Стихотворения и поэмы

Тихонов Николай Семенович

425. УТРО

В глазах еще дымился сон, И так рассеянно шатались ноги, Как будто бы не шли они со мною, А еще спали на полу, в гостиной Перед потухшей изразцовой печью. И я сказал приятелю: «Смотри!» Но может, не сказал, а только вспомнил, Да и приятель сразу же пропал. Река шипела утренним свинцом, Подпрыгивая, кладь везли тележки, Ползли в тумане длинные трамваи, Мальчишки продавали папиросы. И я купил, не знаю сам зачем. Затем, быть может, чтоб с потухшей спичкой Минуту можно было постоять, Еще одну минуту у подъезда Того большого пасмурного дома, Где я оставил лучшего себя… А может, это только показалось? <1922>

426. «Был отдан год планете жаркой…»

Был отдан год планете жаркой, Не там я увидал ее, Под неба чужеземной аркой, Над безымянною рекой,— Она прошла Петровским парком И рыжим домом на Морской. Мир падал, радуя недаром, Все

барабаны били рано, И, чуя узел у плеча, Я сам предал себя арканам Перехлестнуть и перемчать. И дали дни опять сначала Вино и хлеб, простор погонь, Пусть даже горе, даже горе, Ведь мне из комнаты над морем — Мне — вспыхнул северный огонь. Походом третьим шла орда, В открытом море якорь острый, Земля была кривой и пестрой, К колодцу юноша по степи Гнал Аполлоновы стада. И алеутом в амулеты Я верил — поворотом плеч,— Не флорентийским поворотом, Но льдом, обвалом, но болотом Со мною — ты, и мне — беречь. …Мир кончил думать на походе — Над набережною Тучковой, Полночным вымыслом полна, Мещанкой выгнутой проходит Уже унылая луна… 1922

427. СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ БАЛЛАДА О СТАРОМ ЗАГРАДИТЕЛЕ

Облака, как легкие фелуки, Перископом загнанные в порт, Взморья лиловеющий простор, Солнце, разъяренное от скуки. И корабль тяжелый, как вода, Кличут чайки в дикие моря. Но лежат недвижно якоря, С берега веревочные руки Вытянулись, держат — никуда, Никуда — уже четыре года, Темная, тяжелая вода, Ветреная валкая погода — Уж четыре года — никуда. Он недвижим, он дряхлеет между Пароходов, скинутых с учета, Плесенью одевших корпуса… Здесь живут между камней несвежих Катера с чиновничьей заботой Да скрипят ревизий голоса. Слово «смерть» печатал так легко ведь Дней войны отчаянный станок. Заградитель! Он отведал крови, Без нее он нынче занемог. И теперь он пуст, как барабан, Мин тяжелых старое изданье Цензор тишине обрек — и вот Никуда уже который год От таможни полосатой зданья, Якорного, ржавого шатанья — Крепок рук веревочных аркан, Тралер спит и видит сон пока: Он бродит, море шевеля, И всюду минные поля. Весь мир покрыт одной волной, И корабли идут стеной. За плеском плеск, и всё в огне — И флот прославленный на дне. Кто возвращается со дна? Опять над морем тишина. И море мирно, как земля, Но всюду минные поля. В порту над темною водой Очнется заградитель сонный, И весь дрожит палач седой, Предсмертной грезой увлеченный… А это только ветер в бок Его ударил и замолк… Между 1921 и 1923

428. НА ПЕРЕВОЗЕ

Под вечным ветром пристаней Бесилась цепь и лодка ныла, Озябший берег выносил Размах осенний через силу, Как будто мне ночлег в челне И вечный ветер — тоже мне. Гребец метнул и принял цепь С клоком веревки на кольце. Что толку спорить до поры — Челнок толкнуло из норы. А перевозчик рос и мыл Волной свои бока, И сердце падало с кормы, Как малый мяч, легко пока. И смылись комнаты, леса Забот и дум в толпе, Как бухт умерших голоса, А перевозчик рос и пел — Слова блестели, как в росе, Как росы в девичьей косе. Он пел, что радость — наша кость, Что в самых злых костях Вези весну, когда пришлось, Доедешь — всё простят, Что вечный ветер тоже мне Брат не случайный на челне. 1923

429. ТРАКТОР

(Из набросков к поэме)

Пусть ливень льет во всей красе, Арканы молний вяжут дом, Щедрей, чем летом, грозы все, Колес разумный гром. Колес тенистый шаг — То трактор тешил высоту, То выкликал на бой овраг Мотор, как теплый тур. Он шел над зыбью лет, ведя Не перекаты палуб, — Он шел в блаженный пыл дождя Ровнять равнины вал. Как музыкант неутомим, Владея скрипкой-плугом, Дразнил он блеском луг и дым, Лазоревку над лугом. Буксуя воду, вертит сом Под плавником отборным, Буксуя в травах, колесо Всех плавников упорней. Ему без устали кричать От неба до тычинки, Что человек к полям опять Вернулся из починки. Он здоровеет, он растет Над ложью, хрипом, склокой Европ, парламентов, болот, В работу без упрека. Как рулевое солнце — так Сверяет шаг и ветер, И трактор — новая мета Через пролом столетья. 1923

430. ЧЕРНОВИК ХАРАКТЕРА

Из погребов мещанства, из подполий Любая юность движется с трудом: Сначала — пьянство, мускулам — приволье, А женщина является потом. И, как строгал рогатки детский ножик, Строгает страсть от головы до ног, Она собачью преданность предложит И, точно кошка, когтем полоснет. Но дальше рост характера не точен, Бюро блужданий справок не дает — Профессия

