Стихотворения и поэмы

Чавчавадзе Илья Григорьевич

14

«Дитя мое, — сказал пустынножитель,— Откуда ты? В ужасный этот час Что привело тебя в мою обитель, Когда всё небо рушится на нас?» — «Пастушка я… На этих горных склонах Моих овец пасу я с малых лет. Но здесь, вверху, так много трав зеленых! И поднялась за стадом я вослед. О, как прекрасен вечер был сегодня! Такого я не видела давно. Сияло солнце, как лицо господне, Короною лучей окружено. И долго-долго в небо я смотрела, И вслед за стадом шла я без конца, И сердце так неистово звенело, Что я забыла про совет отца. „Не верь, дитя, коварному Казбеку, — Предупреждал не раз меня старик,— Пусть

весь в лучах он виден человеку — Глядишь, и ливень хлынет через миг!“

15

Что сделаешь? Ведь сердце своенравно, Слова ему — что прошлогодний снег! И вот, еще сверкающий недавно, Нахмурил брови ледяной Казбек. Всё небо разом обступили тучи, Рванулся ветер, набежала мгла. Как ни хотела я спуститься с кручи — Ступить в потемках шагу не могла. И грянул гром над самой головою, И град пошел, и наступила ночь, И разбежались овцы предо мною, И я была не в силах им помочь. И впрямь, коварна высота Казбека, Коль может вмиг покрыться темнотой, Соединив в себе для человека И ад и рай, и бурю и покой! Ах, как нуждалась в отчем я совете! Зачем я в горы вздумала идти? Знать, верно, что неправедные дети Всегда идут по ложному пути!

16

Сгубила я родительское стадо, Сама себе наделала хлопот… Но, знаешь ли, печалиться не надо, Когда беда нежданная придет. И не о стаде вовсе я горюю, — Мне жаль отца… У хижины пустой Единственную дочку дорогую Напрасно он сегодня ждет домой. Не поведет и бровью мой любимый, Когда узнает о судьбе овец, Лишь только б мне вернуться невредимой И успокоить старца наконец. А град хлестал, и небо надо мною, Казалось, землю поглотить могло, И от раскатов грома под ногою Тряслась скала, вздыхая тяжело. Что было делать? Где искать спасенья? Как пережить ужасный этот град? Довериться ли власти провиденья, Или дорогу поискать назад?

17

Стоять под градом — разве это шутка? Оставшись там, замерзла б я давно. Блуждать во мраке боязно и жутко, Да и сорваться вниз не мудрено. Но будь что будет! Помолившись богу, Решилась я и двинулась вперед, И потеряла сразу я дорогу, И очутилась у твоих ворот. Увидев цепь, я поняла мгновенно, Где я стою… Отец твердил не раз, Что здесь, в горах, прилежно и смиренно Пустынник божий молится за нас. Я стала звать, но ветры так свистели, Что ты не слышал несколько минут. „О боже, — я подумала, — ужели Придется мне остаться на ночь тут?“ Но пожалел творец меня, и вскоре Ты отозвался… Вот и весь рассказ! И да спасет господь тебя от горя, Как ты меня сегодня ночью спас!»

18

«Дитя мое, десница всеблагая Вернет земле сияние зари. Господь хранит нас, в бедах помогая, Ты не меня — его благодари». — «Ты думал, я разбойник или дьявол?» — «Дитя мое, не надо осуждать, — В такую бурю кто б себя заставил Забытого отшельника искать?» — «Но у тебя ужели нет на свете Ни брата, ни сестрицы?» — «Дочь моя, Я свет познал в монашеском обете, Я позабыл, что где-то есть семья». — «И ты давно монахом стал?» — «Не знаю». — «Но как же так?» — «Я не считаю лет, Покинув мир, я жизни не внимаю, И в этом — мой монашеский обет». — «Ты целый мир покинул для пещеры?» — «Да, бог меня наставил на пути». — «Ужели бог велит во имя веры Всю жизнь сидеть и плакать взаперти?

