Стихи

Кибиров Тимур Юрьевич

от автора

Предлагаемая вашему вниманию книга писалась с 1992 по 1996 год. Злосчастная склонность автора даже в сугубо лирических текстах откликаться на злобу дня привела к тому, что некоторые стихотворения, вошедшие в книгу, производят впечатление нелепого размахивания кулаками после драки. В частности, это касается послания Игорю Померанцеву. Сознавая это, автор тем не менее вынужден включить эти стихи в состав новой книги, поскольку «Парафразис» задумывался и писался как цельное, подчиненное строгому плану сочинение. Надо, впрочем, признаться, что полностью воплотить свой замысел автору не удалось – так не была дописана поэма «Мистер Пиквик в России», которая должна была занять место между сонетами и «Историей села Перхурова» и, являясь стилистическим и идеологическим столкновением Диккенса с создателем «Мертвых душ», дала бы возможность и русофобам и русофилам лишний раз убедиться в собственной правоте.

К сожалению, в цикле «Памяти Державина» также остались ненаписанными несколько «зимних» стихотворений, отчего вся книга приобрела избыточно мажорное звучание, что в нынешней социокультурной ситуации, быть может, не так уж и плохо.

I ИГОРЮ ПОМЕРАНЦЕВУ

Летние размышления о судьбах изящной словесности

Эта борьба с омерзительным призраком нищеты, неумолимо надвигавшейся на маркиза, в конце концов возмутила его гордость. Дон Фернандо готов был бросить все на произвол судьбы.

Густав Эмар

Нелепо сгорбившись, застыв с лицом печальным, овчарка какает. А лес как бы хрустальным сияньем напоен. И даже песнь ворон в смарагдной глубине омытых ливнем крон отнюдь не кажется пророческой. Лесною дорогой утренней за влагой ключевою иду я с ведрами. Июль уж наступил. Дней знойных череда катится в даль, и пыль, прибитая дождем, ступню ласкает. Томик, Руслана верного бессмысленный потомок, мчит, черной молнии подобный, за котом ополоумевшим. Навстречу нам с мешком полиэтиленовым, где две рыбешки вяло хвостами шевелят, бредет рыбарь бывалый Трофим Егорович: «Здорово, молодежь! Ну у тебя кобель! Я чай, не напасешь харчей для этакой орясины!» Докучный рой комаров кружит над струйкой сладкозвучной источника. Вода в пластмассовом ведре прохладна и чиста. И Ленка во дворе пеленки Сашкины полощет, напевая мелодью Френкеля покойного. Цветная капуста так и прет, свекольная ботва пышна… Любезный друг, картина не нова: дубравы мирной сень, дубровы шум широкий, сребристых ив гряда, колодезь кривобокий и, словно фронтиспис из деревенских проз, в окне рябины гроздь и несколько берез. И странный взгляд козы, и шип гусей змеиный, златых шаров краса, незлобный и невинный мат шильковских старух, и жгучий самогон, и колорадский жук, и первый патиссон. Так, Игорь, я живу на важных огородах. Казалось бы, давно в элегиях и одах я

