Стихотворения и поэмы

Огарев Николай Платонович

1840 — 1841

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ

(через двадцать семь лет)

1

С чего проснулось дней былых Душе знакомое волненье, И все мне слышен мерный стих И рифм созвучное паденье? Я так давно чуждался их, Их звуков страстное плетенье Казалось праздностью уму, Да и не нужным никому. Что ж обновило бодрость сил? Ужель весенних песен звуки До этих пор не схоронил Ни опыт лет, ни труд науки, Ни ряд ошибок и могил, Ни холод обыденной скуки? Ужель я так остался цел, Что просто я помолодел? О нет! Я понимаю вас, Мои предсмертные сказанья, В вас не взойдут на этот раз Любви стремленья и страданья, Не отзовется тихий час Спокойно-грустного мечтанья. Возникли вы не для утех В последний стон, в предсмертный смех.

2

С тех пор как я начальных строф Слагал задумчивые строки, Прошло

десятка три годов, И жизни жесткие уроки Не проскользнули без следов, Казня в размеренные сроки Бедой и злом, — и борода Давно становится седа. Гляжу, усталый от всего, Гляжу с тяжёлым напряженьем На то, что вовсе не ново, На мир, исполненный волненьем, И на себя на самого, И полон внутренним сомненьем, Что ж я?., споткнувшийся пророк, Иль так… распутный старичок? И жалок мне мой прошлый путь! Я много ль истине дал ходу? Свершил ли я хоть что-нибудь? Одну принес ли жертву сроду? Иль жизнь умел я повернуть Страстишкам маленьким в угоду, И сил не поднял с той поры, А просто все схожу с горы? Быть может, что под старость лет Мысль эта всякому пригодна Ни счастья, ни покоя нет, И жизнь мелка и несвободна; А может быть, постичь секрет, Как жить с своим понятьем сходно, Безумно только я не смог И гибну средь пустых тревог?.. Когда же, внутренней тоской И покаяньем утомленный, Гонясь за мыслию живой, Гляжу на мир, мне современный, Мне так же жалок круг людской, Весь этот круг заговоренный, Где каждый доблестный народ Ещё полнейший идиот. Наш нескончаемый прогресс, И потому недостижимый, Похож на путь чрез длинный лес, Безвыходный, неизмеримый, Разбоя полный и чудес, Где зверь большой, несокрушимый Под песню старых, глупых слов На бойню шлёт простых скотов. Война и кровь!.. Так вот предел, Где стали мы с образованьем, Где даже сохранился цел Дух революций с их преданьем Единства нацьональных дел И всех языц размежеваньем, Которых цели так дики, Что царским жадностям с руки. Война и кровь!.. Вот наш привал, Где, как в чаду былых столетий, Опять народ рукоплескал С избытком чувств и междометий, Где старый прусский генерал. И император, счетом третий, Все оттого так и сильны, Что люди глупы и скверны. Война и кровь!.. И много лет Или веков в резне безумной Ещё пройдут… Надежды нет! В потемках смрадных дракой шумной Заменят люди мир и свет, Не нужен им исход разумный И человек рожден холоп, Любовь к свободе есть поклёп. Все это выражаю я, Быть может, очень прозаично, Лишь было ясно бы, друзья, А там будь плохо, будь отлично… Да и не ищет речь моя, Чтоб муза пела в ней антично, А сердца боль так велика, Что к слову просится тоска. Всемирный шум, всемирный шум, Германо-римский люд великий, Многоболтливый Аввакум [78] , Снаружи гладкий, в сердце дикий, Не ты моих властитель дум! Твои затверженные крики Нейдут твоим пророкам вслед, И мира нового в них нет.

3

"Что ж сладко вашему уму?" Меня вы спросите. — "Россия? Мы, к сожаленью моему, Не справились с времен Батыя", Скажу я также в эту тьму, Как говорил во тьмы былые. "Да! Но тогда жил царь-отец, А этот добр и молодец". Да будет жирен ваш обед И крепок храп на сон грядущий, Вы верите?.. Так вам и след, Спасаем верой муж имущий, Но не спасут народ от бед Ни пошлый лоб, назад идущий, Ни пара истуканных глаз, Где мысли луч давно погас. Вы верите, что юный царь [79] Есть, так сказать, освободитель? Мужик, который раб был встарь, Закабаленный стал платитель И нищ, как был во время бар, А царь, отечества спаситель, Крестьянскую понюхав кровь, Сам на дворян оперся вновь. Вы дворянин, вам в жизни пир Всегда был нужен и приятен, Холопствуйте! Чиновный жир Не тяготит, не кажет пятен, Да и за вас есть целый клир Вам друг Катков, вам друг Скарятин, Вы так подлы, что царь вперед Опоры лучше не найдет. Теперь же столько есть манер Холопствовать с усердьем новым, Позвать обедать, например, Фон Комиссарова с Треповым [80] , Соцьяльных и иных химер Быть палачом всегда готовым, Да обругать казенный прах В туманных тостах [81] и статьях. Пожалуй, вторить станет вам Народ во мраке всех незнаний, Народ — стихия в рост векам, Основа лучших сочетаний. Его я, верно, не предам Позору горьких порицаний; Он тот — как Слово говорит Кто сам не знает, что творит. Я верю, что народ один Ячейка общей лучшей доли, Но даст ли рост ей господин Определить не в нашей воле… А с вами, истый дворянин, Позвольте не встречаться боле: В вас так холоп с злодеем сшит, Что ненавистен мне ваш вид.