осветит жизнь до точки, Где специальность мертвой упадет. Или война подарит выстрел, Гранатою снеся полголовы, И рыжий мозг индивидуалиста Забрызгает собрание травы. Не решены ошибки и обычаи, Обычными ошибками скользя. Года спешат и, фамильярно тыча, Внезапною ревизией грозят. И, как девчонки, дразнят: «Испытай-ка, Меня возьми, согни в бараний рог!» Стареет мир. Характер, как хозяйка, Идет и прячет юность под замок. Ее не отомкнешь ключом, Чтобы проверить лихорадкой голой, Довольно здесь — подумают еще, Что есть печаль в наш век веселый. 1924

431. НАШЕСТВИЕ ЛЕСА

Смолистый норд столицей взмыл, Лес на город прыгнул, залил И в камень когти запустил, Так хмурим губы, если жаль нам, Так когти выпускаем мы. Мох шел по стенам, скуп и скор, Бетон трещал и частью вымер, Кусты пустели, точно вор, Перегруженный золотыми. Прибой ветвей ломал заборы, Мел тополевою трухой, И самый дерзкий, самый скорый Жил под надзором лопухов. Тогда мы создали отлив, Щепой метало, сором, дымом, Чтоб всё, что было истребимо, — И лес и мох, испепелить. И лишь дубы остались… Шорох Умов их теплых перейми, Вот так же гордо мыслят воды, Так губы полнятся свободой, Так вихри двигают людьми. 1924

432. НОЧЬ В ГОСТЯХ

Моя родня не гордая, Гуляет ночь над городом С ухаба на ухаб, Над рынками — там гири спят, Там — птичьи потроха. Дыша щетиною в виски, Взлохматив синий чуб, Ты, ночь, ты можешь дружески Узнать, чего хочу. Ты издалека — ты кочуешь, Поговорим, как я ночую. В мерцаньях старого стекла, Как в неизменной полынье, Весь городской архипелаг С шестиэтажья виден мне. Ползучий свист любых забот Там мелкой дрожи учит, Признайся, ночь, с тобой Я видел виды лучше. Мы всё делили поровну, Чтоб жадностью не мучиться, Мне скучно здесь, моя родня, Моих высот попутчица. Мне скучно здесь оберегать Моих привычек берега От незнакомого врага. Тут меня прерывает синяя тьма: «Я не сбегала, как ты, с ума!» Гудит ночная голова И плещет руганью на ощупь. «Вам приказали зимовать, Ты логово схватил попроще. Ты окопался здесь, но есть Прорыв в зимующей ограде, Блуждает начатая песнь, С тобой за стол садится рядом. Не объяснить ей нипочем, Что спроса нет, что мы зимуем, Что слово взяли на учет, Как разновидность боевую. Переменяют на лету Привычки, навык ненароком, Но ты не можешь, ты не ртуть, Чтоб перекатываться боком». «Так что ж сдаваться, ночь моя, Иль отступать при каждом слове? Зимовье здесь — так я нарочно Перетряхну зимовье. Еще стучат отряды слов, Их возраст самый валкий, А что до птичьих потрохов — Пусть их храпят вповалку…» И вижу, что нет ответа у ночи, И только седеет звездный кушак, И только жирней, торопливей, короче В ухабах столицы звенит ее шаг. Между 1923 и 1925

433. ГЛАДИАТОР

Повседневных мелочей круглый цирк Оглушает, и пылит, и зовет. Его крик летит петлей во все концы, Роет память, словно землю старый крот. И под грохот самой комнатной трубы, Под сиянье лишаев на потолке, Появляется, как вепрь, жесткий быт Гладиатору в измятом пиджаке. От свидетелей окрестности черны, Быт идет, остря клыки между дел, Через речи переходит, через сны, Отдуваясь на арене, как в воде. Его гнева мне знакома толщина, Что вскипает, по обычаю урча, Его хитрости измерена струна Вплоть до пены, доплеснувшей до плеча. Ежедневно перед толпами тревог Гладиатором в изношенных штанах Я красуюсь, не щадя ни рук ни ног, Я оспариваю вепря черный шаг. Он и к песенному вызову глухой, Полуслеп он и, в конце концов, ничей, Пляшет, харкает бумажною трухой, Душит пылью нестерпимых мелочей. Лишь запомнив и дела и песни те, Что друзьями были мне, На бой бреду, Спотыкнусь ли в западне, на нищете, В одиночество ль, как в яму, упаду,— И пройдет амфитеатрами заря, Та, последняя, что смоет, как прилив. Если ж падать, так уж падать, разъярясь, Хоть одно ребро у вепря проломив. 1928

434. К РАЗГОВОРУ

Ни при чем тут подобье жиденькой крови, Называемой чаем, отставьте и речь — Речь любая годна мертвецу в изголовье, Дорогие товарищи! Совесть — стеклянная вещь. Один Велемир — дервиш русского имени — Мог мечтать о стеклянном жилище сквозном, Когда право бунтующей крови он выменял Лишь на право стоять пред открытым окном. Этот славный покой может сделаться кличем, Как пример его совести — стоязычной притчей, Я не дервиш — добытчик на узкой волне, Пусть я только боец, только черный добытчик Биографии, тесной вполне. Из совести делать плавучий аквариум Не берусь — пусть, темнея пером, Буду взят я под выстрел в охотничьем зареве, С добычей в клюве моем. 1929