должен бы воспеть пустынный уголок. Чем не Тригорское? Гармонии урок дают мне небеса, леса, собаки, воды. Казалось бы. Ан нет! Священный глас природы не в силах пробудить уснувшей лиры звук. Ах, как красиво все, как тихо все вокруг! Но мысль ужасная здесь душу посещает! Далекий друг, пойми, мой робкий дух смущает инфляция! Уже излюбленный «Дымок» стал стоить двадцать пять рублей. А денег йок! Нет денег ни хрена! Товар, производимый в восторгах сладостных, в тоске неизъяснимой, рифмованных словес заветные столбцы все падают в цене, и книгопродавцы с поэтом разговор уже не затевают. Меж тем семья растет, продукты дорожают, все изменяется. Ты, право, б не узнал наш порт пяти морей. Покойный адмирал Шишков в своем гробу не раз перевернулся от мэрий, префектур, секс-шопов. Развернулся на стогнах шумный торг – Гонконг, Стамбул, Тайвань соблазнов модных сеть раскинули и дань сбирают со славян, забывших гром победы. Журнальный балагур предсказывает беды. А бывший замполит (теперь политолог) нам демократии преподает урок. А брокер с дилером и славный дистрибьютер мне силятся продать «тойоту» и компьютер. Вотще! Я не куплю. Я покупаю с рук «Имбирную». О да! Ты прав, далекий друг, — вкус препротивнейший у сей настойки горькой. С аванса я куплю спирт «Роял»… Перестройка закончена. Теперь нам, право, невдомек, чем так прельщал умы хитрейший «Огонек», честнейший «Новый мир», Коротич дерзновенный и «Moscow news». Увы! Читатель развращенный листает «Инфо-СПИД» и боле не следит за тем, кто, наконец, в сраженьи победит — свободы друг Сарнов иль Кожинов державный. Литературочка все более забавна и непристойна. Жизнь, напротив, обрела серьезность. Злой Кавказ кусает удила, имамов грозных дух в нем снова закипает и терпкой коноплей джигитов окрыляет. Российский патриот, уже слегка устав от битв с масонами и даже заскучав от тягостной борьбы с картавою заразой, все пристальней глядит на сыновей Кавказа, что, честно говоря, имеет свой резон, но лично мне совсем не нравится. Кобзон отметил юбилей. Парнишка полупьяный «I need your love» в метро играет на баяне. В пивной Гандлевского и Витю Коваля блатные пацаны избили. П…ля витают в воздухе. А Говорухин бедный Россию потерял на склоне лет. Намедни еще была и вдруг – бац! – нету! Где искать? В Вермонте, может быть?.. Мне, в общем, наплевать на это все. Но есть предметы, коих важность не в силах отрицать ни Эпикур вальяжный, ни строгий Эпиктет. К примеру – колбаса! Иль водочка! Иль сыр! Благие небеса! Сколь дороги они и сколь они желанны! И вот, пока в слезах за склокой Марианны с кичливою Эстер все Шильково следит, я отвращаю слух от пенья аонид, я, как Альбер, ропщу, как Германн, алчу злата, склоняясь с лейкою над грядкою салата. Как оной стрекозе, мне песнь нейдет на ум. Исполнен алчности, озлоблен и угрюм, прикидываю, как мне обрести богатство. Поэзия – увы – при всех своих приятствах низкорентабельна. Конечно, есть Симон Осиашвили и Ю. Ряшенцев – музон стихам их придает товарный вид. Ах, Игорь, когда б я тоже мог спесивости вериги отбросить и пора-порадоваться всласть! Ах, пуркуа па? Но нет. Не суждено попасть мне в сей веселый цех, где некогда царили Ошанин и Кумач, где Инна Гофф грустила над тонким колоском, и где мильоны роз Андрей Андреевич Раймонду преподнес. Что делать? Может быть, реклама? Мне Кенжеев советовал. А что? Полночный мрак рассеяв, сияют Инкомбанк, «Алиса», МММ, у коей нет проблем, час пробивает Рэм. Да и завод «Кристалл» явился в новой славе. И Баковский завод. Да и пахучей «Яве» пора воспеть хвалу. К примеру – пара строк: петитом «If you smoke» и крупно «Smoke Дымок!!» Но это