Степан Разин (Книга 2)
Шрифт:
– По-казацки и ладим, Степан Тимофеич, как ты указуешь!.. Мы письма твои по сходам читаем. В каждом селе и в деревне свой атаман, есаул, а где и по два и по три есаула... Ведь мы городков, атаман, не чуждаемся тоже. Вот как деревеньки вокруг подберем, тогда в городишко грянем. Тогда у нас пушечки будут свои. Мы помалу, помалу...
Она засмеялась грудным, женственным смехом, красуясь перед Степаном.
– Ишь какая ты! – усмехнулся Разин. – Я мыслил, что ты ростом в косую сажень, а ходишь в портах да в кафтане, и лет
– В бою-то и с саблей бываю, – сказала Алена чуть-чуть с пахвальбой.
– Владаешь? – спросил Степан, с любопытством взглянув на ее небольшие руки.
– Да что ведь за хитрость, Степан Тимофеич! Не хуже иных и в седле сижу, и саблей владаю... Мои есаулы, однако, не больно дают мне в бою разыграться...
– Хоть бы ты, отец наш, ее образумил, – вмешался угрюмый Панкратий. – Сказал бы ты нашей Алене Ивановне, что атаманское дело указывать есаулам да войску, а не самой горячиться с саблей. Ее голова – наши руки! А то ведь побьют ее так-то в бою...
– Запальчива в битве? – спросил с любопытством Разин.
– Куды там! Огонь! Все – «сама»! А мы-то на что же!..
– Коль женка идет передом, мужикам-то и совестно отставать, для того впереди держусь! – возразила Алена.
– Умна голова у тебя, Ивановна! – одобрил Степан.
– Богу не жалуюсь, не обидел! – задорно отозвалась она. – А тебя вот таким я и мыслила видеть, Степан Тимофеич, каков ты сейчас. Угадала тебя издалече, – заглядывая ему в глаза, сказала Алена. – Только женки такой не ждала с тобой стретить... Аж зависть берет!
Алена осеклась и замолчала. Ее румяные щеки зарделись ещё ярче, а задорный взгляд ее серых глаз опустился долу.
– На что ж тебе зависть? – спросил Степан, невольно любуясь ее внезапной женственной застенчивостью.
– На красу ее зависть, – оправившись от смущенья, сказала Алена. – Я тоже ведь женка, честной атаман. Мыслю по-мужески, а сердечко-то бабье... Самой аж смешно!..
– Эх, Алена! Не нам с тобой экие речи! – ответил Разин. – Когда уж взялась, то води человеков, а женские речи забудь. Красой тебя бог не обидел, да время не то, чтобы сердце слушать...
– А тебе, стало, время как раз и приспело! Приспело? – игриво с насмешкой спросила она, и в серых глазах ее будто запрыгали бесенята.
– Ну, брось! Ничего я тебе о том не скажу. – Степан засмеялся. – Не к тому ты приехала, право... И мне-то уж к войску пора... А скажу я тебе одно: рад, что тебя повидал. Велика, знать-то, наша земля и всех земель прочих превыше, когда в ней не только мужи, да и жены не хуже мужей в ратном деле за правду стоят... Пути у нас розны с тобой в нашей рати, а дело едино, Алена Ивановна. И слава у нас в народе едина с тобою на веки веков...
Попрощавшись с Аленой, Степан не зашел уже к Маше, а сразу пустился под стены острожка.
Ночь удалась, как бывает лишь осенью
Три тысячи человек пришли с Федором Сукниным из лесов, неся с собой каждый готовую связку хвороста. Но шанцевые работники, как каждую ночь до этого, продолжали копать землю и громко перекликались, чтобы защитники крепости, привыкшие к перекличке работавших на валу казаков, не заподозрили ничего.
Степан в темноте объехал ряды построенной к приступу рати, велел атаманам и есаулам еще раз всем рассказать, как бежать, как сбрасывать хворост, чтобы не было толчеи и давки. У самого вала Степан столкнулся с Наумовым.
– С твоей головы спрос. До утра чтобы взять острожек!
– Я конных поставил, Степан Тимофеич, позади пехоты, – сказал Наумов. – Алешку Протаку.
– Куды их? К чему?
– Кто побежит от острожка – плетями назад бы гнали...
Разин махнул рукой.
– Как хочешь возьми, а возьми!
– Сережка Кривой с той стороны пойдет – лестницы ладит, – добавил Наумов.
– Пошто он не вместе? – строго спросил атаман.
– Выждать хочет. Как тут поболее шума учнется, там, может быть, будет полегче прорваться. Не все нам равно ли, с какой стороны – абы влезть!
– Ну, иди. Ночь темна, как нарочно для нас.
– А ты где будешь, батька?
– Повсюду.
– Берегся бы лучше... – сказал Наумов.
– Ты себя береги да людей, – ответил Степан.
Они обнялись перед боем.
Разин слышал, как всхлипнула неразлучная трубка Наумова.
В темноте по знаку Сукнина поползла молчаливая вереница людей, сначала не быстро, пока заполняли вал, потом все побежали.
Разин нашел в условленном месте стоявшего казака, кинул ему повод лошади.
– Стань там, за валом, у дуба, – сказал он и, схватив лежавшую рядом охапку хвороста, никем не узнанный, в общем потоке двинулся вместе с другими на вал. С вала вниз, под стену падали объемистые вязанки срубленных прутьев. Бросив свою, Разин услышал, что еще далеко до дна, но люди бежали за ним и кидали еще и еще, тотчас освобождая место бегущим сзади. Степан отошел к стоявшему на валу Сукнину. Как вдруг со стены острожка ударили выстрелы, вспыхнули огоньки, завыл набат и через стену вниз полетели зажженные факелы.
Такого противодействия осажденных никто не мог ожидать: когда в первый раз Разин шел приступом на острожек и зажигал хворост, чтобы поджечь крепостную стену, осажденные заливали хворост водой, опасаясь огня. И вдруг теперь сами зажгли под стенами костры небывалых размеров... Не ожидая этого, разинцы не припасли воды... Гасить огонь им было нечем...
– Жгут! Воды! Живей, черти! – крикнул Федор, поняв, что творится. – Живей!
Пламя внизу у стены побежало по хворосту: уже высокий у крепостной стены хворостяной настил загорелся. Наумов стал явственно виден в блеске огня.