Стихи

Самойлов Давид

Which one of Annas? Of Toledo? Of Grenada? Or perhaps the one who echoes To this day the song of ardor? Weeks of mirth, indeed, they happened. I remember us! Together! Well, and how is she at present — Or… I should not raise the matter. Am I right that once her spouse Fell a victim to misfortune? Skull, is that what you are broaching? I am fully at your service.

Skull:

Let Higher Institution Guilt to vile creatures render. You have faced the retribution Through demise of youthful splendor. I, Old Skull of the Commander, Came to gloat, for from this moment We shall lie together under Same graveyard, forever dormant. We shall lie together under Same graveyard, same gravely features. I, Old Skull of the Commander, You, Old Skull of Vile Creature.

Don Juan:

(with laughter):

Rather? Vengeful for an old affair? Either you adore to pamper? Or intend to truly scare? Scare not! I've known reason With demise at close distance. While today age yearns to weaken Fleeting grasp on my existence.

Skull:

The touch of death — contrast it to pursuits of whore's embraces. Your life passed, devoid of spirit. Filled instead with earthly pleasures.

Don Juan:

In earthy pleasures Passed my life, and mighty precious Shall become a sleeping blanket. What remorse cannot encounter, An oblivion surrounds.

Skull:

It's time. The midnight's thunder. Moles and worms are making rounds.

Don Juan:

Divinely given, Flesh and charm have been exhausted. Lead the way, o morbid villain, Have your foe remotely hosted, Serving justice to your mission. But do tell me, Skull, what cometh At that juncture, beyond numbness, Beyond silence.

Skull:

What cometh? Darkness, sealed from will and vision… [21]

Из

ранней поэмы [22]

Наследие

Давид САМОЙЛОВ

(1920–1990)

1 июня 2010 года ему исполнилось бы 90 лет

ИЗ РАННЕЙ ПОЭМЫ

21

Переводы на английский язык Александра Вейцмана

22

(Публикация Александра Давыдова)

В послевоенные годы Самойлов в своем творчестве упорно тяготел к крупным поэтическим формам. Несколько поэм он так и не завершил, оборвав на полуслове. Но даже и три законченные автор вряд ли счел удачными, поскольку так и не опубликовал, хотя «Шаги Командорова» включил в начальный вариант своего избранного «Равноденствие». Однако опыт «несостоявшихся» поэм был наверняка автору полезен — некоторые их интонации и мотивы потом отозвались в его зрелых сочинениях. Ранние поэмы Самойлова, завершенные и лишь начатые, вошли в сборник «Поэмы», выпущенный издательством «Время» (2005). Однако не все: была у Самойлова попытка создать поистине монументальное произведение, даже не поэму, а, скорее, роман в стихах. В архиве Самойлова сохранилось несколько поэтических отрывков под общим заголовком «Из поэмы». Вот первый из них.

