Стихи
Шрифт:
Она не открыла.
Ох, Тимоха, Тимоха!
Не стыдно, а?
Как говорил описанный Ю. Гуголевым попутчик-татарин:
«Зачем, брат?
Не надо врат!»
Не надо, тем более в угоду такой дешевой литературщине.
Агнесса не открыла своему Меджнуну не из трусливой подлости, а просто потому, что ее этой ночью не было дома.
Впрочем, на письма Мусы она, судя по всему, так ни разу не ответила, поскольку однажды он прислал сумасшедшее послание бабушке, где умолял ее написать «правду, что случилось с Агнессой».
– Ну и что ты ответила?
– Что ее нет.
– Как так «нет»?
– Уехала.
Внук Агнессы, сын дяди Жоры, белобрысый и безобидный недотепа, через несколько лет все-таки тоже сел за нелепую драку с тем самым «психическим» Борькой, поскольку глупая тетя Маша зачем-то заявила в милицию, а виноват-то к удивлению всех оказался не бугай Борька, а ее малохольный сынок, с пьяного перепугу схвативший кухонный нож.
В общем, и Агнесса тоже была вполне себе метафорической и смыслообразующей старухой.
Здесь по плану перед заключительным аккордом автор дает читателю понять, что все совсем не так просто и за внешней незатейливостью повествования таятся и кокетливо приоткрываются тончайшие культурологические интуиции и глубочайшие историософские прозрения. Но хотя сочинитель и впрямь убежден в том, что его поэма обладает этими удивительными и достохвальными свойствами, надеяться, что ты, разлюбезный мой читатель, предпримешь необходимые интерпретационные усилия, нет никаких оснований.
От вас дождешься, пожалуй.
Предвижу только ехидную (и, прости меня, не очень-то уместную) цитату —
«Что, если это проза, Да и дурная?»На что я в сердцах отвечаю – «Назови хоть горшок!»
Ну, да и Бог с ними, в конце-то концов, со всеми этими головокружительными глубинами и умопомрачительными
Я согласен хотя бы на совсем уж простодушное, средневеково-аллегорическое прочтение. Поскольку, перефразируя Некрасова, «мерещится мне всюду притча», и Герцогиня из Страны чудес, по-моему, безусловно права, а сиринская Аня и набоковская Ада напрасно упорствуют в своей «подростковой наоборотности».
«I can't tell you just now what the moral of that is, but I shall remember it in a bit.»
«Perhaps it hasn't one,» Alice ventured to remark.
«Tut, tut, child!» said the Duchess. «Everything's got a moral, if only you can find it.»
Любовь никогда не бывает без грусти!
Синхрон. Нигде ни в чем ей нет отрад, И облегченья не находит Она подавленным слезам — И сердце рвется пополам.Но истинная страсть преодолеет все!
Синхрон. Питая жар сердечной страсти, Всегда восторженный герой Готов был жертвовать собой!Страсти по Онегину!
Синхрон. Преданья русского семейства, Любви пленительные сны!Смотрите в следующей серии!
Синхрон. Вперед, вперед, моя исторья!Татьяна вновь встречает Евгения.
Синхрон. Опять ее прикосновенье Зажгло в увядшем сердце кровь!Генерал ни о чем не подозревает.
Синхрон. Всегда довольный сам собой, Своим обедом и женой.Анонимное письмо.
Синхрон. Прочтя печальное посланье Евгений тотчас на свиданье Стремглав по почте поскакал!Месть Ольги.
Синхрон. Душа воспламенилась в нем — Какое низкое коварство!НАША классика!
Синхрон. О Русь!На НАШЕМ IV!
Синхрон. Онегин, верно, ждет уж нас!Сериал «Наша Таня»!
Синхрон. И вот одна, одна Татьяна!С понедельника по пятницу!
После программы «Пятиминутка с Мишей
Леонтьевым»!
Спонсор показа пиво «Три толстяка»!
ЛИРО-ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭМА
Не гордись, тряпочка, – ветошкой будешь!
9
Грандиозный замысел, над которым бьется мой лирический герой, впервые пришел мне в голову лет девять назад, когда, читая дочери «Посмертные записки пиквикского клуба» и одновременно перечитывая «Мертвые души», я был поражен необычайным сходством и дьявольскою разницею этих удивительных книг. Я представил, что было бы, если б обитателей Дингли Делла описал автор «Выбранных мест» – настоящие ведь «мертвые души» и «вертоплясы», никаких тебе высоких порывов и устремлений, на уме одна жратва, да выпивка, да охота, да флирт, да какой-то дурацкий крикет, нет чтобы почитать «Подражание Христу» Фомы Кемпийского. Но еще интереснее было вообразить, как изменились бы наши Ноздревы, Маниловы и Коробочки, увиденные глазами мистера Пиквика и описанные Диккенсом. Я был уверен, что в этом невозможном случае они оказались бы гораздо симпатичнее и невиннее – при всех своих дурачествах, слабостях и пороках.
