Стихи
Шрифт:
По поводу Вас и старости. Мне кажется, старость не опасна людям, привыкшим к труду. Именно привыкшим, не то что «трудолюбивым». Мне, например, до тошноты надоело работать. И нужда меня не гонит, у меня ведь иждивенцев нет. А вот ведь — труд — единственная оставшаяся у меня способность (потребность). И это спасает. А это просто привычка.
Читали ли Вы Л.Я. Гинзбург «О старом и новом»? Прочтите! Там — для меня — так: замечательны ее собственные историко-литер[атурные] статьи, напр. «Поэтика Мандельштама»; еще замечательнее ее записи, это кристаллы прозы; а как дело доходит до «теории литературы» и начинается «семантический ряд» — так я пас, ничего не понимаю и ничего не хочу понимать… А как
Вы спрашиваете, какова судьба нашей дачи? Я уж Вам писала, что мы плюнули на Литфонд и стали сами ее ремонтировать. Нашлись трогательные, самоотверженные и умелые добровольцы. Но за один сезон всего не сделаешь: добровольцы работали только по выходным. Однако сделали главное: подвели новый фундамент. Теперь дача имеет шанс выстоять зиму. Очень красиво отштукатурили и выкрасили вход. Не хватает досок для починки сгнивших, провалившихся балконов (Литфонд нам ничего не продает)… Но, спросите Вы, для кого Вы тратите деньги (покупаем материал — кирпичи, гальку, песок, краску и пр.) — если Вас выселяют? «Не знаю», — отвечу я. Жить больше в такой развалюхе нельзя, невозможно. Принимать экскурсантов, которые валом валят, тоже нельзя. Вот мы и строимся. А что будет дальше — Бог весть. Падчерицу Сельвинского выселили. Половину дачи Ивановых отобрали, и там живет Героиня Сов. Союза. Недавно получили повестку в суд Пастернаки. Но тут заминка: судьиха заболела в срочном порядке. Мы повестки не получили. Из-за болезни ли судьи или по какой-либо иной причине — не знаю. Еще получим, может быть, а пока делаем ремонт (для кого?) и водим экскурсии. Людей перевалило за 50 тысяч. «Никто пути пройденого / У нас не отберет»1. 50 тысяч — ведь это целый город.
Привет Гале — и — будьте здоровы.
ЛЧ
P.S. Говорят, вместо падчерицы Сельвинского напротив меня будет жить Ардаматский. Итак, справа Катаев, а напротив — Ардаматский. Дом взят в клещи.
1 Строки из песни композитора Дм. Покрасса на стихи Н. Асеева «Марш Буденного» («С неба полуденного жара не подступи…»).
107. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской
25 ноября 1982"
Дорогая Лидия Корнеевна!
Получили сегодня Вашу открытку.
Напрасно тратили глаза на чтение моей статьи. В ней никаких открытий. Написана она для утверждения корректного тона. И, кажется, именно тон ее кое-кому понравился. А Пастернака просто не было под рукой.
Как Вы себя чувствуете? Есть ли какие-нибудь новости? Надеюсь, что нет.
У нас тоже новостей никаких, кроме общих, которые пока тоже не новость.
Работаю с трудом и с неохотой. Но все же регулярность труда спасает хотя бы от скуки.
Читаю. Прочитал плохую книгу о Рылееве. Но кое-что вспомнил и снова поразился стремительности его роста. Лет за пять он стал одним из первых лиц заговора и заметным поэтом. Из молодого провинциала. Вообще не устаешь удивляться даровитости и нравственным качествам этого поколения.
Еще прочитал очень хорошую прозу Петрова-Водкина, вышедшую вторым изданием1. Перечитал (сразу как приехал) Пастернака. Удивительная проза. Удивительная фраза, неправильная и точнейшая одновременно. Становится ясно, что «Живаго» писался всю жизнь.
После этого не удержался и прочитал первую часть новой повести Вашего соседа. У него с фразой все в порядке. И вообще все в порядке — и построение, и сюжет, и лица. Но как будто внутри всего этого подохла мышь — так несет непонятной подловатиной2.
