Стихотворения. Поэмы. Проза

Полонский Яков Петрович

"Неужели это Скандинавцев?" -- думал я, сидел и думал до тех пор, пока не вошла кузина.

– - А где же Сергей Иваныч?
– - спросила она, оглядывая зал, как будто Скандинавцев мог спрятаться куда-нибудь под стол или в угол.

– - Ушел, -- сказал я, -- боится, что обед его простынет.

– - Вечно так. Сумасшедший! Придет и уйдет точно феномен какой!

– - Быть может, он и феномен для вас...
– - сказал я под нос.

Лиза покраснела, ни слова не отвечала мне и ушла в коридор.

С этой минуты, как дважды два четыре, ясно показалось мне, что Лиза неравнодушна к Скандинавцеву. С этой

минуты уверенность в этом росла во мне с каждым днем, и мне было только досадно, зачем Лиза не сделает меня окончательно поверенным задушевных тайн своих. Неужели Катя более меня достойна полного доверия?

Мне даже хотелось видеть их вдвоем, но это было, как видно, очень трудно: во-первых, неизвестно почему Аграфена Степановна считала его дурным человеком (она и меня считала негодным мальчиком), раз как-то даже при мне назвала Скандинавцева табачником. Скандинавцев, вероятно, знал все, понимал всех и по целым месяцам не показывал носу, то есть не являлся на глаза Аграфены Степановны, пропуск кал даже торжественные дни и не забегал ее поздравить; когда же встречался, оправдывался такими причинами, которые скорей могли усыпить, чем разбудить в ней какие бы то ни было подозрения.

Несмотря на все это, раз на моих глазах Лиза и Скандинавцев сошлись и наговорились. Виновником такого свидания был не кто другой, как я... и это случилось вот как.

Лиза иногда уходила погулять, разумеется, не одна, а под присмотром. Насчет прогулок деревня искони дает такие права, против которых не может устоять никакая Аграфена Степановна. Что могла, например сказать эта старуха в ответ на очень простое и естественное желание Лизы идти за грибами (она же любила грибы так же, как Хрустин любил арбузы). Все что она могла сказать,-- это "ступай и не опаздывай"! в провожатые же снарядили ей домашнюю куму Аксинью, Андрюшу и Хохлова. Хохлов все более и более приобретал ее любовь и доверенность, потому, во-первых, что был молчалив, как рыба, словечка лишнего не скажет, во-вторых, потому, что учил Андрюшу, или, лучше сказать, бился с ним, как рыба об лед, и не жаловался, не говорил, подобно Лизе, что он глуп, как дерево.

Когда и как они ушли, я не видал, я был в горенке, куда удалился тотчас же после обеда, и сочинял письмо к Красильскому. Мне хотелось это письмо написать как можно кудреватее, хотелось представить ему мое положение между двумя существами, столь друг другу противоположными, а именно, между Лизой и Аграфеной Степановной; первую называл я богиней, вторую -- бабой-ягой. Долго бы еще грыз я перо, придумывая различные сравнения, если б Демьян, которого я еще в передней попросил достать мне сургучика, не пришел ко мне с кусочком сургуча и с печаткой, на которой были вырезаны сердце и якорь.

– - А наши господа,-- сказал он,-- гулять пошли.

– - Какие господа?

– - Лизавета Антоновна, Андрей Антоныч с учителем да еще не знаю кто, кажется, Аксинья-ключница. Кузовочки взяли, сударь, в ореховую, говорят, рощу, за грибами пойдем.

– - Ушли?

– - Ушли, сударь.

– - Ну, и я пойду, авось догоню: письмо я и вечером запечатаю.

И, не расспросив дороги, схватил я картуз, взял от собак палку и выбежал.

Не прошло и десяти минут, как я уже был в поле, проворно шагал прямиком и чем дальше шел, тем более убеждался, что кругом не одна роща. Со всех сторон,

как бы назло мне, выдвигались их синие широкие полосы. Было уже не ранее шести часов, но еще было довольно жарко; я запыхался; куда идти, спросить было некого. Наконец догнал я какую-то бабу с ребенком.

– - Где,-- закричал я ей во все горло,-- где ореховая роща?

– - А вон!
– - откликнулась она, указывая направо,-- а это вон тоже ореховая!
– - прибавила она, указав левее.

Я пошел наудачу, проклиная бабу, и вдруг очутился на краю оврага, внизу которого струилась речка; наконец, переводя дух, услыхал я шум водяной мельницы и лай собак, увидал невдалеке группу деревьев, несколько изб и тесом крытую кровлю. В страхе заблудиться направил я в ту сторону шаги свои, с тем чтоб взять себе толкового провожатого. Скоро остановился я у калитки какого-то палисадника, сквозь зелень которого мелькали бревенчатые стены и окна.

"Верно, это хутор мельника",-- подумал я и крикнул:

– - Эй, нет ли там кого?

В палисаднике залаяла собака.

– - Пижон, тубо!
– - послышался мне знакомый голос из-за частых ветвей мелколиственной акации.

– - Пижон!
– - закричал я,-- тубо! это я!

Пижон, вспрыгнув на задние лапы, просунул морду сквозь решетку калитки и завертел хвостом.

– - Войдите, войдите! Не бойтесь!
– - услыхал я тот же голос.

Калитка отворилась, и с трубкой в руках, в халате нараспашку предстал мне сам хозяин.

Это был, без всякого сомнения, Скандинавцев.

– - Извините,-- начал я говорить,-- я шел не к вам. Не знаю, где ореховая роща, туда моя кузина пошла за грибами.

– - А давно она пошла?

– - Да уж, я думаю, с час.

– - Погодите, я вас провожу туда.

– - Благодарю вас покорно, очень буду рад, очень рад.

– - Что ж вы не войдете! Войдите! На террасе посидите или хоть ложитесь на траве, а я сейчас оденусь.

Я пошел под дощатый навес террасы, деревянный пол которой был в уровень с дорожками. На террасе стояла кушетка, и на ней лежал широкий лист французской газеты, на столике стояла чашка с кофе и торчал кожаный кисет с табаком.

Я заглянул в комнату, где Скандинавцев стоя повязывал себе на шею летний галстук. Пестро и беспорядочно было в этой комнате; чего там не было! Ружья и ягдташи на оленьих рогах, ковер на полу, ковер на стене у постели, книги на столе, книги под столом, бумаги, письма, краски и даже два ящика под пыльными стеклами -- один, с минералами, другой с козявками, "пронзенными насквозь",-- это был кабинет человека если не дельного, то уж, наверное, деятельного и многостороннего.

Я бы с радостью остался посидеть в этой комнате, если б не спешил в рощу. Зачем и для чего спешил, я и сам не знал.

– - Я ведь здесь живу, как человек заезжий,-- сказал Скандинавцев, надевая первый попавшийся ему под руку зеленый, кожаный, охотничий картуз.-- Я сюда обыкновенно приезжаю только летом на два, на три месяца, отдохнуть да пошляться, а главное для того, чтоб быть чем-нибудь. Здесь я как-то чувствую, что я что-то такое... нечто вроде мелкопоместного помещика и обладателя сей ветхой храмины. В столицах, напротив, я решительно не знаю, что я такое. Только затем сюда и приезжаю.

"Да, толкуй себе,-- подумал я,-- знаем, дескать, что тебя влечет сюда -- не надуешь".