Стихотворения о любви

Асадов Эдуард Аркадьевич

1975

Две красоты

Хоть мать-судьба и не сидит без дела, Но идеалы скупо созидает, И красота души с красивым телом Довольно редко в людях совпадает. Две высоты, и обе хороши. Вручить бы им по равному венцу! Однако часто красота души Завидует красивому лицу. Не слишком-то приятное признанье, А все же что нам истину скрывать?! Ведь это чувство, надобно сказать, Не лишено, пожалуй, основанья. Ведь большинство едва ль не до конца Престранной «близорукостью» страдает. Прекрасно видя красоту лица, Душевной красоты не замечает. А и заметит, так опять не сразу, А лишь тогда, смущаясь, разглядит, Когда все то, что мило было глазу, Порядочно и крепко насолит. А может быть, еще и потому, Что постепенно, медленно, с годами, Две красоты, как женщины в дому, Вдруг словно бы меняются ролями. Стареет внешность: яркие черты Стирает время властно и жестоко, Тогда как у духовной красоты Нет ни морщин, ни возраста, ни срока. И сквозь туман, как звездочка в тиши, Она горит и вечно улыбается. И кто откроет красоту души, Тот, честное же слово, не закается! Ведь озарен красивою душой, И сам он вечным расплеснется маем! Вот жаль, что эту истину порой Мы все же слишком поздно понимаем.

1975

Распростилась, и все…

Распростилась, и все. Никаких вестей! Вдруг ушла и оставила мне тоску. И она, будто волк, у моих дверей Смотрит в

небо и воет все «у-у» да «у-у-у». Кто наивен и сразу навек влюблен, Стал бы, мучась, наверное, подвывать. Я ж в людских ненадежностях закален. И меня, вероятно, непросто взять. Нет, тоска, не стремись застудить мечту! И чтоб ты не копалась в моей судьбе, Я веселые строки тебе прочту И само озорство пропою тебе. Ты смутишься, ты хвост трусовато спрячешь И отпрыгнешь, сердясь, от моих дверей. Нет, со мной ты уже никогда не сладишь. Отправляйся-ка лучше обратно к ней! Ведь она ж безнадежно убеждена В том, что ей абсолютно и все простится И что, как ни держала б себя она, Я — при ней. И всегда приползу мириться. И теперь вот, когда, торжество тая, Будет ждать она гордо подобной встречи, Все случится не так: а приду не я, А придет к ней тоска в одинокий вечер. И уж ей-то тоски не суметь пресечь. Гневно встанет и вдруг, не сдержавшись, всхлипнет. Что ж, не зря говорят: «Кто поднимет меч, Тот потом от меча от того и погибнет!»

1975

Лучший совет

Почувствовав неправою себя, Она вскипела бурно и спесиво, Пошла шуметь, мне нервы теребя, И через час, все светлое губя, Мы с ней дошли едва ль не до разрыва. И было столько недостойных слов, Тяжеловесных, будто носороги, Что я воскликнул: — Это не любовь! — И зашагал сурово по дороге. Иду, решая: нужен иль не нужен? А сам в окрестной красоте тону: За рощей вечер, отходя ко сну, Готовит свой неторопливый ужин. Как одинокий старый холостяк, Быть может зло познавший от подруги, Присев на холм, небрежно, кое-как Он расставляет блюда по округе: Река в кустах сверкнула, как селедка, В бокал пруда налит вишневый сок, И, как «глазунья», солнечный желток Пылает на небесной сковородке. И я спросил у вечера: — Скажи, Как поступить мне с милою моею? — А ты ее изменой накажи! — Ответил вечер, хмуро багровея. — И вот, когда любимая заплачет, Обидных слез не в силах удержать, Увидишь сам тогда, что это значит — Изменой злою женщину терзать! Иду вперед, не успокоив душу, А мимо мчится, развивая прыть, Гуляка-ветер. Я кричу: — Послушай! Скажи мне, друг, как с милой поступить? Ты всюду был, ты знаешь все на свете, Не то что я — скромняга-человек. — А ты ее надуй! — ответил ветер. — Да похитрей, чтоб помнила весь век. И вот, когда любимая заплачет, Тоскливых слез не в силах удержать, Тогда увидишь сам, что это значит — Обманным словом женщину терзать! Вдали, серьгами царственно качая, Как в пламени, рябина у реки. — Красавица, — сказал я. — Помоги! Как поступить мне с милою, не знаю. В ответ рябина словно просияла. — А ты ее возьми и обними! И зла не поминай, — она сказала. — Ведь женщина есть женщина. Пойми! Не спорь, не говори, что обижаешься, А руки ей на плечи положи И поцелуй… И ласково скажи… А что сказать — и сам ты догадаешься. И вот, когда любимая заплачет, Счастливых слез не в силах удержать, Тогда узнаешь сам, что это значит — С любовью слово женщине сказать!