Рубинштейн придумал хитромудрый, а я ни тпру, ни ну. Упрямая лахудра все корчит девочку, кривит надменный рот. Ах, Муза, Музочка! Как будто первый год, дурилка, замужем. Пора бы стать умнее. Короче. Отложив бесцельные затеи поэзии, хочу смиренной прозой впредь я зарабатывать. Ведь, если посмотреть на жизнь прозаика, как не прельститься! Бодро вернувшись утречком с излюбленного корта, засесть за новый цикл рассказов, за роман, который уж давно издатель вставил в план. Так, просидев в тиши родного кабинета пять или шесть часов, пиджак такого цвета зеленого надеть, что меркнет изумруд, и галстук в тон ему. А в ЦДЛе ждут друзья, поклонники. Уже заказан столик. Котлетка такова, что самый строгий стоик и киник не смогли б сдержать невольный вздох. Вот благоденствие прямое, видит Бог! Но это все не вдруг! Покамест, Померанцев, чтоб растолкать толпу таких же новобранцев и в сей Эдем войти, на сей Олимп взойти, нам надобно стезю надежную найти. Что выгодней? Давай подумаем спокойно, Отбросим ложный стыд, как говорил покойный маркиз де Сад. У нас, заметим кстати, он теперь властитель дум и выше вознесен столпов и пирамид. Пост-шик-модерн российский задрав штаны бежит за узником бастильским. Вообще-то мне милей другой французский зэк, воспетый Пушкиным, но в наш железный век не платят СКВ за мирную цевницу. Чтоб рукопись могла перешагнуть границу, необходимо дать поболее того, что сытых бюргеров расшевелит. Всего и надо-то, мой друг, описывать пиписьки, минет, оргазм, инцест, эрекцию и сиськи, лесбийскую любовь или любовь педрил, героем должен быть, конечно, некрофил, в финале не забыть про поеданье трупа. А чтобы это все не выглядело глупо, аллюзиями текст напичкать. Вот рецепт. Несложно вроде бы. Теперь его адепт уже Нагибин сам, нам описавший бойко, как мастурбировал Иосиф Сталин. Ой, как гнет роковой стыда хотелось свергнуть мне, чтоб в просвещении стать с веком наравне. Не получается. Ох, дикость наша, Игорь, ох, бескультурье, бля! Ведь сказано – нет книги безнравственной, а есть талантливая иль не очень – голубой британец так учил. Я ж это понимал еще в девятом классе! А нынче не пойму. Отточенные лясы все тщусь я прицепить и к Правде, и к Добру. Прощай же, СКВ! Моральности муру давно уже отверг и Лондон щепетильный, и ветреный Париж, и Гамбург изобильный. А строгий Тегеран, пожалуй, слишком строг… Итак, даешь рубли! Посмотрим на лоток. Что нынче хавают? Так. Понял. Перспективы ясны. Наметим план. Во-первых, детективы: «Смерть в Красном уголке», «Ухмылка мертвеца», «Поручик Порох прав», «Кровавая маца», «Хореныч и Кузьмич», «Так жить нельзя, Шарапов!», «В пивной у Коваля», «Блондинка из гестапо», «Последний милилитр», «Цикады», «Дело Швах», «Каплан, она же Брик и Айседора», «Крах коньковской мафии», «Прозренье Левы», «Драма в Скотопригоньевске», «Месть Бусикеллы», «Мама на антресолях», «Кровь не пахнет, миссис Мэйн!», «Видок и Фантомас», «Таинственный нацмен», «Наследник Бейлиса», «Огонь на пораженье, или 600 секунд», «Сплетенье рук, сплетенье ног», «Красное пятно», «Не спи в саду, отец!», «Гроб на колесиках», «Крантец на холодец», «Фас, Томик, фас!» Хорош. Ну а теперь романы под Пикуля, Дюма, а то и Эйдельмана: «Альков графини Д.», «Киприда и арак», «Мсье Синекур», «Вадим», «Перхуровский бивак», «Нос принца Фогельфрай», «Ошибка комиссара Ивана Швабрина», «Сын Вольфа», «Месть хазарам», «Арзрумский сераскир», «Ксеркс или Иисус», «Средь красных голубой, или святая Русь Нью-Йорку не чета», «Семейство Ченчи», «Платье поверх халата», «Мой курсив для дам», «Проклятье Марии Лаптевой», «Кавалергард на той единственной гражданской», «Домострой