Александр ДАВЫДОВ

Вступление

Россия! Кто ее опишет Бесспорной правотой дыша! Непостоянством всех излишеств Отмечена ее душа. Всегда опричнина, крамола, Горят в скитах еретики. И свято верят богомолы. И косы точат мужики. Всегда кому-то руки рубят. Кому-то кандалы куют. И страстно любят. И не любят. Кому-то воли не дают. Всегда в мучительных вопросах, Всегда — широкие ветра. Царя-Ивана острый посох Или шпицрутены Петра. Секи, расстреливай у стенки, Кнутом на псарне запори! — Она поверит песням Стеньки, Емельку возведет в цари. Ей, своевольной и упрямой, Прошедшей степи и леса, Строителям бессмертных храмов Дано выкалывать глаза. Ей вечно меры не хватает, Ей вечно хлеба не дают. — Ее за шиворот хватают И носом в истину суют. Как ни приманивают лаской, Как ни грозны временщики, А все бунтуют на Сенатской Лейб-гвардии бунтовщики. ……………………..……… Когда широкими мазками Россию кисть соединит, Направо ляжет степь донская, Налево — северный гранит. Косые мускулы Урала, Протянутого, как рука, Из стран тайги в страну Арала, В безводный край солончака. Там, как закат меняя краски, Слепя лазурью и сурьмой, Гудит пульсирующий Каспий, Как сердце Азии самой. А там — из глухомани хвойной Летит в страну степных отар Река, венчающая войны — Рубеж германцев и татар… Лети, как конь с косящим оком, От смутных берегов Невы, От голубых туманов Блока До лермонтовской синевы! В Москву, где связкой сухожилий Сплелись железные пути. В их туго скрученной пружине Порыв таится взаперти. Но вдруг курок рванет шептало, В гремучий капсюль бьет боек. И снова пуля засвистала. И слава по степу поет. А пуля точно в сердце метит, Всегда бесспорна и права: Пускай Бандера ей ответит И возмущенная Литва! Идут года. Ревут буруны. Гудки съедают тишину. Забыты войны за Коммуну, Настали войны за страну. Проходят дни. Уходят сутки. Опять предчувствие грозы. Мы повторяем предрассудки, Чтоб вновь приняться за азы. Замедли бег! Спустись пониже! На полустанок забреди. Перелистай страницы книжек. Свою тоску разбереди. Страна едва встает из тифа. В нетвердой памяти — провал. На полустанках тихо, тихо. Там спят заборы наповал, Перронов свайные постройки. И слышно, как прикрыв глаза — Эпоха на больничной койке Листает рукопись. Назад? — О нет! Лети с косящим оком, Как конь среди степной травы, От голубых туманов Блока До лермонтовской синевы. Сквозь все болезни и мороки, В переплетенье всех путей… Ревут буруны. Спят пророки. Слепит песчаная метель; И нас трясет в чаду болезней, Не размыкая тяжких век, Век Девятнадцатый, железный, И нынешний — атумный век.

Апрель 1946

Вступление и публикация Александра ДАВЫДОВА

Шаги Командорова

1 Простой городишко русский, Уютный, как голубок. Над речкой, немного грустной, Деревьев весенний клубок. На улице главной, мощеной — Райком, райсовет, финотдел. Купол, когда-то злащенный, От времени поседел. А на небольшом расстоянье — Кирпичная полоса, Железных рельсов слиянье, Высокие корпуса. Стеклянные соты завода. Забор. И труба. А за ней — Неяркие краски восхода Пугливее, тоньше, нежней. 2 Федор Ильич Леонов В городе этом живет В должности почтальона Сорок четвертый год. В зимний, осенний, летний Или