1976

«Прогрессивный» роман

Он смеялся сурово и свысока И над тем, как держалась она несмело, И над тем, что курить она не умела, А пила лишь сухое, и то слегка. И когда она кашляла, дым глотая, Утирая слезу с покрасневших век, Он вздыхал, улыбаясь: — Минувший век. Надо быть современною, дорогая! Почитая скабрез «прогрессивным делом», Был и в речи он истинным «молодцом» И таким иногда громыхал словцом, Что она от смущения багровела. А на страх, на застенчивые слова И надежду открыть золотые дали Огорченно смеялся в ответ: — Видали? До чего же наивная голова! Отдохни от высоких своих идей. И, чтоб жить хорошо посреди вселенной, Сантименты, пожалуйста, сдай в музей. Мы не дети, давай не смешить людей, Будь хоть раз, ну, действительно современной! Был «наставник» воистину боевой И, как видно, сумел, убедил, добился. А затем успокоился и… женился, Но женился, увы, на совсем другой. На какой? Да как раз на такой, которая И суровой, и твердой была к нему. На улыбки была далеко не скорая, А строга — как боярыня в терему. И пред ней, горделивой и чуть надменной, Он сгибался едва ли не пополам… Вот и верь «прогрессивным» теперь речам, Вот и будь после этого «современной»!

1976

Колдовские травы

Хоть ты смеялась надо мной, Но мне и это было мило. Ни дать ни взять — дурман-травой Меня ты втайне опоила. Я не был глуп и понимал: К твоей душе не достучаться. Но все равно чего-то ждал — С мечтой ведь просто не расстаться! Нет, взгляды, что бросала ты, Совсем не для меня светили. И птицы счастья и мечты С моими рядом не кружили. Я все рассудком понимал, Смотрел на горы и на реки, Но будто спал, но будто спал, Как зачарованный навеки. И чуть ты бровью шевелила — Я шел безгласно за тобой. А ты смеялась: «Сон-травой Тебя я насмерть опоила!» Но и во сне и наяву, Как ни тиранствуй бессердечно, А все же злому колдовству Дается царство не навечно! О, как ты вспыхнула душой И что за гнев в тебе проснулся, Когда я, встретившись с тобой, Однажды утренней порой Вдруг равнодушно улыбнулся. Не злись, чудная голова, Ты просто ведать не желала, Что есть еще разрыв-трава, Ее мне сердце подсказало!

1976

Идеал

Я шел к тебе долго — не год, не два, Как путник, что ищет в буран жилье. Я верил в большие, как мир, слова И в счастье единственное свое. Пускай ты не рядом, пускай не здесь, Я счастья легкого и не жду, Но ты на земле непременно есть, И я хоть умру, но тебя найду! О, сколько же слышал я в мире слов, Цветистых, как яркая трель дрозда, Легко обещавших мне и любовь, И верность сразу и навсегда! Как просто, на миг себя распаля, Люди, что честностью не отмечены, Вручают на счастье нам векселя, Которые чувством не обеспечены. И сколько их было в моей судьбе, Таких вот бенгальски-пустых огней, Случалось, я падал в пустой борьбе, Но вновь подымался и шел к тебе, К единственной в мире любви моей! И вот, будто вскинувши два крыла, Сквозь зарево пестрых ночных огней, Ты вдруг наконец-то меня нашла, Влетела, как облако, подошла, Почти опалив красотой своей. Сказала: — И с радостью, и с бедой Ты все для меня: и любовь, и свет, Пусть буду любовницей, пусть женой, Кем хочешь, но только всегда с тобой. Не знаю, поверишь ты или нет?! Да что там — поверишь, ты сам проверишь, Что то не минутный накал страстей, Любовь ведь не ласками только меришь, А правдой, поступками, жизнью всей! Вот этому я и молюсь закону. И мне… Мне не надо такого дня, Который ты прожил бы без меня, Ну пусть только слово по телефону. Мечтать с тобой вместе, бороться, жить, Быть только всегда для тебя красивою. Ты знаешь, мне хочется заслужить Одну лишь улыбку твою счастливую. Я молча стою, а душа моя Как будто бы плавится в брызгах света. И чувствую нервами всеми я, Что это не фразы, а правда это. И странной я жизнью теперь живу. Ведь счастье… Конечно б, оно свершилось, Да жалко, что ты мне во сне приснилась, А я-то искал тебя наяву…