и вольный каменщик». Затем займусь научной фантастикою я и мистикою. Звучный возьму я псевдоним – Дар Ветер. Значит, так: «Конец звезды Овир», «Космический кунак», «Корсар Галактики», «Загадка фараона», «Манкурт и НЛО», «Посланники Плутона», «Альдебаран в огне», «Хохол на Альтаире», «Гробница Рериха», «Пульсар ТК-4», «Среди астральных тел», «Меж черных дыр», «Залет космических путан». Здесь, Игорь, переход в раздел «Эротика»: «Физрук и лесбиянки», «В постели с отчимом», «Проделки вольтерьянки», «Шальвары Зульфии», «Наказанный Ловлас», «Маньячка в Гороно», «СВ, иль восемь раз», «Бюст Ниночки», «Кошмар ефрейтора Ивашко», «Разгневанный Приап», «Чертог сиял», «Монашка и сенбернар», «Дневник Инессы», «Карандаш, Фрейд и Дюймовочка», «Всего лишь герпес!», «Паж на виноградниках Шабли», «Кровосмеситель», «Мечты сбываются, иль конский возбудитель», «Ансамбль „Березка“ и Краснознаменный хор», «Лаисин мелкоскоп», «Техничка и член-корр», «Утехи Коллонтай», «Поэт в объятьях кафра», «Вот так обрезали!», «Летающая вафля», «Цыпленок уточку» и «Черный чемодан». Вот приблизительно в таком разрезе. План намечен. Цель ясна. За дело, что ли, Игорь?.. Карман мой пустотой пугает. Раньше фигой он переполнен был, теперь… А что теперь? — Свобода! – как сказал Касторский Буба. Верь, товарищ, верь – Она взошла! Она прекрасна! Ужасен лик ее. И жалобы напрасны. Все справедливо, все! Коль хочешь рыбку съесть, оставь и панску спесь, и выпендреж, и честь. Не хочешь – хрен с тобой… Бесстыдно истекая слюной стяжательства, я голову теряю от калькуляции. Но, потеряв ее, вновь обретаю я спокойствие. Вранье, и глупости, и страх исчезли. Треволненья отхлынули. И вновь знакомое гуденье музыки чую я. Довольно. Стыдно мне на вольность клеветать! В закатной тишине я на крыльце курю, следя за облаками, как Кольридж некогда, как Галич. Пустяками божественными я утешен и спасен. И бесом обуян, и ленью упоен. Не надо ничего. След самолета алый в лазури так хорош, что жизни будет мало, чтоб расплатиться мне. Бог Нахтигаль, прости! Помилуй мя и грех холопский отпусти! Кабак уж полон. Чернь резвится и блатует. Прости, бог Нахтигаль, нас все еще вербуют для новых глупостей, и новая чума идет на нас, стучит в хрущевские дома, осклабившись. Так что ж нам делать? Ведь не Сирин вернулся в Ульдаборг, мсье Пьер все так же жирен, все так же юморит. Лощеный финансист, конечно, во сто крат милей, чем коммунист, и все же, как тогда от мрази густобровой, запремся, милый друг, от душки Борового! Бог ему в помощь! Пусть народ он одарит «Макдональдсом». Дай Бог. Он пищу в нем варит. И нам достанется. И все же – для того ли уж полтораста лет твердят – покой и воля — пииты русские – свобода и покой! — чтоб я теперь их предал? За душой есть золотой запас, незыблемая скала… И в наш жестокий век нам, право, не пристало скулить и кукситься. Пойдем. Кремнистый путь все так же светел. Лес, и небеса, и грудь прохладой полнятся. Туман стоит над прудом. Луна огромная встает. Пойдем. Не будем загадывать. Пойдем. В сияньи голубом спит Шильково мое. Мы тоже отдохнем, немного погоди. В рябине филомела, ты слышишь, как тогда, проснулась и запела, и ветр ночной в листве плакучих ив шумит, стволы берез во тьме мерцают, и блестит бутылки горлышко у полусгнивших кладей. Душа полна тоской, покоем и прохладой. И черный Том бежит за тению своей красиво и легко, и над башкой моей, от самогоночки слегка хмельной, сияют светила вечные, и вдалеке играет (в Садах, наверное) гармоника. Пойдем. Не бойся ничего. Мы тоже отдохнем. Кремнистый путь блестит, окно горит в сельмаге. Вослед за кошкой Том скрывается в овраге.