Тут-то меня и начал одолевать графоманский (или даже мегаломанский) соблазн написать этот невероятный текст и отправить мистера Пиквика и Сэма Уэллера по маршруту Чичико ва. Так увлекательно и забавно было придумывать, как главный герой принимает Манилова в почетные члены пиквикского клуба, как Сэм в кабаке обучает Петрушку и Селифана петь:
We wo n't go home till morning, We wo n't go home till morning, We wo n't go home till morning, Till daylight doth appear! —как Пиквик, показывая Фемистоклюсу и Алкиду Dingle doosey, чуть не спалил «Храм уединенного размышления», как и чем именно Феодулия Ивановна Собакевич потчевала заморских гостей. Особенно же веселила меня сцена у Ноздрева– возмущенный Пиквик встает из-за стола и со словами «Сэр! Вы не джентльмен!» принимает смешную боксерскую стойку, в то время как Уэллер уже сражается с набежавшей дворней. И как потом, выпив несколько раз мировую, и на посошок, и стремянную, и stirrup-cup, вся веселая компания отправляется в ночи к зятю Мижуеву, прихватив полдюжины того самого «клико – матрадура». А жена Мижуева оказывается действительно чудесной, и веселой, и чрезвычайно привязанной к своему беспутному братцу.
Вот только «заплатанной» Плюшкин никак не поддавался преображению даже под милосердным и ласковым взглядом мистера Пиквика. Наверное, для него надо было бы придумать какую-нибудь совсем уж романтическую предысторию, какую-нибудь роковую любовь, клятву у гроба и т. п.
Вставной новеллой (вместо капитана Копейкина) должна была стать история, подсказавшая Гоголю сюжет «Шинели» (не помню уже, у Вересаева или у Синявского я ее вычитал). Прототип Акакия Акакиевича был также во власти почти несбыточной мечты, но его idеe fixe не имела никакого отношения к социальной действительности и была чистым и в некотором роде поэтическим безумием. Этот «вечный титулярный советник» грезил наяву о каком-то чрезвычайно дорогом и прекрасном английском охотничьем ружье. И ради него он, как и Башмачкин, отказывал себе буквально во всем, откладывал копеечку к копеечке и через несколько лет приобрел-таки этот вполне бесполезный в чиновничьем быту предмет роскоши. Но, выехав в первый раз на охоту на какой-то (не помню) водоем, он, любуясь своим сокровищем, впал в такой блаженный ступор, что не заметил, как ружье зацепилось за, кажется, камыш, упало за борт лодочки и пошло на дно. Незадачливый охотник с горя слег в тяжкой горячке и был уже готов отдать Богу душу. Но тут его сослуживцы, прознавшие об этой трагедии, устроили подписку, собрали нужную сумму и купили больному товарищу точно такое же ружье!
Совершенно ведь диккенсовская история и диккенсовские герои! Ах, если б не все мы вышли из страшной «Шинели», если б хоть кто-нибудь вышел из таких вот трогательных глупостей!
В общем, поскольку я сам был твердо уверен, что «объекта эстетические свойства в конце концов зависят от субъекта», я загорелся желанием внушить и читателю свою дикую убежденность в том, что если б русские писатели были поснисходительнее к предмету своего описания, «страхи и ужасы России», глядишь, были бы чуть менее непроглядными, и их искоренение не потребовало бы от пылкой учащейся молодежи таких радикальных мер.
Во втором томе английские путешественники кроме гоголевских героев должны были повстречаться и с бородатым юношей «в костюме персиянина», и с чахоточным и неистовым журналистом, и с господином в гороховом пальто и со многими, многими другими.
А заканчиваться все должно было следующим образом. Прослышав о знаменитом русском мудреце и подвижнике, мистер Пиквик решает познакомиться с этим замечательным человеком. Погода стоит чудесная, расстояние сравнительно небольшое, и наши путешественники решают пройтись пешком. И уже при входе в Степанчиково им навстречу вылетает птица-тройка. «Остановился пораженный божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? Что значит это наводящее ужас движение? Что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях?»