1976

Поэзия и проза

Шагая по парку средь голых кленов Вдоль спящей

под белым платком реки, Веселая пара молодоженов Швыряла друг в друга, смеясь, снежки. Она была счастлива так, что взглядом Могла бы, наверное, без хлопот На том берегу, а не то что рядом, Как лазером, плавить и снег, и лед. Пылал ее шарф, и лицо сияло, Смеялась прядка на ветерке, И сердце в груди ее громыхало Сильней, чем транзистор в его руке. Увидевши яблони возле пруда, Что, ежась под ветром, на холм брели, Она озорно закричала: — Буду Сейчас колдовать, чтоб свершилось чудо, Хочу, чтобы яблони зацвели! И звездочки стужи, сначала редко, Затем все дружнее чертя маршрут, Осыпали черные пальцы веток — И вот оно: яблони вновь цветут! Но счастье еще и не то умеет. Вокруг — точно зарево! Посмотри: На ветках, как яблоки пламенея, Качаются алые снегири. Однако, взглянув равнодушным взором На эту звенящую красоту, Он, скучно зевнув, произнес с укором: — Ведь скажешь же всякую ерунду!.. Уж слишком ты выдумки эти любишь, А я вот не верю ни в чох, ни в стих. И снег — это снег, а синиц твоих, Прости, но как фрукты ведь есть не будешь! А, кстати, сейчас бутербродец вдруг Нам очень бы даже украсил дело! — Сказал, и от слов этих все вокруг Мгновенно ну словно бы потемнело: Солнце зашторилось в облака, Пенье, как лед на ветру, застыло И словно незримая вдруг рука Пронзительный ветер с цепи спустила. От ярости жгучей спасенья нет, Ветер ударил разбойно в спину, И сразу сорвал белоснежный цвет, И алое зарево с веток скинул. И нет ничего уж под серой тучей — Ни песен, ни солнца, ни снегирей. Лишь ссоры ворон, да мороз колючий, Да голый, застывший скелет ветвей. И все! И улыбка вдруг улетает. И горький упрек прозвенеть готов… Вот что со счастьем порой бывает От черствой души и холодных слов!

1977

Учитесь!

Учитесь мечтать, учитесь дружить, Учитесь милых своих любить И жить горячо и смело. Воспитывать душу и силу чувств — Не только труднейшее из искусств, Но сверхважнейшее дело! — Позвольте, — воскликнет иной простак, — Воспитывать чувства? Но как же так? Ведь в столбик они не множатся! Главное в жизни, без лишних слов, — Это найти и добыть любовь, А счастье само приложится. Спорщики, спорщики!.. Что гадать, Реку времен не вернете вспять, Чтоб заново жить беспечно. Так для чего ж повторять другим Всех наших горьких ошибок дым, Жизнь-то ведь быстротечна. Нельзя не учась водить самолет, Но разве же проще любви полет, Где можно стократ разбиться? Веру, тепло и сердечность встреч Разве легко на земле сберечь? Как же тут не учиться?! Учитесь, товарищи, уступать, Учитесь по совести поступать, И где бы ни пить — не упиться. Непросто быть честным всегда и везде, И чтобы быть верным в любой беде, Трижды не грех учиться! С готовой, с красивой душой навек Отнюдь не рождается человек, Ничто ведь само не строится. Уверен, что скромником и бойцом, Отзывчивым, умницей, храбрецом — Учатся и становятся. Но как это сделать? Легко сказать! Как сделать?.. А душу тренировать На искренность, на заботы. Как в спорте, как в музыке, как в труде, Тренаж нужен людям везде-везде, Вот так и берут высоты. Высоты всяческой красоты, Любви и действительной доброты, И нечего тут стыдиться! Ведь ради того, чтоб не зря весь век Носили мы звание Человек, — Стоит, друзья, учиться!

