Степан Разин (Книга 1)
Шрифт:
Да как много людей из тех новых выходцев почтут себе за обиду недачу царского жалованья и в станичных и войсковых делах станут смуту мутить, то ни в станичный, ни в войсковый круг к казачьим делам их не пускать и вершити казачьи дела без них".
Около полугода назад, когда Иван и Степан приехали из Черкасска с такими вестями, старый Разя вскипел:
– А ты что же, Ванька, дывывся?! В очи тебе наплевать за такой срам! На порог не пущу я тебя, продажная шкура, старшинский подголосок... Мало тебе ходить во станичных, ты еще в войсковую старшину схотел?! За что мне такой срам от бога?! – Старик даже схватился за
– Да что же я, батька, могу?! – в обиде за незаслуженные упреки воскликнул Иван. – Как один пойду против круга? Ну, велишь – станичное атаманство с себя сложу!
Тимофей отмахнулся.
– Была наша верная правда, что всякий был всякому равен. А ныне все розно пойдет, распадется казачья дружба, и Дону придет погибель, – печально сказал старик.
Боясь новой вспышки отцовского гнева, Степан, возвратясь из Черкасска, не шел к старику. Но Разя явился сам.
– Чего же там круг порешил? – еще раз спросил он Степана, который нарочно громко покрякивал, роя новую яму для яблони и делая вид, что не слышит вопроса.
– Просились из новых прибеглых людей торг им дозволить по Дону, а круг не велел, чтобы станичному казачеству не было убыли в торге, – наконец решился сказать Степан.
– Опять по дворянству льгота! – в негодовании воскликнул старик. – Вражда между казаками пойдет, заварится свара, а московским боярам того и надо... Продает атаман Корнила донскую волю, поганый псина! В старое время погнали бы в шею такого атамана: «Не води хлеба-соли с боярскими лазутчиками. Не продавай, гад, воли казачьей!» А ныне... – Разя махнул рукой и закашлялся так, что не мог сказать больше слова, встал и пошел со двора.
– Батя! – крикнула вслед Алена. – Воротися, блиночки горяченьки будут!..
Старый остановился, словно послушал сноху, обернулся в воротах.
– Не казаки – байбаки! – сердито сказал он и вышел на улицу.
Конец старого Рази
Утеснение новых пришельцев в казачьих правах не остановило и даже не уменьшило притока беглых на Дон. Прибыток на этом был лишь одним донским богатеям.
Разбогатевшему низовому казачеству давно уже были нужны работники косить траву, пасти по степям скотину, стричь шерсть, дубить кожу, ловить и засаливать рыбу и даже затем, чтобы кое-где по дальним угодьям, полегоньку нарушив обычаи, взяться за пашню под хлебные нивки. Прежде, когда всякий сам по себе получал хлебное жалованье, пришельцы не спешили отдаваться в работники. Их главной усладой было сознание воли.
Зато теперь лишенная кормов голытьба бросилась по казачьим дворам с мольбой принять за харчи на любую работу.
Старый Разя ворчал и бранился по поводу новых порядков, побранивались и другие старые казаки, но все привыкли к тому, что деды ворчливы.
– Им все на свете не ладно. Ко давнему тянет. А того не поймут, что их старость мучит, что силы нету. Он чает, что солнышко худо греет, – ан кровь у него остыла. Он мыслит, что свету нет, – ан просто взор его сам погас, – отмахиваясь от старческого брюзжания, успокаивали горячую молодежь степенные понизовые атаманы. – Вчерашний день не воротишь – того старикам не понять. Прежде били каменными ядрами, а ныне – чугунными да медными. То татарам кланялись, а ныне татары – русским, то было велико княженье, а ныне – держава...
Тимофей
Старому не хватало силы даже на то, чтобы высечь огня, и часами сидел он с закрытыми глазами и с потухшей трубкой во рту.
– Батько, иди жить ко мне. Тяжко тебе одному, – сказал как-то Степан. – Давай соберу твой пожиток, перенесу.
Разя махнул рукой.
– Не трудись, Стенько... Мне уж... время приспело... – тяжело, с расстановкой вымолвил он. – Ты иди... Я один посижу – ныне солнышко добре согрело... Вот трубку...
Разя не договорил, что хотел. Степан хотел выкрошить искру, чтобы зажечь ему трубку, но Тимофей уже сидя спал, и сын пожалел нарушить его покой.
Так старик умер под тихим осенним солнышком, будто уснул или просто засох, как трава. А когда умирал, еще проворчал: «Не казаки – байбаки...»
Сергей сколотил для него дубову домовину. Степан с Иваном вырыли могилу рядом с могилой матери, и шестеро казаков отнесли старика.
Сыновья привезли к могиле старинную «Жабу» и, когда опускали в могилу гроб, каменным ядром пальнули в осеннюю степь.
Тогда вышел к могиле древний донской дед Кирюха, такой, что и Разя годился бы ему в сыновья, и тоненьким голоском сказал:
– Помирают старинные казаки, азовские осадные сидельцы. Вот Разя помер. Я помру и еще с полдюжины старых дедов, а тогда и казацкому Дону конец... Прощай, Тимохвей, тамо свидимось!..
Старик поклонился открытой могиле, надел шапку и один побрел прочь от погоста к станице.
В молчании, без шапок, склонив головы и уставив глаза в землю, стояли казаки вокруг могилы, возле которой рыжела влажная горка свежевырытой глины. Когда дед Кирюха скрылся в багрянце кленов и желтизне молодых березок, Степан поднял голову и посмотрел на товарищей. Нет, не похоже было на то, чтобы им смириться. Плечистые, грузные, с жилистыми шеями, с обветренными лицами... Не силой, а силищей налиты были эти руки, которыми не одни только сабли держать, а впору и горы ворочать. Или не твердо стоят на земле эти крепкие ноги, с детства привычные к стременам?.. Крепки казаки, как стволы дубов, медведь не собьет такого ударом.
Степан встретился взглядом с Иваном, и ему показалось, что в братних усах скользнула усмешка.
Иван шагнул ближе к могиле.
– Не верь, батько! – громко сказал он. – Наврал старый филин Кирюха. Жив будет Дон, пока мы поживем и своих казачат возрастим орлами. А ты, батько, почивай, не сумься. Будет время, придем и все сами тебе порасскажем.
Иван поднял ком из-под ног и бросил его о дубовую крышку гроба. За ним кинул Стенька свою горсть земли, и каждый из казаков добавил по горсти, пока не взялись за лопаты.
И, возвращаясь с погоста к станичному атаману на поминки по Разе, казаки были бодры и уверены в том, что выстоит Дон перед всякой грозой и бедой.
Атаман Зимовейской станицы
Иван во всем разделял мысли старого Тимофея, как разделяло их множество «верховых» казаков.
Когда круг в Черкасске решил не допускать в станичные дела новых пришельцев, Иван у себя в станице принял в этот год еще десятка два новых казаков, пробравшихся от Воронежа.