Стихи — это то, что от жизни осталось... Избранное, Панченко Николай Васильевич

Стихи — это то, что от жизни осталось... Избранное

2014 г.

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

Страна лесов, Страна полей, Упадков и расцветов, Страна сибирских соболей И каторжных поэтов, Весь мир хранит твои меха, Но паче дух орлиный — Он знает стоимость стиха И шкурки соболиной. И только ты, страна полей, Предпочитаешь сдуру Делам своих богатырей Их содранную шкуру. 1949

Предисловие

«Коля, идет книга» — говорила Надежда Яковлевна Мандельштам. Я еще не был читателем стихов Николая Панченко, но запомнил её серьезные слова. «Идут стихи» было ярким состоянием в жизни поэта. Стихи были важнейшим в жизни: на войне, во время короткой оттепели (когда удалось издать «Тарусские страницы»)

и долгих заморозков, в несовершившихся «перестройках», в строительстве лодок и в отношениях с учениками. Было острое переживание неожиданного подарка продления жизни, готовность рисковать и вставать под пулями.

Остались стихи. Настоящие.

Никита Шкловский-Корди

«Мы свалились под крайними хатами…»

Мы свалились под крайними хатами — малолетки с пушком над губой, нас колхозные бабы расхватывали и кормили как на убой. Отдирали рубахи потные, терли спины — нехай блестит! Искусали под утро — подлые, усмехаясь: «Господь простит…» А потом, подвывая, плакали, провиантом снабжали впрок. И начальнику в ноги падали, чтобы нас как детей берег.

1941–1943

Баллада о расстрелянном сердце

Я сотни верст войной протопал. С винтовкой пил. С винтовкой спал. Спущу курок — и пуля в штопор, и кто-то замертво упал. А я тряхну кудрявым чубом. Иду, подковками звеня. И так владею этим чудом, что нет управы на меня. Лежат фашисты в поле чистом, торчат крестами на восток. Иду на запад — по фашистам, как танк — железен и жесток. На них кресты и тень Христа, на мне — ни Бога, ни креста: — Убей его! — И убиваю, хожу, подковками звеня. Я знаю: сердцем убываю. Нет вовсе сердца у меня. А пули дулом сердца ищут. А пули-дуры свищут, свищут. А сердца нет, приказ — во мне: не надо сердца на войне. Ах, где найду его потом я, исполнив воинский обет? В моих подсумках и котомках для сердца места даже нет. Куплю плацкарт и скорым — к маме, к какой-нибудь несчастной Мане, вдове, обманутой жене: — Подайте сердца! Мне хоть малость! — ударюсь лбом. Но скажут мне: — Ищи в полях, под Стрием, в Истре, на польских шляхах рой песок: не свист свинца — в свой каждый выстрел ты сердца вкладывал кусок. Ты растерял его, солдат. Ты расстрелял его, солдат. И так владел ты этим чудом, что выжил там, где гибла рать. Я долго-долго буду чуждым ходить и сердце собирать. — Подайте сердца инвалиду! Я землю спас, отвел беду. — Я с просьбой этой, как с молитвой, живым распятием иду. — Подайте сердца! — стукну в сенцы. — Подайте сердца! — крикну в дверь. — Поймите! Человек без сердца — куда страшней, чем с сердцем зверь. Меня Мосторг переоденет. И где-то денег даст кассир. Большой и загнанный, как демон, без дела и в избытке сил, я буду кем-то успокоен: — Какой уж есть, таким живи. — И будет много шатких коек скрипеть под шаткостью любви. И где-нибудь, в чужой квартире, мне скажут: — Милый, нет чудес: в скупом послевоенном мире всем сердца выдано в обрез.

1944

Егерь

Обломали парня в лагерях. Ходит нынче парень в егерях. Ходит — в ус не дует — по лесам. Лысый — не грустит по волосам: Нет волос, да шапка здорова, Вот и не

замерзнет голова. Обломали парня в лагерях: Ходит он, как барин, в егерях. За ружье, за бабу, за уют Да за то, что в морду не дают — Спит не спит И до свету встает, «Широка страна моя…» — поет. А ему ль не знать, как широка: Всю прошел еще до сорока. А ему ль не ведать, чем живем: Только тем, что из лесу крадем. Знать не знает — До свету встает — Мужикам зажиться не дает. Черный ворон В маскхалате белом: Горе — ворам, Слезы — матерям. Кто-то говорит, что «не в себе он». Кто-то, что «себя не растерял». Цельный парень ходит в егерях. Лучше бы он помер в лагерях…

1954

«В России плохо с мужиками…»

В России плохо с мужиками, Чтоб с головою Да с руками, — И не одна война виной, И революцией одной Не оправдать — тоска их съела: Попробуй посиди без дела, К беде Отечества спиной?! Борцы, Аскеты, Сумасброды, Земной презревшие уют, Копают тупо огороды И водку пьют Или не пьют. Их нет в искусстве, нет в науке, Их запах выдрали из книг, Чтоб внуки их и внуков внуки Учились жизни Не у них…

1956, 1961

«Как спасти мне тебя…»

Как спасти мне тебя от знакомых, прохожих? Не держать же, как пленницу, взаперти. Уши голос воруют. Даже запахи кожи чьи-то ноздри уносят — поди запрети! Ты большая, как я, — не укрыть за спиною. Ты сильнее меня — не надеть паранджу. Крепостною стеною, черной-черной стеною — я любовью, как башней, тебя окружу.

1956

«Тебя нельзя любить!..»

Тебя нельзя любить! Я это понял скоро. Тебе легко грубить и глупо возражать. Тебя держать, как покоренный город: то в страхе, то подачками держать! Чужая ты! Но как же быть с тобою? С такой пустой, как барабанный бой?! И я врагам сдаю тебя без боя: им лучше знать, как справиться с тобой.

1958

Кабан

В буреломе в егерском загоне — выстрел, визг собак. Уцепился бурый кабан за корень, над оврагом повис на зубах. Сходились охотники: кто стоял, кто присел, двустволку держа на весу. А кабан словно колокол мертвый висел. И было тихо в лесу. Лишь солнце чуть теплилось в облаках. Висел кабан на белых клыках…

1958

«В. Ш.»

Не волнуйся, маленький, потерпи день-другой: день — дугой солнечной, ночь — дугой лунной. Не волнуйся, маленький, потерпи, мой умный! Я немало прошел. Вот последний бросок: без привала две ночи, два дня. Утром видел, как пуля зарылась в песок, двадцать лет догоняя меня.

1961

1 2 3 4 5