Стертая
Шрифт:
— Нет, Бен, ты не должен это делать.
— Эйден сказал, что террористы делали и у них получилось.
— Но получилось не у всех. Он сказал, что были и сбои. Ты не знаешь, как они это делали. И не забывай про боль. Ты ощущал ее, когда повернул свой браслет. Я же видела по твоему лицу. Какие-то связи остаются.
Он пожимает плечами.
— Переживу.
— Ошибешься — можешь умереть.
— А какой смысл жить вот так, как живем мы?
— Не говори так. И «Лево» невозможно срезать обычными ножницами, а уничтожить прибор практически невозможно.
—
Мысли мечутся по сторонам; мне нужен аргумент, который дошел бы до Бена.
— Подожди. А что потом? Если ты снимешь его, что дальше? Ты же не сможешь остаться в семье, не сможешь ходить в школу. За тобой придут л орд еры.
— У меня есть план, — говорит Бен, но на мои расспросы не отвечает.
«Эйден не был до конца откровенен. Он хочет присоединиться к террористам».
— Ты же не думаешь... нет. Ты же не станешь... Не пойдешь к АПТ.
И я вижу там, в его прекрасных глазах, подтверждение моей догадки. Бен хочет быть террористом. У меня перехватывает горло. Он ничего о них не знает. Не знает, что они творят. Он никогда не сможет совершать то же, что и они, и все равно думает об этом.
— Только так можно заставить правительство услышать, склонить их к переменам. Неужели ты не понимаешь?
Я качаю головой и отступаю. Что это, Бен или таблетки? Неужели это они натолкнули его на такие мысли?
— Посмотри на себя, — продолжает он. — После того, что случилось вчера на тропинке, ты даже смотреть на меня не хочешь. И разговаривать не хочешь. Я — ничтожество. Я ни на что не годен.
— Ты ни в чем не виноват, и дело тут в другом!
— В чем же тогда?
— И ты сам постоянно доказываешь это.
— Доказываю что?
— Что тебе было бы лучше никогда меня не встречать.
— Как ты можешь говорить такое? А мои чувства к тебе?
Но я не хочу слышать. Если он убьет себя из-за этих чувств, что в них хорошего? Ничего.
— Нет. Нет! Ты не должен этого делать. Пообещай, что не станешь.
Бен качает головой.
— Мне нужно думать собственной головой — ты за меня делать это не можешь. Как бы тебе этого ни хотелось.
Вот так-так! Я смотрю на него в полнейшем недоумении. Улыбчивый, простоватый Бен, нуждающийся, как мне казалось, в моей защите и опеке. Сейчас он не улыбается и ничего от меня не хочет. Не хочет знать, что я думаю и какие последствия его действия могут иметь для меня.
Что еще тут скажешь?
Я поворачиваюсь и иду в школу. «Лево» вибрирует и показывает 4.2.
Бен идет следом.
— Вот. Возьми хотя бы одну. — Он протягивает пузырек с таблетками «от головы».
— Спасибо, не надо. Я видела, что после них бывает.
Срываюсь с места и бегу.
Остаток дня проходит как в тумане. Уровень держится около «четверки», и я натягиваю рукав джемпера на запястье, чтобы никто не слышал, как вибрирует прибор. Все мысли только о Бене. Его нужно остановить, но как? После занятий спешу к машине и прошу Джазза передать Маку, что хотела бы повидаться с ним и,
Поздно вечером сижу с карандашом и блокнотом для рисования в руках. Лист пустой. Даже рисовать не могу.
— Вопрос, который мы рассматриваем сейчас, звучит так: как справиться с болью. Боль, если она достаточно сильная, может убивать сама по себе: сначала шок, потом полная остановка жизнедеятельности.
Мальчишка улыбается. О том, что его ждет, он имеет еще меньшее, чем я, представление. Но со мной у него ничего общего. Сидит, где ему сказано, говорит, когда к нему обращаются, и постоянно, как дурачок, улыбается до ушей. Впечатление дополняет пустой стакан из-под виски в руке. Зрачки расширены, кожа поблескивает от пота, хотя в мастерской холодно, и дыхание срывается с губ облачками пара.
— Работать под общей анестезией нельзя — человек должен быть в сознании. Почему — я не разобрался. Пока. — Мальчишка все еще улыбается, то ли не слушает, то ли не понимает. Старше меня, лет пятнадцать или шестнадцать.
— Протяни руку, — приказывает он, и мальчишка подчиняется. Он привязывает руку к столу. И вот тогда я вижу пилу, нацеленную на запястье парнишки.
— Ты же не... — начинаю я. Терпеть не могу кровь. Металлический запах, цвет... В животе раскручивается карусель, желудок срывается и ползет вверх, и я хватаюсь за стол. Он дергает меня, кричит:
— Ты кто? — И кружение проходит. Я спокойна и внимательна. — Контролируй себя. Ты же не хочешь ее выпустить? — В голосе звучат угрожающие нотки.
— Нет! Сопливая хныкса. —Я выпрямляюсь.
— Молодец. И руку ему отрезать я не собираюсь. Хотя эксперимент мог бы получиться интересный сам по себе.
Он тянет вверх рукав, обнажает металлическое кольцо. Похоже на часы-браслет, с цифрами. Вот только показывают цифры не время.
— Это?.. Он?..
— Это «Лево», и его зачистили. — Он поворачивает запястье и поправляет ремни так, чтобы «Лево» находился на одной линии с прорезью в металлическом столе. На одной линии с пилой. — У этой пилы полотно с алмазным напылением, и она — единственный инструмент, который может разрезать металл, используемый ими для этих устройств. Ты уж поверь, мы все попробовали. Охлаждение, нагревание, химические вещества, всевозможные режущие инструменты. Но старомодная алмазная пила по-прежнему работает лучше всех.