Стихи
Шрифт:
Дела мои в непонятно-мутном состоянии. Гослит, по выражению Гали, предложил мне «Брестский мир». (Это тоже из нового напора). Я пока никаких решений не принял. Жду обещанного договора на том стихов. Но об этом обо всем говорить неохота.
Работается плохо. Две недели я вообще приходил в норму. Но в рабочую норму так и не пришел. А надо переводить всякую всячину.
Пока же читаю толстовские номера журналов. Старик, наверное, сто раз уже перевернулся в гробу от своего юбилея. Он на открытие пушкинского памятника ехать не захотел, хоть Тургенев его уговаривал. А тут происходит нечто настолько антитолстовское, что душа болит.
Но толстовские документы публикуются иногда замечательные. Например, записки Маковицкого об уходе и смерти Толстого.
Поразительней всего простота и
А ее действительно жалко. Часто говорят, что всегда прав художник. Субъективно, может быть, и прав. Но субъективно прав любой человек. А с художника спрос другой. Можно ли говорить, что Пушкин — жертва Гончаровой, а Толстой — жертва Софьи Андреевны? Между ними суда нет и быть не может.
История отношений Толстого с близкими, это история, как он их давил своей тяжестью, а они, кто мог, сопротивлялись. И у Пушкина произошло бы то же самое, если бы его не убили на дуэли.
Почему-то Гончарову последнее время принято любить. Даже славный человек Непомнящий2 упрекает Анну Андреевну и Цветаеву в бабьей ревности. А Софью Андреевну еще не канонизировали. Уж больно ее не любили друзья старого Толстого. Маковицкий тоже пишет о ней без приязни. (Есть и в ней от заразы.) А почитаешь ее «Мою жизнь» (тоже в «Новом мире») и понимаешь, что в ней немало было способностей и, действительно, — «жалко».
…В Москве видел Часового. Он тихий и, по-моему, бедный. Дело не движется. А внутренне что-то уже безвозвратно изменилось. Действительно —
по мненью Гераклита
Нельзя два раза сесть в одно корыто.
Читал мне свой ответ на пакостную книгу какого-то чеха3. Сейчас это звучит слабо, как бы и не нужно. Вроде справки из домоуправления: можно предъявить если потребуется…
Дописываю на следующий день. Вода все еще стоит вокруг дома, очень медленно куда-то утекает. Варвара в резиновых сапогах ухлюпала в школу. И все же приятно знать, что живешь рядом с морем, которое может рассердиться.
Посылаю Вам стихотворение, вариант которого однажды читал, но там что-то не получалось с «он» и «она».
Что такое «стансы», я не знаю. Но думаю, что это именно они и есть. Так один мой знакомый думал, что сонет это более или менее короткое стихотворение с более или менее неприличным содержанием. Второе стихотворение я Вам не читал.
Передали ли Вам пластинки? Мою слушайте только вторую сторону. Первую я читаю скверно.
Будьте здоровы.
Ваш Д. Самойлов
Как Маша Пантелеева?
1 Пометка Л.К.: получено 20–23.8.78.
2 Валентин Семенович Непомнящий (р. 1934), критик, историк литературы, пушкинист.
3 Речь идет о клеветнической и лживой книге Т. Ржезача «Спираль измены Солженицына» (М.: Прогресс, 1978). В книге выражена благодарность Л.З. Копелеву за предоставленные сведения.
40. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову
28 сентября 1978
28/IX
Дорогой Давид Самойлович. На Ваше письмо, где проза по прелести своей соревнуется со стихами, мне хотелось отвечать мгновенно. Увы! Уже неделю вожу его с собой с дачи в город и обратно, успеваю иногда перечитывать — но — но не только часа, 20 минут не было и нет, чтобы ответить. С утра до утра делаю срочную, бессмысленную (ну как для Вас, скажем, подстрочники) и неотступную работу. Кажется, завтра кончу. Уже выскочила из всякого режима, нарушила сон; начался «сердечный дефицит» — т. е. пульс 120–130, с запинками и таким способом: в руке 90, на сердце 120, а в ногах почти нет.
Но вот — хоть пытаюсь писать Вам, авось завтра и допишу как следует.
Сижу у открытого окна, пахнет листвой и яблоками. Яблок нынче много. Одна яблоня доится ежедневно и дает по 5 ведер в день! Но — холод. Я в шапке, в куртке, в сапогах. Стынут руки. Зато — кислород! Воздух спасителен при аритмии. (Восстанавливается пульс, однако, лишь десятичасовым сном.)
Оба Ваши стихотворения (и поздний Тютчев, и ранняя старуха Ахматова) прекрасны. Слышали ли Вы когда-нибудь от АА наивную (и такую странную из ее уст!) похвалу: «Правильное стихотворение»? Причем она имела в виду вовсе не «мастерство», не «умелость», а суть. Так вот: правильные — прекрасные — Ваши стихи — и, как писал Чехов, «да хранят Вас ангелы небесные». Бога-то нет, а вот хотя бы ангелы — быть может, и летают над нами, и хранят нас?
Да хранят Вас ангелы небесные — хотя, милостивый государь, я, не обладая ни высоким званием Вашей супруги, ни ее тактом [на полях: Галя молодец. Привет ей.], вынуждена заметить: пропили Вы нашу встречу! а так хотелось и надо было повидаться! Но Вы предпочли «массированные встречи с друзьями»…
О Нат. Гончаровой АА говорила: «Я не знаю ни одной фразы, которую можно было бы сказать в защиту этой женщины». «Она была не только глупая, но хищная, жадная, злая». (Существует дивная звукозапись монолога АА против Гончаровой.) Зачем ее сейчас поднимают и оправдывают — непонятно, и зачем участвует в этом милый и умный В[алентин] С[еменович] Н[епомнящий] — еще непонятнее. Ахм[атова] и Цв[етаева] вовсе не ревнуют к ней Пушкина: уж на них-то, ни на одной, Александр Сергеевич наверняка не женился бы… Обе они для него были бы «академики в чепце». Ему нужна была «прелестная дура». Что ж! Пусть бы дура, но хоть с «правилами». А она и «правил» не соблюдала, один разор и пляс.