Лето – осень 1992

II ИЗ ЦИКЛА «ПАМЯТИ ДЕРЖАВИНА»

1. ПАРАФРАЗИС

Блажен, кто видит и внимает! Хотя

он тоже умирает. И ничего не понимает, и, как осенний лист, дрожит! Он Жириновского страшится, и может скурвиться и спиться, и, по рассказам очевидцев, подчас имеет бледный вид. Блажен озлобленный пиит. Незлобивый блажен тем паче! В террасе с тещею судача, над вымыслами чуть не плача, блажен – хотя и неумен. Вон ива над рекой клонится, а вон химкомбинат дымится, и все физические лица блаженны – всяк на свой фасон, хотя предел им положен. Блажен, кто сонного ребенка укрыв, целует потихоньку, полощет, вешает пеленки и вскакивает в темноте, дыханья детского не слыша, и в ужасе подходит ближе и слышит, слава Богу, слышит сопенье! И блаженны те и эти вот. И те, те, те. А может быть, еще блаженней, кто после семяизверженья во мгле глядит на профиль женин и курит. И блажен стократ муж, не входящий ни в советы, ни в ССП, ни в комитеты, не вызываемый при этом в нарсуд или военкомат. Блажен и ты, умерший брат. Блаженны дядьки после пьянки, играющие в футболянку. Блажен пацан, везущий санки на горку и летящий вниз. Блажен мужик с подбитым глазом — легко отделался, зараза! Поэтому и маршал Язов блажен, и патриот Алкснйс (ему же рифма – Бурбулис). Блажен закончивший прополку, блажен глазеющий без толку в окно на «Жигули» и «Волги», блажен, на утренней заре, поеживаясь и зевая, вотще взыскующий трамвая, блажен, кто дембельнулся в мае, кто дембельнулся в ноябре! Блажен и зверь в своей норе. Блажен вкусивший рюмку водки, закусывающий селедкой, притискивающий молодку. Кино, вино и домино — блаженство тоже! Шуры-муры, затеянные нами сдуру, дают в итоге Шуру, Муру, а это – чудо, и оно зовется благом все равно! А малосольный огуречик? А песня, слышная далече? А эти очи, перси, плечи? А этот зад? А этот свет, сквозь туч пробившийся? А эти, горящие в потоке света, стекляшки старого буфета? А этот комплексный обед? Ужели мало? Вовсе нет! Блаженств исполнен мир гремучий. Почто ж гнездится страх ползучий, и ненависть клубится тучей в душе несмысленной твоей? И что ты рек в сердцах, безумец? Однообразно, словно зуммер, гудит привычная угрюмость. Взгляни на птиц и на детей! Взгляни на лилии полей. Твой краткий век почти что прожит. Прошедшее томит и гложет. Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать себя. Претензий с каждым годом меньше. Долги растут. Детей и женщин учитывай. Еще блаженьше ты станешь, боль и стыд стерпя, гордыню в сердце истребя. Найди же мужество и мудрость, чтоб написать про это утро, про очи женщины-лахудры, распахнутый ее халат, про свет и шум в окне раскрытом, бумагой мокрою промытом, про Джойса на столе накрытом (и надо бы – да лень читать). Блажен, кто может не вставать. Водопровод – блаженство тоже! Упругий душ утюжит кожу. Клокочет чайник. Ну так что же? Продолжим? – Ласковый Зефир листву младую чуть колышет. Феб светозарный с неба пышет. Блажен, кто видит, слышит, дышит, счастлив, кто посетил сей мир! Грядет чума. Готовьте пир.

