Стихотворения и поэмы

Рыльский Максим Фаддеевич

13

Гомер — вранье, и Лейкин — вот уж врет, Но если так, мне ложь мила такая: Слагал свои творения рапсод Не ясным днем — была пора ночная. И сердце музу вымысла зовет, И я коня крылатого седлаю, Хотя готов тенетами наук Меня опутать критик — как паук.

14

Друзья, наркотиками не торгую (Слова Франка) и верю в микроскоп, Но разлюбить, конечно, не смогу я Твои повествования, Эзоп, Когда, лукавой басенкой балуя, Свой иронический наморщив лоб, Ты

говоришь — как прадедам жилося,— В виду имею шутника Тодося.

15

Гусь прокричал, и жаворонок спел, В болоте цапли подняли тревогу, И теплый ветерок зашелестел, — Идет весна, с самой победой в ногу… Благослови чумацкий, мать, удел, Их тяжкую, неверную дорогу: Уже волы, почуяв долгий труд, Воды не пьют и горестно ревут.

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ И ПОСЛЕДНЯЯ

Автор нисколько не считается с законами архитектоники

1

Чумацкой вы не ждите Одиссеи: Пора старинных эпосов прошла. Сумею ль впрячь, сноровки не имея, Лирическую песню, как вола, В скрипучий воз громоздкой эпопеи? Нам так не жить раздольно, как жила Добротных прадедов семья… Кургузы, Легки мы стали, что твои французы.

2

Ой, ходит гомон-гул в лесном краю: Пришел чумак от синего лимана И, разложив на рынке соль свою, Увидел там негаданно-нежданно Улыбку милую, — он помнит, чью! — Той, что былую растравила рану, Той девушки, что, покупая соль, Вселила в сердце сладостную боль.

3

Теперь она в очипке… Эх, Настуся, Теперь я с горя даже кнут пропью В твоем шинке! В последний раз напьюся, А мысли всё ж глубоко затаю… Уйду далёко и не ворочуся, — Развею в далях скорбь-тоску свою, Чтоб ей вовеки с глухоманью знаться: Зеленой руте дважды не подняться.

4

Ее сапожек след еще не стер Прохожий люд; впечатан в пыль глубоко, Он колет сердце, словно шип, остер; Керсетка оксамитом издалёка Горит, — и песня новая в простор Плывет волною, плачет одиноко На ноте заунывной, как подчас О братьях и калине грустный сказ.

5

А вон другой: кушак, что мак, искрится, Едва наброшен на плечо кафтан… Бывало, где придется, там ютится, С убогим днем, что долей злою дан, Как Диоген, умеет примириться: Седло пропил, не жалко и стремян! О нем я песнь храню, что сбереглася Мне памятью о поваре Уласе.

6

Малиновый, бывало, сварит мусс И, часть украв, поставит, не жалея, Друзьям. (Прошу прощения у муз, А впрочем, мой рассказ не про Энея, И не страшусь, что, дескать, я загруз В болоте прозы с песнею своею.) Так вот, изрядно выпивши, Улас Про чумака мне песню пел не раз.

7

Так и отец мой с молодым Кузьмою, Забывши про тревогу и печаль, То песней утешался золотою, То мыслями летал из дали в даль, Костер под вербой разложив густою. Так пастуха расспрашивал Мистраль О звездах, об их смысле потаенном В

краю, что дышит ветром благовонным.

8

Чужих волов не на своих лугах Пасет чумак. Эх, кто беды не знает, Кто не служил сызмальства в батраках, Пускай его про горе поспрошает!.. Но вечер сходит; галки на дубках Гурьбой расселись; мгла плывет и тает,— Кто ж там в лесу, за дремлющим прудом, Махнул, как птица, белым рукавом?

9

Шалфей взошел, не вянут руты милой Зеленые листочки ни на миг, — И белый цвет надежда распустила, И в сердце — ясный журавлиный крик… Понять всё это — молодым под силу, Но, хоть уже я от любви отвык, Сдается, шепот слышу я призывный, И луч по сердцу пробегает дивный.

10

Седеет в джунглях сумрачный факир, Под солнцем розовеет Гонолулу, И дальняя струна безвестных лир Сердца поэтов снова всколыхнула… А сколько там, средь звезд, пьянящих мир, Есть дивных снов, каких душа минула!.. И всё же ось у космоса одна — Любовь! Куда ни кинь — везде она.

11

Тут наконец пускай Фламмарионы В мои слова «внесут свой корректив»; Ведь я придумать космосу законы Едва бы смог, как я и ни ретив, Мой голос, как сильнейших миллионы, В безвестном тонет. Но, покуда жив, Надеюсь я, что в будущем поэты, Как Пушкин — Крым, объездят все планеты.

12

Нанизывая стройный ряд октав, Как на шнурок точеные кораллы, Я бы сострил, примерно так сказав: Миры — из теста одного, пожалуй, Да нам-то незнаком его состав, Хоть «теоретиков» найдешь немало, Каким и Аристотель и Платон Дают взаймы свой древний камертон.

13

Вернусь назад — к сюжету основному. Дружили встарь на хуторе одном Два чумака. Шли поутру из дому Рядком и так же возвращались в дом; Когда зимой на мягкую солому Ложились их волы, они вдвоем На шумных посиделках отличались Да, сказывают, вместе и венчались.

14

Прошли года, лег на усы мороз, Но к дружбе их сердца не охладели. Семен Подпалок и Марко Наджос, Под скрип сверчков, под звонкие их трели, По вечерам, когда среди берез Проходит кто-то, зримый еле-еле, — У хаты, на завалинке косой, Гудели глухо, как пчелиный рой.

15

О, сколько побывальщин там чудных Услышали их маленькие внуки: Про сивый ужас завирух степных, Про солнце Крыма, про чумные муки! Но вот в один из вечеров затих Старик Семен; жестокий меч разлуки, Упав, рассек примерной дружбы нить: Ушел Семен в сырую землю гнить.

16

Был вечер. Озаренный светом резким, Сидел Марко, задумчив и суров… С кем говорить? Ведь и молчать-то не с кем… Внезапно тень из-за густых кустов Встает и голосом выводит веским: «Брат, дай огня!» — И много вечеров Беседу вел он с дружескою тенью, Покуда не угас в ночи осенней.