Стихотворения. Поэмы. Проза
Шрифт:
– - Если можно не писать, так зачем? Ну... а признайтесь,-- прибавил он,-- ведь влюблены в кузину, а? признайтесь!
Подобной шутки в эту минуту я не ожидал от Скандинавцева. "Как,-- подумал я,-- считать меня таким дураком!"
– - Если б я не был к ней равнодушен, я бы не понес к вам ее записочки.
– - Э! да какой же вы мастер отвечать, право, мастер! ай да молодой человек! я от вас не ждал... хотите чаю?
– - Нет-с, не хочу.
– - Да вы еще, кажется, и сердитесь. Вам, быть может, хочется непременно и от меня отнести записку.
Мне действительно
– - Ничего мне не хочется,-- сказал я,-- ничего! Прощайте! Я расскажу ей, как вы принимаете от нее...
– - Что! Договаривайте! Скандинавцев усмехнулся.
– - Что вы вовсе не рады.
– - Чему?
Он опять усмехнулся.
– - Как будто я не знаю. Если б вы видели, как она переменилась, как страдает, это я один... один я вижу. Быть может, ее терзает мысль, что вы скоро уедете,
– - Да кто же вам сказал, что я скоро еду? Я еще целый месяц пробуду здесь. Об этом ей нечего беспокоиться.
– - Вы ее не оставите? Не правда ли?
– - начал я говорить сквозь слезы и невольно схватив его за руку, как будто от него в эту минуту зависело решение судьбы Лизы.
Скандинавцев изумился такому с моей стороны движению.
– - Вы добрый мальчик!
– - сказал он, подумав и уже совсем не тем голосом, каким говорил со мной за минуту,-- но,-- продолжал он,-- вы меня не знаете, утешьтесь! Кузина ваша, если захочет, будет счастлива.
Я воротился совершенно успокоенный; и кого бы не успокоили последние слова, так утвердительно и с таким достоинством произнесенные? В тот же вечер, после ужина, Лиза вышла на балкон, я за ней.
– - Мне велено передать,-- шепнул я Лизе,-- что все будет исполнено.
Ни слова на это не сказала мне Лиза, только, уходя спать, в дверях балкона пожала мне тихонько руку. Ее рука была холодна, как лед.
– - Он сказал,-- добавил я,-- что вы будете счастливы! Чудный человек!
– - Я простудилась немного,-- сказала Лиза вслух,-- с вечера хочу напиться малины и, чтоб согреться, накроюсь салопом.
– - Простудилась, простудилась, а стоит на сквозном ветру,-- сказала Аграфена Степановна,-- пора спать,-- добавила она, взяв со стола в гостиной свечу, и удалилась в спальню...
Лиза ушла вслед за ней, и дверь за ней затворилась.
Моя ребяческая неопытность много нелепых слез и горя приносила мне, но зато иногда и дарила меня минутами в высшей степени отрадными. Радоваться было нечему, а я заснул весело и весело проснулся, не предчувствуя, что буду плакать.
Хохлов также проснулся, и мы оба не могли понять, отчего Демьян не несет нам сапогов, которые, подобно моему Михалычу, любил он с вечера забирать и до утра уносить в переднюю.
– - Что он нейдет? Черт его знает!
– - сказал я с досадой.
– - Знаешь что?
– - сказал Вася.
– - Что?
– - А то, что нынче чем свет приходила к нам Аграфена Степановна.
– - Что ты? Со сна тебе, что ли, это показалось?
– - Нет, не показалось, я видел.
– - Что ж она тут делала?
– - Постояла на пороге и ушла.
Пришел наконец Демьян. Лицо его было нехорошо, походка также как будто не его; не говоря ни слова, он опустил сапоги наши на пол.
– - Что случилось?
– - спросил я Демьяна.
– - Да что, сударь!
– - отвечал он.-- Эх!
И, махнув рукой, он проворно вышел. Его кто-то позвал.
Живо я умылся, без посторонней помощи оделся и вышел на двор. Лицо женщины, перебежавшей в кухню, захлопнувшаяся где-то дверь, чей-то плач в девичьей--все изобличало что-то непонятное: испуг не испуг, беспокойство не беспокойство, что-то такое, что меня сразу охватило каким-то тяжелым предчувствием.
Я вбежал в дом. В передней стояли староста и садовник. В зале мрачный, как ночь, стоял сам Хрустин и, заложа руки за спину, глядел в окно. Так глядел, "как будто наступает страшный суд", по выражению Гамлета.
"Боже мой,-- подумал я с ужасом,-- верно, кузина скончалась".
– - Негде ей потонуть, негде! Это не может быть, незачем ей было этого салопа брать!
– - проговорила вдруг вошедшая Аграфена Степановна. Голова ее тряслась, руки делали какие-то странные жесты,
– - Ну, а не потонула, так что ж?
– - сказал Хрустин, сурово повернувшись к ней всем туловищем.
– - Что?.. притворщица!.. Ишь как! больной притворилась, покрой ее салопом, больна!.. Что такое это вчера она говорила вам на балконе?-- спросила старуха, устремив на меня серые, лихорадочные глаза свои.-- Я ведь все слышала. Вы ведь были охотник шептаться-то с ней, шептун! Я испугался и побледнел.
– - Что ж вы, батюшка, молчите?
– - Я не знаю, что такое.
– - А то, что с шести часов утра ищет ее весь дом, вся деревня, а ее нет.
– - Она мне вчера говорила,-- сказал я,-- что она больна, больше она мне ничего не говорила.
– - Найдется,-- пробормотал Хрустин,-- а выйдет замуж, так и слава богу.
– - За какого-нибудь негодяя, сквалыгу! Да и кто ее возьмет без приданого! Так шляться будет... вешаться...-- кричала Аграфена Степановна.
Хрустин перекрестился, пошел в кабинет и, как кажется, все предоставил богу и времени.
Первая мысль, которая пришла мне в голову, была та, что бедная Лиза увезена Скандинавцевым. Чтоб убедиться в этом, я во что бы то ни стало намеревался посетить его. Мне казалось странным, отчего в целом доме никто, даже сама Аграфена Степановна, ни разу не произнесли имени Скандинавцева, тогда как он жил не за горами, а Демьян даже и подозревал, что он ухаживает за барышней; это очень меня беспокоило, очень! Демьяна я не мог спросить, потому что он уехал с людьми на лодке для расспроса на барках, на паромах, в мелких деревушках, не видать ли где каких следов? Хохлов что-то такое думал и смотрел на меня с каким-то особенно строгим выражением, но молчал. Горничной Лизы мне было жаль больше, чем самого Хрустина... одним словом, мучительный, страшный час пережил я в этом доме, прежде чем решился идти к Скандинавцеву.