2

Столь светлая – аж золотая! — весенняя зелень сквозит. Вверху облака пролетают, а снизу водичка блестит. Направо, налево – деревья. Вот тут – ваш покорный слуга. Он смотрит направо, налево и вверх, где плывут облака. Плывите! Я тоже поплыл бы, коль был бы полегче чуть-чуть, высокому ветру открыл бы уже поседевшую грудь! И так вот – спокойный и чистый, лениво вертя головой, над этой землей золотистой… Такой вот, простите, херней, такою вот пошлостью вешней, и мусорной талой водой, и дуростью клейкой и нежной наполнен мой мозг головной! Спинной же сигналит о том, что кирзовый ботинок протек, что сладко, столь сладко – аж тошно, аж страшно за этот денек.

Август 1993

3

Отцвела-цвела черемуха-черемуха, расцвела, ой, расцвела-цвела сирень! У Небесного Царя мы только олухи. Ах, лень-матушка, залетка моя лень! По поднебесью шустришь, моя касаточка, в теплом омуте, ой, рыбка ты моя, змейка тихонькая в травушке-муравушке, лень-бесстыдница, заступница моя. Ой, сирени мои, яблони-черемухи, ой ты дольче фар ниентишко мое! А чего? – да ничего – да ничегошеньки, ну ей-богу, право слово, ничего! Зелень-мелень, спирт «Рояль» разбавлен правильно. Осы с мухами кружатся над столом. Владислав Фелицианович, ну правда же, ну ей-богу же, вторая соколом! Как я бу… ой, и вправду как же буду я отвечать и платить за это всё? Ой сирень, ой ты счастьишко приблудное, лоботрясное, ясное мое.

4

Не умничай, не важничай! Ты сам-то кто такой? Вон облака вальяжные проходят над тобой. Проходят тучи синие над головой твоей. А ты-то кто? – Вот именно! Расслабься, дуралей! Не важничай, не нагличай! Чего тебе еще? Пивко в литровой баночке с солененьким лещом, с лучом косым сквозь стеклышко, сквозь пыльную листву. Уймись, мое ты солнышко! Ой, сглазишь – тьфу-тьфу-тьфу! Не нагличай, не подличай! Гляди, разуй глаза! Ах, сколько тайной горечи в спокойных небесах! С какой издевкой тихою они глядят на нас. А ты все небу тыкаешь! Заткнулся б хоть сейчас! Не подличай, не жадничай! Ишь цаца ты какой!.. Блестит платформа дачная под летнею грозой. И с голубой каемочкой стоит весь Божий мир, опасный и беспомощный, замызганный до дыр такими вот – не ерничай! — такими вот, как ты!.. Дождись июльской полночью малюсенькой звезды. Текут лучи бесшумные мильоны лет назад. Они велят не умничать. И хныкать не велят.

Июль 1993

5

Слишком уж хочется жить. Чересчур хочется жить. Стрекоза голубая, четырехкрылая, снова дрожит над отраженьем своим… Я не знаю… Пахнет шиповник. Трещит мотоцикл. А над Перхуровым синие тучи. А в магазин завезли дефицит. Слишком уж хочется. Было бы лучше, было бы проще, наверно, закрыть эти глаза, задремать потихоньку, правила неумолимой игры не выяснять, не кидаться вдогонку за пустяками летучими, вслед за мимолетным намеком на что-то, не проверять эту мелочь на свет… Завтра суббота. О, как же охота жить!.. Трясогузка трепещет хвостом. Вновь опоздал воскресенский автобус. Спорит Гогушин с соседом о том, прав или нет Хасбулатов… Попробуй свыкнуться с мыслью, что ты никогда, о, никогда!.. Приближается ливень. В речке рябит и темнеет вода. Ивы шумят. И жена торопливо с белой веревки снимает белье. Лист покачнулся под каплею тяжкой. Как же мне вынести счастье мое? С кем там ругается Лаптева Машка?

