Стихотворения. Поэмы. Проза
Шрифт:
– - Эдак-то вы меня с вашей прачкой-то всего обокрадете...
Трофим вытаращил глаза, молча мотнул раза два головой, очевидно, хотел из лица своего скорчить какую-то гримасу, но гримасы никакой не вышло... Личные мускулы с непривычки отказали ему в повиновении, только губы с большей энергией выступили вперед и еще больше надулись.
– - А на что мне ваш платок?
– - проговорил Трофим.
– - На что! Подарил кому-нибудь, а не то пропил. Знаю я вас -- да-а!
– - Да-а! а кому я носовой платок подарю?
– - А почем я знаю... бабе какой-нибудь...
При этом Христофорский осторожно задвинул ящик, зазвенел связкой ключей, и комод был заперт.
После этого Христофорскому больше ничего не оставалось делать, как только сесть на стул.
Он гордо сел на стул, расставил свои ноги и обеими руками оперся о свои тощие колена, как бы сбираясь экзаменовать или допрашивать подсудимого.
– - Ну, где ты мне теперь платок возьмешь? А?..-- спросил он Трофима, задумчиво скосивши на сторону длинный, совершенно птичий нос свой, и совершенно спокойным голосом.
– - А не знаю, где я вам платок возьму, -- отвечал Трофим, тоже совершенно спокойным голосом.
– - Ну, -- поковырявши в ухе пальцем и не поднимая глаз, сказал Христофорский, -- не знаешь, так и хорошо. Платок этот стоил мне карбованец, то есть рубль серебром, ты уж так и знай.
– - Чего? Ваш платок-то и тридцати копеек не стоит. Горячиться-то не из чего. Да!..
Трофим смутно понял намерение своего барина и явно был задет им за самое живое место, но он ошибался: Христофорский не горячился, он только вытянул ноги и еще ниже опустил глаза.
– - Ты уж так и знай!
– - повторил Христофорский, в свою очередь задетый за живое, и на впалых Щеках его, оттененных реденькими баками, выступил румянец.
– - Да чего знать-то!..
– - По-твоему, тридцать копеек, а по-моему, рубль: я за него в городе заплатил рубль, потому что он как есть шелковый, значит, я за него рубль и вычту из твоего жалованья...
Губы Трофима надулись до такой степени, что Дрожали и готовы были лопнуть, глаза его также уставились на Христофорского.
– - Ну, ступай, и нечего тебе тут стоять!.. Ступай!
– - Да что ступай, помилуйте!
– - А за что мне тебя миловать?
– - Да как за что? Я вам сам другой платок куплю. Что вы?..
– - Мне теперь другого не надо, украли так украли, с кем греха не бывает, вычту, да и все тут...
– - Да из чего вычитать-то. А! Разве я потерял его? Уж коли того -- так с прачки и взыскивайте.
– - Ты с прачки и взыскивай. Мне-то что?
– - Да помилуйте!
– - А за что мне тебя миловать!
– - Жалованье-то не от вас идет. Я...
Христофорский окончательно весь покрылся румянцем. Он минуты две водил глазами по полу, как бы не решаясь взглянуть на губы Трофима, очевидно, негодующие. Он только покосился на них и вполголоса отдал приказание набить ему трубку.
Трофим, не переставая глядеть на барина, обошел комнату, достал в углу чубук и стал неистово продувать его.
– - Эдак, сударь, не делают, за двадцатикопеечный платок рубли высчитывать,-- мягким голосом заговорил Трофим, набивая трубку.
– - Ну,
– - Это, сударь, того, выходит...
– - А разве ты не знаешь, -- сказал барин, величаво одной рукой принимая трубку, а другой подбоченившись,-- что от меня зависит завтра же прогнать тебя.
– - Я и сам другое место сыщу.
– - Ну, хорошо, ищи себе, свищи! Хорошо! Ты мне одной своей гармоникой надоел. Вот ты у меня поиграй, попробуй, когда я спать хочу!
– - Поиграю!
– - мотнув головой и подавая Христофорскому спичку с огнем, решительно сказал Трофим.-- Ей-богу, поиграю!
– - Не смеешь!
– - Ей-богу!
– - Ну, попробуй...
– - А попробую...
– - А вот только попробуй... Га!.. Как!.. как ты смеешь!.. Как ты мне смеешь так отвечать? А!..
– - воскликнул Христофорский, вскочив со стула, как укушенный, вытянувшись в повелительную позу и приподняв чубук. В узеньких серых глазах его, под двумя закавыками таких же маленьких бровей, сверкнул гнев, верхняя губа ушла под нос, нижняя приподнялась кверху.
– - А, ей-богу же, попробую!
– - с легкой дрожью на губах, еще решительнее отвечал Трофим.
– - По... по... пошел вон... болван! скотина! черт! вон пошел!..
– - закричал на него Христофорский, протянувши к двери указательный палец.
Трофим еще раз побожился и вышел вон...
Христофорский с минуту постоял в той же повелительной позе, с приподнятым чубуком, потом прошелся по комнате.
– - Ага, струсил! Видно, я не свой брат!
– - подумал он, и стал насасывать чубук, но дыму не оказалось: весь табак с огнем и пеплом просыпался на пол... Христофорский присел на корточки и стал подбирать его. Тут случилось новое маленькое несчастье. В его помочах оказалось не довольно растяжимости, сзади оборвалась пуговица и покатилась под комод. Христофорский не без труда отыскал ее, заперся, стащил с себя брюки, достал иголку с ниткой и сам пришил костяжку...
Потом он надел халат и целый час ничего не делал, сидел на диване, курил Жуков табак и мечтал.
II
А мечтать -- это было любимым его занятием. Почтенный Мокей Трифоныч был отчасти счастливый смертный.
"Ведь таких умных людей, как я, на свете не много,-- не шутя думал про себя Мокей Трифоныч,-- потому что я все могу... все... стоит только мне захотеть"; тут Христофорский мечтал, что, поступи он на сцену, будет лучше Мочалова и лучше всех актеров; купи красок, натяни холст и начни малевать, выйдет картина не хуже тех, за которые большие деньги дают; достань лексикон рифм, напишет стихи, да такие, что Пушкина заткнет за пояс, а вздумал волочиться -- беда! никакая мадам не устоит -- будь хоть принцесса... стоит только захотеть!.. Ну, не счастливый ли смертный! и добро бы еще он трудился и что-нибудь пробовал, ничуть: от роду не брал в руки кисти, никогда не выдумал ни одного стиха, и ни одной интриги не сумел свести ни с одной горничной... Откуда же была в нем такая уверенность, это уж бог его знает.