Стихотворения. Рассказы. Гора

Тагор Рабиндранат

Чистый

Рамананда [83] сан высокий носит, Молится, весь день постится строго, Вечером тхакуру носит яства, И тогда лишь пост его закончен, И в душе его – тхакура милость. Был когда-то в храме пышный праздник. Прибыл сам раджа с своею рани, Пандиты пришли из стран далеких, Разных сект служители явились, Разные их украшали знаки. Вечером, закончив омовенье, Рамананда дар поднес тхакуру. Но не сходит божество к святому, И в тот день он не вкушает пищи. Так два вечера случалось в храме, И совсем иссохло сердце гуру [84] . И сказал он, лбом земли коснувшись: «Чем, тхакур [85] , перед тобой я грешен?» Тот сказал: «В раю мой дом единый Или в тех, пред кем мой храм закрыли? Вот на ком мое благословенье. С той водой, которой я коснулся,- В жилах их течет вода святая. Униженье их меня задело, Все, что ты принес сюда,- нечисто». «Но ведь нужно сохранять обычай»,- Поглядел на бога Рамананда. Грозно очи божества сверкнули, И сказал он: «В мир, что мною создан, Во дворе, где все на свете – гости, Хочешь ты теперь забор поставить И мои владенья ограничить,- Ну и дерзок!» И воскликнул гуру: «Завтра утром Стану я таким же, как другие». И

уже давно настала полночь, Звезды в небе млели в созерцанье, Вдруг проснулся гуру и услышал: «Час настал, вставай, исполни клятву». Приложив ладонь к ладони, гуру Отвечал: «Еще ведь ночь повсюду, Даль темна, в безмолвье дремлют птицы. Я хочу еще дождаться утра». Бог сказал: «За ночью ль идет утро? Как душа проснулась и услышал Слово божье ты – тогда и утро. Поскорее свой обет исполни». Рамананда вышел на дорогу, В небесах над ним сияла Дхрува [86] . Город он прошел, прошел деревню, У реки посередине поля Тело мертвое чандал [87] сжигает. И чандала обнял Рамананда. Тот испуганно сказал: «Не надо. Господин, мое занятье низко, Ты меня преступником не делай». Гуру отвечал: «Я мертв душою И поэтому тебя но видел, И поэтому лишь ты мне нужен, А иначе мертвых не хоронят». И отправился опять в дорогу. Щебетали утренние птицы. В блеске утреннем звезда исчезла. Гуру видит: мусульманин сидя Ткани ткет и песнь поет чуть слышно, Рамананда рядом опустился И его за плечи нежно обнял. Тот ему промолвил, потрясенный: «Господин, я – веры мусульманской, Я же ткач, мое занятье низко». Гуру отвечал: «Тебя не знал я, И душа моя была нагая, И была она грязна от пыли. Ты подай мне чистую одежду, Я оденусь, и уйдет позор мой». Тут ученики догнали гуру И сказали: «Что вы натворили?» Он в ответ им: «Отыскал я бога В месте, где он мною был потерян». На небо уже всходило солнце И лицо святого озаряло.

83

Рамананда (XIV в.) – индийский религиозный реформатор, основатель секты, которая отвергала кастовое деление.

84

Гуру – духовный наставник (санскр.)

85

Тхакур – обычно брахман (который считает, что он земной бог). Здесь – бог.

86

Дхрува – Полярная звезда, являющаяся для индийцев символом правдолюбия, стойкости, верности.

87

Чандалы – каста неприкасаемых, занимающаяся самой «низкой» работой: сожжением трупов, уборкой мест общественного пользования.

Красильщица

Шонкорлал – пандит, славный ученостью. Остер его ум, Словно клюв ястребиный. Молнией В споре разят его доводы, В пух и прах разбивая противников… Однажды Ньяяк [88] явился в царский дворец Из южных сторон. Диспут назначен: ждет победителя грамота. Вызов принял Шонкур – и вдруг замечает: Грязен тюрбан. Надо идти к красильщику. Красильщик Джошим Живет у края цветочного поля, за кустами хны. Дочь у него Амина, семнадцати лет. Песни поет весь день, Краски разводит. Косы красной нитью украшены. Накидка – цвета корицы. Сари – небесного цвета. Красит ткани отец. Раствор Амина готовит. Подошел к красильщику Шонкор – и говорит: «Перекрась мой тюрбан. Я приглашен во дворец». Амина присела на корточки. Тюрбан стирает в канаве, под смоковницей. В воде играют лучи весны. А поодаль Голубь воркует – в манговой роще. Наконец окончена стирка. Разостлав тюрбан, Надпись увидела красильщица В одном уголке: «Твои стопы – на челе моем, о Вседержитель». Долго думала девушка. А голубь все ворковал на манговой ветке. Сбегала домой Амина. Цветную нить принесла она. И вышила еще строку: «Потому и нет тебя в сердце моем, о Вседержитель». Минули дни. Снова приходит Шонкор. Спрашивает: «Кто вышил эти слова на тюрбане?» Испуганный, В поклоне склонился Джошим: «О господин, Прости мою дочь. Разумом она еще малый ребенок. Иди ко двору. Может быть, надписи ее не поймут». «Красильщица,- молвил Шонкор,- По тропе, что ты вышила, Стопы Всевышнего В сердце сошли с моего чела, Обвитого витками гордыни; Потерял я путь во дворец Отныне».

