Стихотворения, не вошедшие в сборники
Шрифт:
Сказала Тень. — Но я не вижу, право,
Что вы могли бы сделать для меня.
Да, предка вашего близка мне слава,
И в вас есть что-то от его огня.
Где мы стоим сию минуту — путь
В Чистилище. Туда я захожу
Не в первый раз! И там не нахожу
Кого ищу. Найду ль когда-нибудь?»
«Я догадался!— Дант вскричал.— Я знал!
Вы ищете кого-то здесь, в аду.
В Чистилище хоть я и не бывал,
Да
Но вы позвольте мне вас проводить
Не до дверей, а хоть бы часть пути.
Навязчивым я не хочу прослыть,
Но не могу же так от вас уйти!»
И вот идут они, вдвоем, и рядом.
Дорога тихая. Не пахнет адом.
Дант удивлен: «Который это круг?
В других бывал я: шум и крик всегда.
А здесь такая тишина вокруг!»
— «Здесь шума не бывает никогда,—
Тень отвечала. — Так, должно быть, надо,
Чтоб путь в Чистилище был тих. И ада
Чтобы не помнили идущие туда.
Но вы не знаете, как длинен он!
Столетий семь, по-вашему считая.
Иной, что адом слишком удручен,
Идет — и падает, не достигая».
Был Данте этим тоже удивлен:
«А как же вы, не раз…» — «O, надо мною
Не знало время и малейшей власти,
Ни здесь, в аду, ни на земле. Отчасти —
Другие говорили мне,— к несчастью,
Что горько ничего не забывать,
Как детища не забывает мать.
Чувств матери, положим, я не знаю…
Я просто ничего не забываю.
Вот потому просил так горячо я
Мою Терезу и других святых,
Чтоб мне послали что хотят другое,
Но лишь не то, что было — и недаром!—
Моим предчувствием, моим кошмаром…
Чтоб не осталась на земле одною
Моя душа. Просил я о надежде
Уйти с земли, ее покинуть прежде,
Чем тот, кого душа моя любила,
Чем тот, которого теперь ищу…
Но укорять святых я не хочу,
Ни тех, моих, и никаких других:
Ведь, может, было то не в воле их.
Поймите же: я был всегда не сущим,
А если попросту сказать — ничто.
Лишь в нем одном жила душа моя.
Когда ж ушел, кто жизнь мне был несущим,
Я на земле лишился бытия.
Другие этого — что я никто —
Там, на земле, конечно, не видали.
И разные мне имена давали.
Моя ж душа была к себе строга.
И вам, пожалуй, я открыть готов,
Как звал себя я, без высоких слов:
Мое простое имя — пустельга».
«О нет, о нет!— воскликнул Дант тревожно.—
Какая
Какая пустота — и в вашей, строгой!—
Когда идет она такой дорогой
Страданья и любви? Нет, не пустая,
Она полна, и, может быть, до края!»
Но спутница как будто рассмеялась:
«Все вы, земные,— вечно не о том!
Спросите лучше, как я жил потом,
Что на земле еще со мною сталось.
Не исповедуюсь я вовсе вам,
Суды мне ваши тоже не нужны,
Но имя Данте… Помню я, как там
Мы повторяли имя и горам
Флоренции, родной его страны…
Быть может, говорю я слишком много
И осторожней было б помолчать.
Но так тиха в Чистилище дорога,
И я как будто с ним… и там… опять.
Но он ушел. Давно? Вчера? Сейчас?
Не знаю. Только я не мог понять,
Хоть размышлял об этом много раз,
С какою целью, для чего мне дан
Остаток этих дней моих земных?
Не видел смысла никакого в них.
Иль справедливость высшая — обман?
И для чего испытывать мне ту
Неизъяснимую словами тошноту…
Ее все знают в черном океане,
А я узнал ее вверху, заране…
Однако, я привык еще при нем
Бессмыслие и случай отрицать.
И в отраженном бытии моем
Пытался смысл какой-то отыскать.
Был друг у нас. Иль полудруг. И он
Был постоянно чьею-то заботой —
Не знаю почему — но окружен.
Не стоил, мнилось, он ее. Но сон
Привиделся тогда мне очень странный,
Не ясный сон, не сложный, но туманный.
В тумане словно говорил мне кто-то:
„Больные не останутся одни.
Нуждаются в заботе лишь они“.
Проснувшись, я подумал: если прочь
Мой полудруг не отошел совсем,
Не велено ли мне ему помочь?
Но я, ведь, сам не знаю, как и чем,
И тоже болен, да и что могу?
Никто не будет слушать пустельгу.
„Ах, бросьте спорить, ничего не зная!“
И там никто не знал, что пустельга я.
Не получил даров я никаких,
Лишь дар любви. Но вот, порой, играя,
Нарочно сам выдумывал я их
И приводил тем многих к заблужденью.
Я внял, однако, сонному веленью.
Ведь человек-то все-таки был болен:
У тела своего он жил в неволе,
Но жил, не думая об этом плене
И не стремясь нимало к перемене.
Я ласково с ним речи заводил,