Стихи
Шрифт:
Покаяние, как способ спасения, глубоко противно мне в Р[ае]. (И [в] ее работе о Хемингуэе.) Вы спрашиваете, сообщил ли я ей свое мнение. Сообщил, в довольно резкой форме, после кислого комплимента, что вообще это интересно. А покаяние глубоко претит моему литературному вкусу.
Л[ев] — человек несколько иного ряда. Он тоже съедатель разных шашлыков, но ест с таким завидным удовольствием и так жаждет новых, что вызывает порой восхищение. А покаяние его — просто литературный прием.
Два стихотворения памяти М[арии] С[ергеевны] (второе и третье) я, возможно, напечатаю в «Новом мире». Ариша1 дала
О Толе. Писатель ли он? Конечно, писатель. Но из тех, что прекрасно пишут о литературе. А другого я не знаю.
Дорогая Лидия Корнеевна, ради бога, будьте здоровы. Я очень люблю Вас. Это, кажется, мое последнее признание в любви.
Никогда не сердитесь на меня и не огорчайтесь, если я пишу не то.
Купил Вам пластинку модернистской музыки (Шенберг).
Будьте здоровы.
Ваш Д.
1 А.П. Головачева— дочь М.С. Петровых.
55. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову
9 августа 1979
Дорогой Давид Самойлович. Уже давно написала Вам в уме множество ответов на Ваше письмо от… но датой Вы писем не удостаиваете. Ну, в общем, на Ваше письмо о шампуре. Здоровье мое получше, но худо.
Моя радость — музыка. Спасибо за обещанную модерную пластинку. Но я и Моцарта уже научилась слушать и любить. Вот с Бахом труднее.
О шампуре. Между мною и Вами — увы! — сходства нет, и не по причине разного к[акого]-н[ибудь] отношения к разным периодам истории, а гораздо глубже, и, я сказала бы, «физиологичнее». Я — от природы, от рождения не люблю того, что условно называется «жизнь». Не та или другая; не то или другое десятилетие, или тот или иной возраст — а вообще. У меня к ней аппетита нету — и не было ни в 7, ни в 17, ни в 27 и т. д. Объясняется это, наверное, чем-нибудь очень простым — пороком сердца с детства, базедовой с 8 лет, tbc с юности, а потом нарастающей слепотой и т. д. Бессонницей. Гаргантюаизма ни грана. Маяковский, жалуясь, писал:
В детстве может на самом дне
Сносных найду 10 дней.
Нет, я 10 сносных не найду. Мне ближе фраза Достоевского (кот[орого] я не очень люблю): «Целая минута блаженства — да разве этого мало хотя бы и на всю жизнь человеческую». Да, вот минуты счастья за 72 года — они набрались. Ими жива.
Покаяние я признаю, но не как профессию и не как литер[атурный] прием — а как момент душевной жизни, краткий и пронзительный. Когда же начинают нянчиться со своим покаянием — тоже не люблю. Елей, ханжество.
Л[ьва] я разлюбила в тот день, когда поняла, что к нему применима Ваша строка: «Но в толчее и на торгу»1. Я не выношу ни толчеи, ни торга, они для меня и добротой не искупаются.
О Толе. (Опять о Толе! И так будет всегда: он неотступен в своем отсутствующем присутствии): когда я утверждаю, что он писатель, я не имею в виду: беллетрист и поэт. Я этим словом утверждаю: ему критикой было заниматься, созданием литературы о литературе, а не «наукой», не «литературоведением». Не диссертацию о Пастернаке писать, а эссе. Не для структурализма он был создан, а — Вы
Он создан был, чтоб воздавать…
(что, по-моему, не исключает и то, что Вы отрицаете в первой строке, но тут уж другая тема).
В Переделкине меня навестил — зашел от соседей — Бёлль2. Милый он человек. Он очень переменился за 4 года: у него тяжелый диабет. Он пришел, когда в доме у меня не было ничего, кроме каши, супа и кефира: т. е. тех ед, кот[орые] мне дают с собою из города. Но, к счастью, он только что пообедал. Мы просто посидели на лавочке возле дома. Фотографов и прочего неприличия, состоявшегося за день до этого «в толчее и на торгу» — к счастью и гордости моей, разумеется, не было.
В нем есть лучащаяся сосредоточенность, чем-то родственная А[ндрею] Д[митриевичу].
Ну вот, теперь я устала.
Привет Гале. Надеюсь, все у вас здоровы. Пишите мне.
Л.Ч.
9/VIII 79
1 Строка из нового варианта «Прощания» — см.: Д. Самойлов. Снегопад. М., 1990, с. 175.
2 Генрих Бёлль (1917–1985), немецкий писатель.
56. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской
Середина августа 19791
Дорогая Лидия Корнеевна!
Огорчают Ваши сообщения о болезнях, но — верю, что это дело временное. Есть, между прочим, такой психологический закон: последняя болезнь кажется наихудшей. Это я Вас не успокаиваю, ибо знаю, насколько Вы всегда точны и тверды духом. Но все же…
О шампуре. Я не больно хорошо помню этот свой образ. Память у меня дурная, а образов мелькает много. Но то, что мы с Вами разного устройства — это верно. Вы пишете об этом даже с некоторым неудовольствием.
Я привержен удовольствиям жизни, я жизнь люблю «физически» гораздо больше, чем умом. В этом моя слабость, но это мое свойство, видимо, единственное, что позволяет мне считать себя поэтом. (По какому-то самому большому счету я себя поэтом не считаю — не хватает гениальности.)
Понимая эту мою слабость, я не лишен раскаяния и покаяния, но считаю это делом «унутренним», не для форума и не для литературного текста. Для меня это не тема литературы.
Тут я с Вами совершенно согласен.
А Л[еву] и Р[аю] я любить могу, но не так, как Вы умеете любить, а любить своей жизнелюбивой слабостью, т. е. снисходительностью. Опять-таки чувством, а не умом.
О Толе. Он, конечно, писатель. Тут спору нет. Но и недописатель, потому что мало до чего дописался. Его темперамент был направлен вовне, не в строку, не в страницу. Он мог быть и таким писателем (т. е. писателем о литературе), да тратился не на это. И не все ли равно, кем он был. Мы его любили за то, что он был личность.
Бёлль очень милый и умный. Но самое в нем притягательное — человечность, доброта. Да и писатель прекрасный. И насчет родства с А[ндреем] Д[митриевичем] Вы правы.
Ваш Д.
1 Пометка Л.К.: получено 19.8.79.
57. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской
18 сентября 1979
Дорогая Лидия Корнеевна!
В тот раз мы с Вами не довидались. Теперь увидимся через месяц — с середины октября до конца ноября думаем быть в Москве.