1978

Дым отечества

Как лось охрипший, ветер за окошком Ревет и дверь бодает не щадя, А за стеной холодная окрошка Из рыжих листьев, града и дождя. А к вечеру — ведь есть же чудеса — На час вдруг словно возвратилось лето И на проселок, рощи и леса Плеснуло ковш расплавленного света. Закат мальцом по насыпи бежит, А с двух сторон, в гвоздиках и ромашках, Рубашка-поле — ворот нараспашку, Переливаясь, радужно горит. Промчался скорый, рассыпая гул, Обдав багрянцем каждого окошка, И рельсы, словно «молнию»-застежку, На вороте со звоном застегнул. Рванувшись к туче с дальнего пригорка, Шесть воронят затеяли игру. И тучка, как трефовая шестерка, Сорвавшись вниз, кружится на ветру. И падает туда, где, выгнув талию И пробуя поймать ее рукой, Осина пляшет в разноцветной шали, То дымчатой, то красно-золотой. А рядом в полинялой рубашонке Глядит в восторге на веселый пляс Дубок-парнишка, радостный и звонкий, Сбив на затылок пегую кепчонку, И хлопая в ладоши, и смеясь. Два барсука, чуть подтянув штаны И, словно деды, пожевав губами, Накрыли пень под лапою сосны И, «тяпнув» горьковатой белены, Закусывают с важностью груздями. Вдали холмы, подстрижены косилкой, Топорщатся стернею там и тут, Как новобранцев круглые затылки, Что через месяц в армию уйдут. Но тьма все гуще снизу наползает, И белка, как колдунья, перед сном Фонарь луны над лесом зажигает Своим багрово-пламенным хвостом. Во мраке птицы словно растворяются, А им взамен на голубых крылах К нам тихо звезды первые слетаются И, размещаясь, ласково толкаются На проводах, на крышах и ветвях. И у меня такое ощущенье, Как будто бы открылись мне сейчас Душа полей, и леса настроенье, И мысли трав, и ветра дуновенье, И даже тайна омутовых глаз… И лишь одно с предельной остротой Мне кажется почти невероятным: Ну как случалось, что с родной землей Иные люди, разлучась порой, Вдруг не рвались в отчаянье обратно?! Пусть так бывало в разные века, Да и теперь бывает и случается. Однако я скажу наверняка О том, что настоящая рука С родной рукой навеки не прощается! Пускай корил ты свет или людей, Пусть не добился денег или власти, Но кто и где действительное счастье Сумел найти без Родины своей?! Все, что угодно, можно испытать: И жить в чести, и в неудачах маяться, Однако на Отчизну, как на мать, И в смертный час сыны не обижаются. Ну вот она — прекраснее прикрас, Та, с кем другим нелепо и равняться, Земля, что с детства научила нас Грустить и петь, бороться и смеяться. Уснул шиповник в клевере по пояс, Зарницы сноп зажегся и пропал, В тумане где-то одинокий поезд, Как швейная машинка, простучал… А утром дятла работящий стук, В нарядном первом инее природа, Клин журавлей, нацеленный на юг, А выше, грозно обгоняя звук, Жар-птица лайнер в пламени восхода. Пень на лугу, как круглая печать, Из-под листа — цыганский глаз смородины. Да, можно все понять иль не понять, Все пережить и даже потерять Все в мире, кроме совести и Родины!

1978

Побереги

Ты говоришь, что кончилась любовь И слишком много сделано такого, Что не позволит возвратиться вновь Ни даже тени нашего былого. Ну что же, ладно. Так и порешим. Как бы незримый договор подпишем, Что мы теперь друг другу не напишем, Не встретимся и вновь не позвоним. О, как легко решенья принимаются! Что годы встреч иль даже просто год, Все вдруг, как пена с молока, сдувается, Иль будто дрозд из клетки выпускается: Прощай, лети! И никаких забот. Куда как просто, душ своих не мучая, Пожать друг другу руки: — В добрый путь! Но все, что было светлого и лучшего, Его куда и как перечеркнуть?! Мы произносим: — Кончена любовь. — Порой бодрясь и голосом и взглядом, Но чувствуем, как холодеет кровь, И что-то в нас почти кричит: — Не надо! Эх, были бы волшебные весы, Чтоб «за» и «против» взвесить успевали, Чтоб люди дров в азарте не ломали И не тогда ошибки понимали, Когда давно отстукают часы. И чтоб не вышло зло и несчастливо, Давай-ка, те часы остановив, Свершим с тобой не подлинный разрыв, А, может, что-то вроде перерыва. Да, не порвем всех нитей до конца. Пускай смешно, но слишком жизнь сурова. Простимся так, чтоб, если надо, снова Могли друг друга отыскать сердца. Легко в ненастье крикнуть: — Навсегда! — Но истая любовь, она не тонет И, может быть, на нашем небосклоне Еще взойдет, как яркая звезда. Кто мы с тобой: друзья или враги? Сегодня в душах все перемешалось. Но если что-то светлое осталось, Не разбивай его, побереги!