Стихотворения. Поэмы. Проза
Шрифт:
– - Начнем с того,-- вновь заговорила кузина,-- что в доме то и дело трещала мебель, да как трещала! Вдруг как будто кто из пистолета выстрелит... так даже вздрогнешь; ну, да это положим, ничего: весна началась рано, весной всегда мебель трещит... А то вот что было, это было незадолго до смерти Сони... сидим мы за ужином, вдруг слышим, в буфете как будто кто блюдо или тарелки уронил... слышим -- ударилось что-то об пол и разбилось вдребезги... Демьян вышел посмотреть... бабушка рассердилась. Даже папенька сказал: "Какая это там дура
– - Вы сами слышали?
– - Сама слышала.
– - А помнишь, ты рассказывала, помнишь, про белую женщину?-- сказала Катиш.
– - Как не помнить!
– - Какая белая женщина?
– - спросил я, невольно оглянувшись, не стоит ли кто в мрачной глубине старого сада.
– - А вы знаете, где стоял гроб покойной Сони?
– - перебила меня Катиш, обратив ко мне слабо озаренное месяцем лунообразное лицо свое.
– - Где стоял?
– - Там, где вы спите... в горенке...
И она засмеялась.
Я побледнел.
– - Что вы смеетесь?
– - Ага! Трусите!..
– - Что ж тут веселого?
– - Я когда-нибудь надену простыню да и приду к вам...
– - Я вас убью,-- сказал я серьезно,-- лучше и не приходите, не подвергайте жизнь опасности; что попадется под руку, так и пущу; подсвечник -- так подсвечник, палка -- так палку, право!..
– - Вот какой вы вежливый!
– - сказала Катиш, но нисколько не рассердилась, приняв слова мои за выражение величайшей трусости.
– - О, если б вы знали мою сестру, так не боялись бы! Бога бы молили, чтоб она пришла!
– - заговорила Лиза, и голос ее стал как-то звучнее и певучее.-- Если б вы знали, что это было за существо! Красавица, каких вы и не видели. Такие темные брови дугой, глаза синие, улыбка... помнишь, Катиш, какая была улыбка!..
В эту минуту ночная бабочка стукнулась об стекло, за которым был свет,-- я вздрогнул.
– - Я бы не знала, как благодарить бога,-- продолжала Лиза,-- если б она с того света хоть на одну минутку пришла ко мне... видно, еще не довольно горя и не довольно слез, чтоб она...
– - Полноте там городить всякий вздор,-- послышался из гостиной голос старухи.-- Лиза, узнай поди, скоро ли ужинать?
Лиза встала.
Так или, лучше сказать, почти так прошел этот день. Вечер в особенности оставил во мне впечатление. Я и десятой доли не в состоянии передать вам всех чудес, мною переслушанных, которые будто бы совершались в доме Хрустина; но я был так настроен, что каждое слово попадало в меня, как в натянутую струну, и эта струна дрожала.
Когда с Хохловым, после ужина, проводив Катиш до ее обиталища, мы деревней возвращались в нашу горенку, каждая тявкнувшая собака заставляла меня невольно вздрагивать.
Ночь в саду и ночь над рекой была полна каких-то таинственных звуков, и смутных предчувствий чего-то необычайного была
"Экая милая у меня кузина-то,-- думал я между прочим,-- да и Хрустин-то какой должен быть добрый человек, хоть и смотрит каким-то медведем... да и старуха-то, что в ней дурного?.. Славно я здесь проживу лето, и не увижу, как пройдет, и не увижу!"
Сверх всякого чаяния, на другой день с утра полил дождь. Хохлов после чаю сей же час, в присутствии старухи, занялся Андрюшей. Кузина была скучна и скоро ушла в свою комнату. Я вышел в залу; у окошек девки плели кружева, молча на меня косились, краснели, когда я подходил к ним слишком близко, и проворно перебирали коклюшки. Сам Хрустин сидел в кабинете, я видел в дверь только его широчайшую спину. Николай -- человек, который первый привел нас в горенку,-- мылил еще подбородок: он, как домашний цирюльник и даже фельдшер, собирался брить его. Газет в доме никаких не выписывалось, Читать было нечего, вообще о политике не имелось ни малейшего понятия. Новости о рекрутских наборах, падежах, пожарах и даже о назначении нового исправника доходили в барский дом через старосту.
Мне нечего было больше делать, как только уйти к себе в горенку; но одному мне там быть не хотелось... "Кого бы позвать?" -- думал я.
– - Демьян,-- сказал я, проходя переднюю, которая в будни превращалась в мастерскую башмачника и страшно пахла кожей, салом и клоповником, то есть вениками, развешанными по стене, как запас на зимние месяцы, а может быть, как товар, сбываемый в пользу производителей.-- Демьян,-- сказал я,-- зайди к нам, снеси мои сапоги куда-нибудь посушить... мокры...
Через полчаса Демьян застал меня на кровати вовсе без сапогов и, вероятно, повернувшись, вышел бы, не говоря ни слова, но... я решился не выпускать его... С любопытством посмотрел я ему в глаза, водянисто-серые и полузакрытые неровным разрезом отяжелевших век, с желтыми ресницами,-- подумал: как это могут эти глаза без страха видеть домовых?
– - и вероятно, с намерением доказать старику, что все это вздор, суеверие, бабьи сказки... и больше ничего... спросил его, давно ли он живет и служит в доме Хрустиных.
– - Я, сударь, давно-с,-- начал он, осматривая подошвы сапогов моих и улыбаясь...
– - А как давно?
– - Да как бы это вам сказать... давно ли... с... Вот, дом-от, что вы изволите видеть... я уж был камердинером; уж женат был, сударь; а его еще и не было. На моих глазах и поднялся, при мне и фундамент рыли, а теперь... скоро, почитай, развалится дом-от; столбы, сударь... подгнили... да-с... Вот что, сударь!..
Мое воображение было так глупо настроено, что я испугался. "Ну, как этот дом,-- вздумал я,-- да и в самом деле повалится, да задавит Лизу, шутка ли? столбы какие-то подгнили!"