Стихотворения (1928)

Маяковский Владимир Владимирович

СПЛЕТНИК

Петр Иванович Сорокин в страсти — холоден, как лед. Все ему чужды пороки: и не курит и не пьет. Лишь одна любовь рекой залила и в бездну клонит — любит этакой серьгой повисеть на телефоне. Фарширован сплетен кормом, он вприпрыжку, как коза, к первым вспомненным знакомым мчится новость рассказать. Задыхаясь и сипя, добредя до вашей дали, он прибавит от себя пуд пикантнейших деталей. «Ну…— начнет, пожавши руки,— обхохочете живот, Александр Петрович Брюкин — с секретаршею живет. А Иван Иваныч Тестов — первый в тресте инженер — из годичного отъезда возвращается к жене. А у той, простите, скоро — прибавленье! Быть возне! Кстати, вот что — целый город говорит, что раз во сне…» Скрыл губу ладоней ком, стал от страха остролицым. «Новость:

предъявил… губком… ультиматум австралийцам». Прослюнявив новость вкупе с новостишкой странной с этой, быстро всем доложит — в супе что варилось у соседа, кто и что отправил в рот, нет ли, есть ли хахаль новый и из чьих таких щедрот новый сак у Ивановой. Когда у такого спросим мы желание самое важное — он скажет: «Желаю, чтоб был мир огромной замочной скважиной. Чтоб в скважину в эту влезши на треть, слюну подбирая еле, смотреть без конца, без края смотреть — в чужие дела и постели».

ХАНЖА

Петр Иванович Васюткин бога беспокоит много — тыщу раз, должно быть, в сутки упомянет имя бога. У святоши — хитрый нрав,— черт в делах сломает ногу. Пару коробов наврав, перекрестится: «Ей-богу». Цапнет взятку — лапа в сале. Вас считая за осла, на вопрос: «Откуда взяли?» отвечает: «Бог послал». Он заткнул от нищих уши,— сколько ни проси, горласт, как от мухи отмахнувшись, важно скажет: «Бог подаст». Вам всуча дрянцо с пыльцой, обворовывая трест, крестит пузо и лицо, чист, как голубь: «Вот те крест». Грабят, режут — очень мило! Имя божеское помнящ, он пройдет, сказав громилам: «Мир вам, братья, бог на помощь!» Вор крадет с ворами вкупе. Поглядев и скрывшись вбок, прошептал, глаза потупив: «Я не вижу… Видит бог». Обворовывая массу, разжиревши понемногу, подытожил сладким басом: «День прожил — и слава богу». Возвратясь домой с питей — пил с попом пунцоворожим,— он сечет своих детей, чтоб держать их в страхе божьем. Жене измочалит волосья и тело и, женин гнев остудя, бубнит елейно: «Семейное дело. Бог нам судья». На душе и мир и ясь. Помянувши бога на ночь, скромно ляжет, помолясь, христианин Петр Иваныч. Ублажаясь куличом да пасхой, божьим словом нагоняя жир, все еще живут, как у Христа за пазухой, всероссийские ханжи.

БОЖЕСТВЕННАЯ КАРТИНКА

Христу причинили бы много обид, но богу помог товарищ Лебит. Он, приведя резоны разные, по-христиански елку празднует. Что толку в поздних упреках колких. Сидите, Лебит, на стихах, как на елке.

ЛЫЖНАЯ ЗВЕЗДА

Метр за метром вымериваем лыжами, желаньем и ветром по снегу движимы. Где нету места для езды и не скрипят полозья — сиянье ста лучей звезды от лыж к Москве сползлося. Продрогший мир уснул во льду, из мрамора высечен. По снегу и по льдам идут рабочие тысячи. Идут, размеренно дыша, стройно и ровно,— телам таким не труден шаг — работой тренированы. И цель видна уже вам — километры вымеря, вперед с Орла и Ржева, из Тулы и Владимира! Учись, товарищ, классно лыжами катиться, в военную в опасность уменье пригодится. Куда глаза ни кинешь — закалены на холоде, к цели на финиш команды подходят. Последними полосками врезались и замерли. Со стадиона Томского выходят с призами. Метр за метром вымеривают лыжами, желаньем и ветром по снегу движимы.

ЧЬЕ РОЖДЕСТВО?

Праздники на носу. Люди жаждут праздновать. Эти дни понанесут безобразия разного. Нынче лозунг: «Водкой вылей все свои получки». Из кулёчков от бутылей засияют лучики. Поплывет из церкви гул — развеселый оченно. Будет сотня с лишним скул в драке разворочена. Будут месть ступени лестниц бородьем лохматым. Поплывут обрывки песен вперемежку… с матом. Целоваться спьяну лезть к дочкам и к женам! Перекинется болезнь к свежезараженным. Будут пятна винных брызг стлаться по обоям. Будут семьи драться вдрызг пьяным мордобоем. По деньгам и даром — только б угостили — будут пить по старым и по новым стилям. Упадет и пьян, и лих… «Жалко, что ли, рожи нам?!» Сколько их на мостовых будет заморожено! В самогон вгоняя рожь, сёла хлещут зелие. Не опишешь! Словом, сплошь радость и веселие. Смотрю я на радостное торжество, глаз оторвать не смея… Но почему оно зовется «христово рождество», а не «рождество зеленого змея»?!