Осень 1993

6. ВЕЧЕРНЕЕ РАЗМЫШЛЕНИЕ

На самом деле все гораздо проще. Не так ли, Вольфганг? Лучше помолчим. Вон филомела горлышко полощет в сирени за штакетником моим. И не в сирени даже, а в синели, лиющей благовонья в чуткий нос. Гораздо все сложней на самом деле. Утих совхоз. Пропел электровоз на Шиферной – томительно и странно, как бы прощаясь навсегда. Поверь, все замерло во мгле благоуханной, уже не вспыхнет огнь, не скрыпнет дверь. И может, радость наша недалече и бродит одиноко меж теней. На самом деле все гораздо легче, короче вздоха, воздуха нежней! А там вдали химкомбинат известный дымит каким-то ядом в три трубы. Он страшен и красив во мгле окрестной, но тоже общей не уйдет судьбы, как ты да я. И также славит Бога лягушек хор в темнеющем пруду. Не много ль это все? Не слишком ль много в конце концов имеется в виду? Неверно все. Да я и сам неверен. То так, то этак, то вообще никак. Все зыблется. Но вот что характерно — и зверь, и злак, и человечек всяк, являлся загадкой и символом, на самом деле дышит и живет, как исступленно просится на волю, как лезет в душу и к окошку льнет! Как пахнет! Как шумит! И как мозолит глаза! Как осязается перстом, попавшим в небо! Вон он, дядя Коля, а вон Трофим Егорович с ведром! А вон – звезда! А вон – зарей вечерней зажжен парник!.. Земля еще тепла. Но зыблется уже во мгле неверной, над гладью вод колышется ветла. На самом деле простота чревата, а сложность беззащитна и чиста, и на закате дым химкомбината подскажет нам, что значит Красота. Неверно все. Красиво все. Похвально почти что все. Усталая душа сачкует безнадежно и нахально, шалеет и смакует не спеша. Мерцающей уже покрыты пленкой растений нежных грядки до утра. И мышья беготня за стенкой тонкой. И ветра гул. И пенье комара. Зажжем же свет. Водой холодной тело гудящее обмоем кое-как… Но так ли это все на самом деле? И что же все же делать, если так?

1995

7

Чуть правее луны загорелась звезда. Чуть правее и выше луны. Грузовик прогудел посреди тишины и пропал в тишине навсегда. И в чешуйках пруда раздробилась звезда. И ничто не умрет никогда. То ли Фет, то ли Блок, то ль Исаев Егор — просто ночь над деревней стоит. Просто ветер тихонько листы шевелит. Просто так. Так о чем говорить? И с каких это пор этот лепет и вздор увлажняют насмешливый взор? Что ты, сердце? – Да так как-то все, ничего. — Ничего, так не надо щемить! Но, как в юности ранней вопрос половой, что-то важное надо решить. То ли все позабыть, то ли все сохранить не пролить, не отдать ничего. То ль куда-то уйти, то ль остаться навек, то ли лопнуть от счастья и слез, петь, что вижу, как из анекдота чучмек, нюхать ветер ночной во весь нос. И всего-то нужны две на палке струны. Сформулируй же точно вопрос! Скажем так – почему это все, почему это все? Ну за что же, зачем? Есть ли Бог? Да не в этом ведь дело совсем! Он-то есть, но, видать по всему, Он не то чтобы нем, Он доступен не всем, Я его никогда не пойму. Просто ивы красивы, и тополь высок, высотою почти до звезды. Просто пахнут и пахнут ночные цветы. Просто жизнь продолжается впрок. Просто дал я зарок пред лицом пустоты… Дайте срок, только дайте мне срок.