4

Покинул я мою страну, Где всё любил — леса и нивы, Снегов немую белизну, И вод весенние разливы, И детства мирную весну… Но

ненавидел строй фальшивый Господский гнёт, чиновный круг, Весь "царства темного" недуг [82] . Покинул я родной народ, Где я любил село родное, Где скорбь великая живёт Века в беспомощном застое, Где гибнет мысли юный всход, Томит насилие тупое, И свежим силам так давно В жизнь развернуться не дано. Тайком работа шла у нас, Я ждал, я верил в перемену, Как узник верит каждый час, Что вот конец настанет плену… Была ли вера — правды глас, Иль призрак счастию в замену? Но этой веры не иметь Пришлось бы просто умереть. Покинул я моих друзей, Но и они мне изменили; Они мне в гордости своей Моих ошибок не простили, Они от истины моей Давно, слабея, отступили, И вот мне с робкой мыслью их Связей нет больше никаких. Один мне друг остался цел; К нему влекли меня желанья, И мощь любви, и жажда дел, Одни стремленья и страданья; Им труд начатый чист и смел, Его рука, в стране изгнанья, Закроет мне, не изменясь, Мои глаза в урочный час.

5

Какая ночь! Чего в ней нет! И тень и блеск! Душе печальной Её дрожащий полусвет Повеял негой музыкальной Знакомых звуков — давних лет, Из дальних стран, из жизни дальней, Из дальней жизни ранних снов Под напеванье мерных слов. Сквозь серебряного дыма Светит круглая луна, Горной речки льется мимо Неумолчная волна. Помнишь сказку — все там сила Про Илью-богатыря? Няня, где твоя могила У стены монастыря? Помнишь комнаты большие И больного старика? И стучат часы стенные, И безвыходна тоска? Помнишь юное томленье, Согревающее кровь, И ненужное стремленье, И ненужную любовь? Ряд смертей и погребений Все бесследно в мгле пустой, Только призраки и тени Мчатся в памяти больной… Сквозь серебряного дыма Светит круглая луна, Горной речки льется мимо Неумолчная волна. Простите этот старый склад, Он подвернулся неизбежно, Я даже к стансам был бы рад Напев придумать очень нежный, Настроить слух на чуткий лад, Чтоб чувство меры безмятежно Вновь до гармонии дошло Иначе в жизни тяжело. Но музыкальная струя Увы! во мне не уцелела, И паром выдохлась, друзья, Иль скучным льдом заледенела; Её разбила ль жизнь моя, Тщета ль общественного дела, Иль просто так, под старость лет, Изящных звуков жажды нет? На этот раз, признаюсь вам, Я не хочу судить об этом; Быть может, строем звучных гамм Мне заниматься не по летам, И потому намерен сам Я перейти к другим предметам, Где много желчи иль любви, Иль скорбной горечи в крови.

6

Я у окна стою один, Уныло вдаль вперяя взоры На зелень мягкую равнин, На белый снег, покрывший горы, И слышу с низменных долин Лягушек трепетные хоры… А в мыслях всё двойной предмет Прогресс и память прежних лет. В былой поре недавних лет, Где мало света, много чада, Где "в праздномыслии" поэт Нашел, что есть своя отрада, Я не хочу сказать, что нет Живой струи, живого склада; Но, признаюсь, я сам отстал От этих барственных начал. Нельзя идти, стремясь к добру, На труд общественного дела, Поэтизируя хандру И усталь сердца, усталь тела, Жалея томно поутру, Зачем луна не уцелела, А в годы прежние не раз В том доля жизни шла у нас. Унылый плач по юным дням, Стремленье ввысь, к тому, что вечно, Тоска по пройденным любиям И вера в то, что бесконечно, С глухим сомненьем пополам Все это, может, человечно… Тогда я тоже создавал Весьма забавный идеал. Я по коврам блуждал в тиши И думал грустно: "Он был молод", И наслаждался от души, "Что в душу вкрадывался холод". Но ведь и те нехороши, Кто взвел свой полубарский голод На степень правды… Больше груб Он вышел, но не меньше туп. Не отзовется ум живой На звук напыщенных томлений; Не вступит праздною стопой Отсед шляхетских поколений В движенье жизни трудовой, Её страданий и стремлений, Чтоб стать с народом — как должно В едином строе заодно. Но я пророчу, не боясь, Исполненный надежды смелой, Что новый кряж взойдет у нас С стремленьем чистым, мыслью зрелой. И пусть посердит вас и вас, Но жизни будущего целой Блеснет в нем яркая звезда Затем и гнев ваш не беда…

78

Многоболтливый Аввакум — деятель русского раскола и писатель Аввакум (1620 или 1621 — 1682).

79

Юный царь - Александр II.

80

Фон Комиссарова с Треповым — Осип Иванович Комиссаров (1838 — 1892) — крестьянин, провозглашенный спасителем Александpa I при покушении Каракозова в 1868 году. Федор Федорович Трепов (1812 — 1882) петербургский градоначальник.

81

В туманных тостах - имеются в виду стихи, произнесенные Н. А. Некрасовым на обеде в московском Английском клубе перед М. М. Муравьёвым ("Вешателем") — компромисс, на который пошел поэт, чтобы отвратить от "Современника" угрозу закрытия

82

Весь "царства темного" недуг - слова в кавычках — из статьи Добролюбова "Луч света в темном царстве".

1861