МРАЗЬ

Подступает

голод к гландам… Только, будто бы на пире, ходит взяточников банда, кошельки порастопыря. Родные снуют: — Ублажь, да уважь-ка! — Снуют и суют в бумажке барашка. Белей, чем саван, из портфеля кончики… Частники завам суют червончики. Частник добрый, частник рад бросить в допры наш аппарат. Допру нить не выдавая, там, где быт и где грызня, ходит взятка бытовая,— сердце, душу изгрязня. Безработный ждет работку. Волокита с бирж рычит: «Ставь закуску, выставь водку, им всучи магарычи!» Для копеек пропотелых, с голодухи бросив срам,— девушки рабочье тело взяткой тычут мастерам. Чтобы выбиться нам сквозь продажную смрадь из грязного быта и вшивого — давайте не взятки брать, а взяточника брать за шиворот!

БАЛЛАДА О ПОЧТИ ЧТО ФАКТЕ

Завтрест с возмущением скребется в гриве: — Секундная стрелка восемь гривен! — И трест, возмутясь, за границу для поисков за стрелками выслал целое войско. Гоняли вовсю от Польши до Чили. Точили язык, доклады строчили. (Швейцарию лишь отклонили ласково,— не знали, мол, языка швейцарского.) Носились в авто по полю, по пыли, (Купили галстуки, шляпы купили.) Обзаводились многие сами не только стрелками, но… и часами. Как будто в трубу от ветра лютого летели червонцы, летела валюта. Вернулись, свезли чемоданчики на дом, достали портфели, пошли с докладом. И после поездки пошла продаваться секундная стрелка по рубль по двадцать.

ТЕХНИКЕ ВНИМАНИЕ ВИДАТЬ ЛИ?

Коммуну, сколько руками ни маши, не выстроишь голыми руками. Тысячесильной мощью машин в стройку вздымай камень! Выместь паутину и хлам бы! Прорезать и выветрить копоть и гарь! Помни, товарищ: электрическая лампа — то же, что хороший стих и букварь. Мы прославляли художников и артистов… А к технике внимание видать ли? На первое такое же место выставь — рабочих, техников, изобретателей! Врывайся в обывательские норы мышиные, лозунгом новым тряся и теребя. Помни, что, встряхивая быт машиною, ты продолжаешь дело Октября.

СТИХИ О РАЗНИЦЕ ВКУСОВ

Лошадь сказала, взглянув на верблюда: «Какая гигантская лошадь-ублюдок». Верблюд же вскричал: «Да лошадь разве ты?! Ты просто-напросто — верблюд недоразвитый». И знал лишь бог седобородый, что это — животные разной породы.

СТИХИ О КРАСОТАХ АРХИТЕКТУРЫ

В Париже, в Венсене, рухнул дом, придавивший 30 рабочих. Министры соболезновали. 200 коммунистов и демонстрантов арестовано.

Из газет.

Красивые шпили домов-рапир видишь, в авто несясь. Прекрасны в Париже пале ампир, прекрасны пале ренесанс. Здесь чтут красоту, бульвары метя, искусству почет здоров — сияют векам на дворцовых медях фамилии архитекторов. Собакой на Сене чернеют дворцы на желтизне на осенней, а этих самых дворцов творцы сейчас синеют в Венсене. Здесь не плачут и не говорят, надвинута кепка на бровь. На глине в очередь к богу в ряд тридцать рабочих гробов. Громок парижских событий содом, но это — из нестоящих: хозяевам наспех строили дом, и дом обвалился на строящих. По балкам будто растерли томат. Каменные встали над яминою — каменное небо, каменные дома и горе, огромное и каменное. Закат кончается. Час поздноват. Вечер скрыл искалеченности. Трудно любимых опознавать в человечьем рагу из конечностей. Дети, чего испугались крови?! Отмойте папе от крови щеку! Строить легочь небесных кровель папе — небесному кровельщику. О папе скорбь глупа и пуста, он — ангел французский, а впрочем, ему и на небе прикажут стать божьим чернорабочим. Сестра, чего склонилась, дрожа,— обвисли руки-плети?! Смотри, как прекрасен главный ажан в паре солнц-эполетин. Уймись, жена, угомонись, слезы утри у щек на коре… Смотри, пришел премьер-министр мусье Пуанкаре. Богатые, важные с ним господа, на портфелях корон отпечатки. Мусье министр поможет, подаст… пухлую ручку в перчатке. Ажаны, косясь, оплывают гроба по краю горя мокрого. Их дело одно — «пасэ а табак», то есть — «бей до крови». Слышите: крики и песни клочки домчались на спинах ветров… Это ажаны в нос и в очки наших бьют у метро. Пусть глупые хвалят свой насест — претит похвальба отеческая. Я славлю тебя, «репюблик франсэз», свободная и демократическая. Свободно, братья, свободно, отцы, ждите здесь вознесения, чтоб новым Людовикам пале и дворцы легли собакой на Сене. Чтоб город верхами до бога дорос, чтоб видеть, в авто несясь, как чудны пале Луи Каторз, ампир и ренесанс. Во внутренности не вмешиваюсь, гостя, лишь думаю, куря папироску: мусье Париж, на скольких костях твоя покоится роскошь?