Стихи упорно не пишутся. Это не улучшает настроения.
В Москву почему-то не тянет. Хотя, наверное, и надо бы пожить
Будьте здоровы. Увидимся только через два месяца. А сколько не виделись!
Ваш Д.С.
1 К. С. Петров-Водкин. Хлыновск. Пространство Эвклида. Самаркандия. 2 изд. Л., 1982.
2 Речь идет о повести Валентина Катаева «Юношеский роман моего друга Саши Пчелкина, рассказанный им самим» («Новый мир», 1982, № 10).
108. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову
20 декабря 1982
20/XII 82
Москва
Да, дорогой Давид Самойлович, давненько не виделись! И давно не отвечала я на письма друзей, на Ваше в частности. Дело в том, что месяц назад я дала себе слово не отвечать на письма, пока не окончу одну свою писанину, кот[орая] мешает мне жить и работать вот уже года два. А может, и все три. (Боюсь проверить.) Ну, вот, теперь (со вчера!) планы такие: 1) ответить на письма, 2) взять себе у себя самой 10-дневный отпуск: ходить гулять, слушать музыку, читать скопившиеся прекрасные книги, кот[оры]х, за недосугом, не могла открыть месяцами, 3) после этих 10 дней взяться, наконец, за Ахматову, что бы ни случилось 13 января.
А 13 января в г. Видном (кот[орый] почему-то называется Видное, хотя, если он город, он — Видный, а не ое); так вот в г. Видном состоится разбирательство нашего дела, т. е. дела о выселении нас с Люшей (а практически — Музея Чуковского) из Переделкина.
Первое заседание суда по этому делу состоялось 10 декабря. Но суд был отложен, п[отому] ч[то] Л[юша] привезла туда справку, что 8/XII у меня был сердечный приступ (был, был!), коронарная недостаточность и мерцательная аритмия обострились и мне прописан (с лиловой круглой печатью) «строгий постельный режим». Ну вот, вчера строгий кончился. Теперь буду жить на нестрогом и изо всех сил постараюсь к 13 января быть вполне здоровой. И вполне готовой «к труду и обороне». «Are you ready?» — «Always ready»1 как отвечают на спрос пионеры.
Новостей в Москве что-то нет, а вот в переделкинских масштабах — имеются. Компания по выселению «вдов и детей» продолжается. На этой почве у меня появился новый сосед: т. Ардаматский. (Помните, в 53-м году, еще до смерти Сталина, в самый разгар «дела врачей», в «Крокодиле» появился фельетон: «Пиня из Жмеринки»?) Так вот, Литфонд выселил дочь и внучку Сельвинского и на их место поселил Ардаматского. Он немедленно занялся строительством: камины, а, м. б., и бассейн и личная финская баня, не знаю. Работа идет срочная, дни напролет. Старики Славины2, занимающие другую половину дома, вынуждены бежать от грохота — и тут гуманный Литфонд проявил неслыханную гуманность: выдал им путевку в Д[ом] т[ворчества] на 3 месяца… Но мне-то каково? Теперь к моим драгоценным соседям — Катаеву, Кожевникову, Чаковскому, Книпович — присоединился еще и Ардаматский, прямо напротив наших ворот.
Насчет Катаева, кот[ор]ого Вы перечли, я считаю, что Ваше определение гениально. Я пыталась выразить свое чувство, но мне не удавалось. Я говорила: «Это очень талантливый мертвец». Когда же я прочла Вами созданное определение: «и фраза у него хороша, и сюжет хорош, и фигуры видны, но читаешь и чувствуешь, что где-то у него в душе издохла мышь» — я смеялась до слез, до судорог, сидя у себя в комнате одна. Какая у Вас точность удара!
У Пастернака же — и в его удачных и неудачных вещах — всегда благоухание. Благоухание — благоухание духа. Кстати, сегодня Евг[ений] Б[орисович]3. отнес в Гослит первый том двухтомника: стихи, все, кроме стихов из романа.