весенний сезон Носит письма, и сплетни, И телеграммы он. Ходит, судит да рядит, Впрочем, не любит зря: Так, интересу ради, Собственно говоря. Стукнет в окошко рано И подмигнет глазком: — Почта, Анна Иванна! Почерк мне незнаком… 3 Простой городишко русский Раскинулся за окном. Анне ужасно грустно, Думается об одном. Как никогда, ей дорог Облик его и вид: Старший сержант Командоров, Тот, что уже убит. Пишут ей, что начальство Помнит его труды, Но он погиб, не дождался Ордена Красной Звезды. Пишут от имени роты, Что мстят за него огнем. И посылают фото, Найденное при нем… Пепельный локон мнется, Лоб кулаками сжат. Больше к ней не вернется Гвардии старший сержант. 4 Весна запевает в канавах — Ветреная весна. От оттепелей слюнявых Речка стала тесна. Ветер сластит, как солод, Пахнут березы легко, Выставленные на холод, Белые, как молоко. С треском взрывает почки Острый зеленый лист… Тихо идет на почту Федор Ильич, моралист. Ветки полны, как вены, Тополь кипит прямой… Анна с утренней смены Тихо идет домой. — Что ж это вы, отшельница! Можно ли в ваши года! Стерпится-перемелется, Помер, так навсегда… (Белые, вешние бури Властно шатают райцентр.) — Вечером в дом-культуре Будет большой концерт!.. (Ласточки смелый росчерк. Воздух — подобье сна!) Весна запевает в рощах, Ветреная весна. 5 Маленький русский город В лужах луну дробит. Старший сержант Командоров Вражьей пулей убит. Волосы оправляя, Светом поражена, В клуб под раскат рояля Входит его жена. — Анечка! Аня! Анюта! Анна Иванна! А… — Господи! На минуту Кружится голова. Нежно глаза прищурив, В свете хрустальных огней Сам Спиридон Сабуров Смело подходит к ней, Вздергивает плечами, Просит: “Позвольте вас…” Оркестр играет печальный Кавалерийский вальс. 6 Медленный, старый, уездный… В неком армейском полку Один капельмейстер безвестный Так выражал тоску. “Месяц глядит из-за тучек В синь — в ночь. Он был молодой подпоручик. Она — генеральская дочь. Сон ему нежный приснился В синь — в ночь. Он скромно в любви объяснился, Она прогнала его прочь”. Кружатся медленно, плавно, Динь-дон. — Я вас увидел недавно, — Ей говорит Спиридон. 7 Разные сны нам снятся, Сердце свивают в жгут. Сны не умеют стесняться — Мучат, целуют, жгут… …Снег на полях белеет, Реки покрыты льдом… А перед ней на коленях Бледный стоит Спиридон. …Страсть в глубине зеленых, Неотвратимых глаз… — Федор Ильич Леонов Может увидеть нас. Но соблазнитель суровый Губы в усмешке кривит: — Этот работник почтовый Только что мной убит!.. Ах, просыпается Анна, Дивного страха полна. В небе светло и стеклянно, Полная светит луна. 8 Желтых, багровых, бурых Листьев летит листопад. Сам Спиридон Сабуров Влюблен с головы до пят. Любит с тоской, навечно, Как в восемнадцать лет. Хочет, чтоб в тот же вечер Был для него ответ. Федор Ильич лениво В старой бредет дохе. — Что ж! Одного схоронила, Нужен другой. Хе-хе! — Что же вы, Спиридоша, Прямо как женихи? В новом пальто, в галошах… Есть табачок? Хи-хи!.. 9 Ждать. Сомневаться. Пытка. Сердцу нехорошо. Кто-то идет. Калитка. Скрипнула. И вошел. Не рассуждая. Грубо. Медленно, по-мужски. Губы впиваются в губы, Бледные от тоски. 10 Мутно окно за шторой. Холодно. Нет дождя. Остановился скорый. И улетел, гудя. Холодно. Тихо. Далеко. Отблеск созвездий потух. Ветром пахнуло с востока. Трижды кричит петух. За сквозняками заборов Вдаль пролетел мотор… …Старший сержант Командоров Медленно входит во двор. Анне усталой снится Нетерпеливый звук — Каменная десница: Тук. Тук. Тук. — Кто там?.. — спросила, бледнея. Руки у бедной дрожат. Видит — стоит перед нею Гвардии старший сержант.

1950 [23]

ПРОЗА

Из прозаических тетрадей

Если бы я мог из ста поэтов

Взять по одному стихотворенью

(Большего от нас не остается),

Вышел бы пронзительный поэт.

<…>

Ах, какой бы стал поэт прекрасный

С лирой тихою и громогласной!

Был бы он такой, какого нет.

<…>

Но, конечно, замысел нелеп.

Д. Самойлов, «Exegi»

23

Публикация Галины Медведевой

Подготовка к печати, публикация, примечания, вступительная заметка Г. Медведевой

Книга прозы Давида Самойлова «Памятные записки» [24] составлена в основном из глав, подготовленных к печати им самим. Остались различные планы, заметки, начатые и незавершенные темы, свидетельствующие о намерении автора продолжать и развивать повествование, буде это окажется возможным.

Отдельные наброски, посвященные исключительно поэтам, мне показалось интересным свести воедино и предложить вниманию читателя, для которого станет очевидным, что некоторые персонажи, как то: Сельвинский, Слуцкий, Наровчатов, Мартынов, Бродский — уже фигурировали в печатном варианте текста. При неизбежном повторении отдельных деталей (описание внешности Наровчатова, манеры Сельвинского читать стихи, мартыновских фобий и т. д.) это все-таки иной ракурс взгляда — более личный, более пристрастный, а может быть, и не стремящийся к объективности, к общепринятому среднеарифметическому результату. Не первый раз рассматривает Самойлов и общую картину нашей поэзии в ее членении на поколения, но в приводимой записи с иными нюансами, чем прежде, с большим и довольно строгим интересом к будущему, к перспективам и надеждам на них, хотя весьма и весьма индивидуально.

24

Давид Самойлов. Памятные записки. М., «Международные отношения», 1995.