Стихотворения и поэмы

Рыльский Максим Фаддеевич

6

Оконце школы в вихре снежных грив, Льняных головок детских вереницы, Колесный шум, визгливых пил мотив И пар над лугом в пору косовицы, — Содружных воль алмазный коллектив, Что, как заря, пред нами золотится,— Всё это звук, для сердца не пустой… Но как же быть с искусством, с красотой?

7

Людское море две сестры родные Браздят издревле — мысль и красота. Когда наш предок на ноги впервые Пытался встать — их спорила чета, Как нас вести сквозь дебри вековые, Как распахнуть нам к свету ворота, — И

Рим железный потрясли плебеи Огнем отваги, молотом идеи.

8

Да, много терний в прошлом, — но видны В нем и венцы терновые порою: Цари в броне коварства и войны, В броне любви бунтарские герои. Так пусть запомнят накрепко сыны, Что мы, для них фундамент новый строя, Не только рвенье вкладываем в труд, Но также — мысли, что в веках живут.

9

А красота — божок непостоянный, Как Янус. Ржавую столетий даль Она улавливает в стих чеканный, В созвучий музыку и форм хрусталь, — Или ведет наш дух в иные страны, К вратам грядущего, литым, как сталь, Но связанным с минувшими годами Нерасторжимыми вовек цепями.

10

Их так же невозможно разорвать, Как в теле вены иль узлы артерий. Ужели Маркс гнушался бы пожать Спартаку руку? Так в былое двери Нам красота умеет раскрывать И в будущее. Средь роскошных прерий И в тундре, где седеет скудный мох, Нам светят Гейне, Тютчев, Архилох.

11

Гомункул не заменит человека, Хоть верю я в творящий дух реторт. Да сгинут, растворясь в реторте некой, И древний бог, и старосветский черт,— Людскую мысль, бессмертную от века, Ничто не сможет выкинуть за борт, Покуда, словно марципан цыганам, Не попадем мы на зуб марсианам.

12

Мой краток вывод, хоть я и речист: Люблю твердить о том, что воспеваю; Пусть буду классик, а не футурист, Пускай пою про мед и Навзикаю, Но пред искусством я останусь чист, Свой дар не расточу, не разменяю… Итак, позвольте, хоть сюжет не нов, Припомнить допотопных чумаков.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

О трубке моего приятеля и о корчме Деренухе

1

Читатель, если будете вы в Сквире (Я города грязнее не нашел), То знайте: как-то месяца четыре И я там жил, хоть «жил» — не тот глагол: Я рвался вдаль, мечтал о шумном мире — И локти протирал о пыльный стол… Там, в Сквире, где глухая тишь безмерней, Живет мой друг, мой сказочник вечерний.

2

Люблю тебя, Сократ степных равнин! Попыхивая трубкою большою, Ты, как владыка целей и причин, Вещаешь со спокойною душою О том, что обратилось в пыль руин. «Минувшее проходит предо мною… Волнуяся, как море-окиян», — Былые тени всходят на экран.

3

Над крышей филин голосит ребенком, А в небе — золотой Чумацкий Воз… О, сколько вас по звездным тропам тонким Ходило в Крым! А где хоть след колес От ваших арб? Нам, мыслящим подёнкам, Мир становленье бурное принес: Где шли обозов черепашьи гонки, Возводят башни к небесам — подёнки!

4

О

трубка дорогая, внучка той, Что из-под уса сивого мерцала, Когда кипел котел в траве степной, Волы хрустели жвачкою устало, А дед, благообразный и седой, Степенно резал розовое сало, К беседе поучительной готов, — Ты мне и подсказала чумаков!

5

Чумак ходил к лазоревому Дону, Где давний предок омочил шелом, Стога тарани, желтой и соленой, Возил, помахивая батожком, И, верно, не сменял бы на корону Он воздух тот, что был хмельным вином, И скрип телег, и степи мощный запах, Где вьется ястреб с перепелкой в лапах.

6

Ходил чумак и в синеглазый Крым, Блуждал в сухом безбрежном океане [97] И голосом растроганно-хмельным Пел песни той, которой нет желанней, И песни расплывались, словно дым, И колыхались в радужном тумане, Чтоб в озере далеком утонуть И лебедей непуганых спугнуть.

97

Сухой океан — степь. Заимствовано у Мицкевича.

7

Едва весны животворящий дух Сугробов серебро отполирует И с монотонною капелью вдруг Вино мечтаний в сердце забушует — Чумак встает. Огонь, что не потух, Но на лежанке сумрачно зимует, В нем вспыхивает. Верьте или нет, — Но даже в трубке блещет новый свет.

8

Пусть счастье — мотылек денного века, Пускай чума приходит иногда, — Запахла, опьяняя человека, Звеня под снегом, вешняя вода, И смотрит черноглазая Ревекка: Давно пора гостям в корчму, сюда,— И в старой Деренухе не впервые Поэты собираются седые.

9

О, сколько неподслушанных бесед Вы знаете, корчемные руины! …Вон тот чумак вошедший, средних лет И с детским взглядом, милым и невинным, Нашел гнезда разбойничьего след И, уничтожив этот рой осиный, В Чернигов атамана их привез И насмешил товарищей до слез.

10

А этот, что за дымом наблюдает, Кивает головою и молчит, — Великий мастер: ярма украшает Или такую дудку смастерит, Что мертвый не утерпит, загуляет, Когда гопак веселый загудит… Он мог бы сделаться еще и ныне Да Винчи новым или же Челлини.

11

А тот седой лукавец — весь базар В нем грозного запомнил вурдалака. Бывало, вспыхнет месяца пожар, И он крадется по кустам из мрака… Но удалось разрушить цепи чар: Он снова — просто Сидор Верещака, Его в пути застукал снег-снежок, И пропил он волов и всё, что мог.

13

Конечно, вурдалаки — дань химере, И ведьмы — ложь! Не верю я в чертей,— О вы, Колумбы будничных Америк, Апостолы потрепанных идей! Но ложь — еще одна ступень в преддверье Науки; и в тумане прошлых дней Она рождала целые системы: «Мифологема — мать философемы!»