19

Прости меня, господь, за это слово, И ты не осуди, честной отец. Когда, бывало, у холма крутого Я стерегла на пастбище овец, — Слова

отца я часто вспоминала: „Там, среди льдов, угрюм и одинок, Живет монах, он терпит бед немало, Он ради духа плотью пренебрег“. Как я дивилась, господи помилуй, — Зачем тебе монашеский наряд? Ужели бог утехам жизни милой, Которые он создал сам, не рад? Зачем же он украсил мир цветущий Сияньем вод и трепетом светил? Ужель затем, чтоб человек живущий Отверг его, и проклял, и забыл? Как? От всего на свете отрешиться — От радостей, от близких, от друзей? Но разве я сама себе убийца? Нет, не ужиться б в келье мне твоей!

20

Жилищем ты избрал каменьев груду. Но сладок мир, как ты ни прекословь! Здесь смерть царит — там жизнь кипит повсюду! Здесь скорбь кругом — там радость и любовь! Ужели круг семьи своей любимой Покинул ты без горя и без слез? Ужель тоску души неукротимой О ком-нибудь из мира не унес? Ужели так легка тебе разлука? Отца и мать неужто ты забыл? Неужто ты навек покинул друга, С которым вместе плакал и любил? О, как ты мог?!» — «Что я тебе отвечу? Душа для нас дороже бытия. В плену соблазна душу человечью, Дитя мое, не мог оставить я». — «Так, значит, нет в миру нам искупленья И не спастись, изведав суету?» — «Спастись-то можно. Только путь к спасенью Достался мне, несчастному, в скиту».

21

Несчастному?! Что он сказал такое? Как повернулся у него язык? Как вылетело слово роковое, К которому он вовсе не привык? Несчастному?! Ведь это стон печали, Ведь это вопль тоскующей души, Души того, кто счастлив был вначале, Души того, кто здесь погиб в глуши! Но что случилось? В чем его утрата? Не в том ли, что, расставшись с суетой, Греховный мир покинул он когда-то И здесь обрел душевный свой покой? Ужель считает мукою бесплодной Свои труды бестрепетный монах? Не в том ли счастье, чтоб душе свободной Воздвигнуть храм бессмертия в веках? Что с ним стряслось? Откуда это слово? Ужель роптать он стал на свой удел? Ужель он счастья захотел земного? Ужель творца он упрекнуть посмел?

22

Но нет, напрасна грешная тревога! Свой светлый дух не бросит он во тьму! Его удел — хвалить и славить бога, Столь дивного и щедрого к нему! Но кто ж его лукавый соблазнитель? Кто породил в устах его упрек? Взглянул вокруг себя пустынножитель, И никого заметить он не мог. Да, никого… Лишь дева молодая Дремала сладко возле очага, И бледный свет, ланиты озаряя, Скользил по ней, смущая бедняка. И так была пленительно-прекрасна Она в сиянье трепетных огней, Как будто все усилия соблазна Соединились, торжествуя, в ней. Как будто все утехи наслажденья, Вся свежесть молодой ее поры Рассыпали в пещере на мгновенье Свои благословенные дары!

23

Дитя любви, дитя земного праха, Молчала дева, в сон погружена, И в сердце истомленное монаха Блаженная сходила тишина. Зачем же он с нее не сводит взгляда, Зачем глядит чем дале, тем нежней, Зачем струится в грудь ему отрада И он невольно радуется ей? И вот душа страдальца посветлела, Небесный луч, сверкая, пал во тьму, И трепет, пробегающий по телу, Теперь, увы, приятен был ему. А сердце билось так неукротимо, Как будто вырывалось из груди, И золотая арфа серафима Звала его и пела впереди. Впервые это чувство неземное Познал отшельник, гордый и немой, И понял он, что грех блаженней вдвое Чем торжество души его живой.