Стихотворения. Поэмы. Проза
Шрифт:
Лутковскому. – Печаталось под заглавиями «К…» и «Л<утковско>му», входило в раздел «Послания». Посвящено командиру Нейшлотского полка, участнику Отечественной войны 1812 г. Егору (Георгию) Алексеевичу Лутковскому (ум. в 1831 г.), давнему знакомому семьи Боратынских и дальнему их родственнику, принявшему живое участие в судьбе поэта.
А Епендорфские трофеи? – Лутковский, вероятно, рассказывал о сражении под селением Эпендорф в Саксонии (1813).
Веселый сын Цитереи – Эрот (см. Словарь).«О счастии с младенчества тоскуя…» – Печаталось под заглавиями «Истина. Ода» и «Истина», входило в раздел «Элегии». Стихотворение получило признание критики. П.А. Плетнев назвал его «в некотором смысле драмою, где действует сам поэт, его жизнь и наставница их – Истина». В.Г. Белинский, считая стихотворение «одним из замечательных», также отметил его драматизм: проявление «несчастного раздора мысли с чувством, истины с верованием».
«Взгляни
Богдановичу. – Входило в раздел «Послания». Форма послания к умершему поэту Ипполиту Федоровичу Богдановичу (1743–1803), автору знаменитой шутливо-иронической поэмы «Душенька», определена традицией. Стихотворение получило разноречивые отклики: одни современники поэта (А.И. Тургенев) называли его «прекрасным посланием», другие (А.А. Дельвиг), П.А. Вяземский, В.И. Туманский, позднее В.Г. Белинский) оценили его в целом отрицательно. А.А. Дельвиг полагал, например, что послание написано в старомодной манере. Он сообщал А.С. Пушкину: «“Послание к Богдановичу” исполнено красотами, но ты угадал: оно в несчастном роде дидактическом. Холод и суеверие французское пробиваются кой-где. Что делать? Что пройдет! Баратынский недавно познакомился с романтиками, а правила французской школы всосал с материнским молоком». Возможно, противоречивость оценок связана с тем, что стихотворение отражает перелом в творческом развитии Баратынского. С одной стороны, поэт неудовлетворен унылыми элегиями русских романтиков, в том числе и собственными (существует предположение, что именно послание «Богдановичу» он имел в виду, когда писал А.С. Пушкину: «Я… в одной не напечатанной пьесе говорю, что стало очень приторно “Вытье жеманное поэтов наших лет”»). В этом Баратынский сближался с Пушкиным и поэтами его круга. С другой стороны, он выдерживает послание в духе, как отметил Дельвиг, правил французского классицизма. Кроме того, с одной стороны, ему претит зависимость от «торговой логики», и в этом отношении он также солидарен с Пушкиным и его друзьями. Но, с другой стороны, отстаивая независимость писателя от торговцев-издателей, неожиданно одобряет его зависимость от меценатов, против чего резко высказывались декабристы, Пушкин и другие литераторы.
Жуковский виноват; он первый между нами Вошел в содружество с германскими певцами… – Баратынский присоединился к мнению В.К. Кюхельбекера, который в статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» (1824) резко отрицательно отозвался о поэзии Жуковского и ее роли в развитии русской поэзии.
Кто «Душеньку» твою всех прежде оценил?.. – По словам Н.М. Карамзина, Екатерина II «читала “Душеньку” с удовольствием и сказала о том сочинителю; что могло быть для него лестнее? Знатные и придворные, всегда ревностные подражатели государей, старались изъявить ему знаки своего уважения и твердили наизусть места, замеченные монархинею».
О наших судиях не смею молвить слова… – С резким возмущением Баратынский писал поэту И.И. Козлову: «Наши журналисты стали настоящими литературными монополистами; они создают общественное мнение, они ставят себя нашими судьями при помощи своих ростовщических средств, и ничем нельзя помочь!.. Какой-нибудь Греч, Булгарин, Каченовский составляют триумвират, который управляет Парнасом».
Избрать в советники кота и петуха… – «Богданович, – писал К.Н. Батюшков в статье «Нечто о Поэте и Поэзии», – жил в совершенном уединении. У него были два товарища, достойные добродушного Лафонтена: кот и петух. Об них он говорил, как о друзьях своих, рассказывал чудеса, беспокоился об их здоровье и долго оплакивал их кончину».
Недавно от него товарищ твой Назон Посланье получил… – Имеется в виду послание Пушкина «К Овидию», написанное в 1821 г.
Назон Публий Овидий (43 г. до н. э. – 17 г. н. э.) – римский поэт.«Очарованье красоты…» – Первоначально опубликовано под заглавием «А.А. В<оейков>ой». Обращено к Александре Андреевне Воейковой (урожд. Протасова; 1795–1829), жене поэта и журналиста А.Ф. Воейкова, племяннице В.А. Жуковского, посвятившего ей балладу «Светлана». Известна еще одна редакция стихотворения:
Очарованье красоты
Твоей во благо нам;
Не будишь нас, как солнце, ты
К мятежным суетам;
От дольной жизни, как луна,
Манишь за край земной,
С тобой, как ты, душа полна
Высокой тишиной.
Леда. – Вольный перевод одноименного стихотворения Парни. Евротейский древний ток… – Имеется в виду Еврот, река в Спарте, на юге Пелопоннеского полуострова.
