, осмотрев убитого. – А что взял добычи? – спросил он.
Смущенный благодарностью брата, Степан показал кольчугу и пороховницу.
– Стой, стой, донце кажи! – с волненьем воскликнул Иван. Он повернул в руках пороховницу. Чеканный турецкий полумесяц на ее донышке был перечеркнут вырезанным осьмиконечным крестом.
– Суденце-то нашего батьки! В Азове у турка взято! – пояснил тогда свое волнение Иван. – Я сам закрестил на нем поганую веру. Знать, батькина мучителя ляха послал бог под первый удар твоей сабли!..
И всю войну Стенька свято хранил эту первую боевую добычу. Об этой пороховнице, чудесно попавшей к нему, он и вспомнил. И батька теперь глядел на нее, удивляясь такому небывалому случаю.
Степан показал всей семье и пистоль хорунжего, и шапку свою, простреленную из этого пистоля. Показывая их, он искоса взглянул на Алену.
Увидев дыру, пробитую пулей на шапке, она побледнела и перекрестилась. Грудь ее высоко поднялась от глубокого вздоха, и глаза потемнели, а через мгновенье яркий румянец залил щеки.
В это время в избу вошел Сергей Кривой.
– Здоровы ли батя с матынькой! – низко кланяясь от порога, сказал он. – Спасибо, сестру берегли! – Он поклонился еще раз. – Сестренка, здорова! С похода, вишь, воротился, домком заведусь. Буде тебе по людям жить. Родной брат богат стал – и мы казаки не похуже других! – с похвальбой сказал он.
– Не отдам я тебе, Серега, Алену Никитичну! – внезапно для всех, не по обычаю, выпалил Стенька и вскочил со скамьи, словно готовясь оборонять Алену от нападения брата.