«Завыла буря; хлябь морская…» – Дважды печаталось под заглавием «Буря» и входило в раздел «Элегии». При первой публикации (1825) стихотворение встретило цензурные препятствия, о чем Баратынский писал своему другу, позднее родственнику Н.В. Путяте (1802–1877): «Леда моя публично целуется со своим Лебедем. А буре шуметь не позволено. Неисповедимы пути твои, о цензура русская!» В издании 1835 г. стихи 11–20 были запрещены цензурой и заменены точками. Стих 21 в автографе читался: «Иль вечным будет заточенье?» Одни комментаторы предполагают, что в стихотворении отразились впечатления от морских бурь в Финском заливе во время знаменитого
«Рука с рукой Веселье, Горе…» – Дважды печаталось под заглавием «Веселье и Горе». По теме сходно со стихотворением Мильвуа «Plasir et paine» («Удовольствие и печаль»).
«Как много ты в немного дней…» – Стихотворение встретило цензурные возражения. В издании 1827 г. напечатано с цензурной заменой двух последних стихов:
Как покаянье плачешь ты
И как безумье ты хохочешь.
В издании 1835 г. восьмой стих заменен точками, а последний напечатан, как в тексте. Цензура сочла «неприличным» «сравнение развратной женщины со святою Магдолиною». Баратынский, как явствует из его письма В.В. Измайлову, предложил замену: «Что же касается до имени Магдалины, которое пугает цензуру, я решил заменить его словом: богомолка, хотя эта перемена портит всю пьесу». Однако цензура не согласилась, по-видимому, и на эту переправку. Обращено к Аграфене Федоровне Закревской, урожденной графине Толстой (1799–1879), жене финляндского генерал-губернатора А.А. Закревского. Баратынский познакомился с ней в конце 1824 г. в Гельсингфорсе и, по словам Н.В. Путяты, «попал в ее волшебные сети». В письмах он часто называл ее Магдалиной. Закревская отличалась красотой и с вызывающей свободой держалась в свете. Ее характер интересовал Пушкина, назвавшего Закревскую «беззаконной кометой» и «Клеопатрой Невы». Под именем Нины она вошла героиней в поэму Баратынского «Бал».
«Отчизны враг, слуга царя…» – При жизни Баратынского эпиграмма не печаталась. Направлена против Алексея Андреевича Аракчеева (1769–1834), временщика при Павле I и Александре I. Скрываясь от очей… – Намек на уединение Аракчеева в своем поместье Грузино, Новгородской губернии.
«Взгляни на лик холодный сей…» – Печаталось под заглавием «Надпись».
«Решительно печальных строк моих…» – Дважды печаталось под заголовком «Оправдание» и входило в раздел «Элегии». Одна из самых знаменитых элегий Баратынского, восторженно оцененная Пушкиным.
Из-за угла пафосских пилигримок… – Речь идет о женщинах легкого поведения.
Пафосские пилигримки – жрицы любви (см. Словарь: Пафос).Череп. – Печаталось под заглавием «Могила» и входило в раздел «Элегии». Современная поэту критика связывала тему стихотворения с «Чайльд-Гарольдом» (V–VII строфы 2-й песни) Байрона и его же «Надписью на кубке из черепа» («Lines inscribed upon a cup formed from a scull»). П.А. Плетнев, касаясь этой темы, писал, что «подобный предмет есть в стихотворениях знаменитого Байрона. Мы из любопытства сравнивали эти два произведения. Русский стихотворец в этом случае гораздо выше английского. Байрон, сильный, глубокий и мрачный, почти шутя говорил о черепе умершего человека. Наш поэт извлек из этого предмета поразительные истины». Пушкин, соотнеся стихотворение с размышлениями Гамлета над черепом бедного Йорика в «Гамлете» (1-я сцена V акта) Шекспира, в послании Дельвигу («Прими сей череп, Дельвиг…») писал о «Гамлете– Баратынском».
«Мы пьем в любви отраву сладкую…» – Печаталось под заглавиями «Сонет» и «Любовь».
Авроре Ш<ернваль>. – Дважды печаталось под заглавием «Девушке, имя которой было Аврора». Существует предположение, что стихотворение было первоначально написано по-французски и только потом переведено на русский язык. Обращено к Авроре Карловне Шернваль (1808–1902; в первом браке – за П.Н. Демидовым, во втором – за Андр. Н. Карамзиным), дочери выборгского губернатора. Сестре А.К. Шернваль, графине Эмилии Карловне Мусиной-Пушкиной, посвятил стихотворение М.Ю. Лермонтов. Соименница зари – см. Словарь: Аврора.
«Когда взойдет денница золотая…» – Печаталось под заглавием «Песня».
«Идиллик новый на искус…» – Печаталось под заглавием «Эпиграмма». Направлена, по-видимому, против Владимира Ивановича Панаева (1792–1859), поэта-идиллика, враждебно относившегося к поэтам пушкинского круга.
«Войной журнальною бесчестит без причины…» – Экспромт направлен против П.А. Вяземского, который активно участвовал в литературных полемиках 1820-х годов. Тогда же, в мае 1825 г., до Вяземского дошли слова из апрельского письма Баратынского к И.И. Козлову: «Всего досаднее Вяземский. Он образовался в беспокойные времена междоусобий Карамзина с Шишковым, и военный дух не покидает его и ныне». Подобные упреки Вяземский слышал не только от Баратынского, но и от Пушкина, который писал ему: «Бранюсь с тобою за одно послание к Каченовскому; как мог ты сойти в арену вместе с этим хилым кулачным бойцом – ты сбил его с ног, но он облил бесславный твой венок кровью, желчью и сивухой…» Комментируемая эпиграмма была написана до личного знакомства Баратынского с Вяземским. В конце 1825 г. они подружились, а впоследствии Баратынский посвятил Вяземскому сборник «Сумерки». Сам Вяземский вспоминал: «Баратынский говаривал мне, что в моих полемических стычках напоминаю я ему старых наших бар, например Алексея Орлова, который любил выходить с чернью на кулачные бои».