88

Ньяяк – последователь индийской философии ньяя, возникшей около I в. н. э.

Золото любви

Робидаш – метельщик, пыль метущий, Одинок и на дороге шумной, Оттого что все его обходят, Чтоб не оскверниться. Омовенье кончил Рамананда, В храм он шествует дорогой этой, И метельщик, ставши на колени, Лбом своим коснулся жаркой пыли. «Друг, кто ты?» – приветно молвил гуру, И в ответ он слышит: «Прах я жалкий, Ты же, гуру, облако на небе. И поток любви твоей, пролившись, Заставляет петь пыльцу немую В лепестках цветочных». Обнимает гуру Робидаша И ему любовь свою дарует; И в душе метельщика внезапно, Словно в роще, веет ветер песни. Властвовала Джхали над Читором. Царственного слуха песнь коснулась - Сразу все иное ей постыло. При решенье дел ее домашних Стала эта рани часто плакать. И куда ее девалась гордость? Вот как у метельщика простого Рани научилась вере в Вишну. Но дворцовый жрец ей строго молвил: «Как тебе не стыдно, махарани! Робидаш рожден в нечистой касте, Прах метет он по дорогам пыльным, Ты ж ему, как гуру, поклонилась. Никнет голова моя седая Здесь, в твоем столь нечестивом царстве». «О святой отец! – сказала рани.- Тысячи узлов обыкновенья День и ночь ты только вяжешь крепко,- А как золото любви возникло, Ты его и не заметил вовсе. Пусть в пыли дорожной мой учитель - Подобрал он золото во прахе, Чистою любовью он гордится. Ты суров, жесток и тверд как камень. Мне же надо золота живого, Пыли дар я радостно приемлю».

Завершение омовения

Недвижим был гуру Рамананда В водах Ганги, обратись к востоку. Вот волны коснулся луч волшебный, Ветер утра заплескал в потоке. Гуру Рамананда прямо смотрит На всходящее, как роза, солнце. Про себя он говорит: «О боже, Ты в душе моей не проявился! Подыми свою завесу, боже!» Солнце поднялось уже над рощей, Забелел на быстрых лодках парус, И по небу ярко-золотому Цапли полетели над болотом. Омовенье гуру не кончалось. Ученик спросил: «Зачем так долго? Час богослужения проходит». Рамананда юноше ответил: «Не настало очищенье, сын мой. Воды Ганги – далеко от сердца». И подумал ученик: «Что это?» Луг горчичный залит

ярким солнцем. Свой товар цветочница проносит, И молочница идет с кувшином. Душу гуру что-то осенило; И тотчас же вышел из воды он И направился сквозь рощу джхау И сквозь щебетанье шумных птиц. Ученик спросил: «Куда идешь ты? Там ведь нет жилища благородных». «Омовенье я иду закончить». За песчаной отмелью селенье. В улочку селенья входит гуру. Тень куста от листьев тамаринда, А по веткам обезьяны скачут. Там жилье сапожника Бхаджона. Запах кожи издалека слышен. И кружит по небу злобный коршун. Кость грызет собака у дороги. Молвил ученик: «Что это, боже?» И, нахмурясь, за селом остался. И сапожник поклонился гуру, Осквернить боясь его касаньем. Гуру поднял ласково Бхаджона И к груди прижал его сердечно. Тут Бхаджон смущенно всполошился: «Что вы совершили, повелитель? Вашей святости коснулась скверна». Но ему ответил Рамананда: «Шел я к Ганге, обойдя селенье, Потому-то с Тем, кто очищает, Мне сегодня не было слиянья. А теперь в телах обоих наших Очищающий поток пролился. Днем не мог я поклониться богу И сказал: «Во мне – твое сиянье». Почему же то, что не случилось, Вдруг произошло теперь так явно У обоих нас в одно мгновенье? В храм ходить уже не нужно больше».

Сын человеческий

С тех пор, как в чашу смерти Иисус, Незваных ради, привлеченных шумом, Бессмертье положил своей души, Уж миновало много сотен лет. Сегодня он спустился ненадолго Из вечного жилища в бренный мир И увидал порок, что ранил прежде: Надменный дротик и кинжал лукавый, Свирепая изогнутая сабля. Сегодня быстро лезвия их точат Об камень, прочь отбрасывая искры, На фабриках огромных, полных дыма. И самая ужасная стрела В руках убийц недавно засверкала, И жрец на ней свое поставил имя - Ногтями на железе нацарапал. Тогда Христос прижал к груди ладони, Он понял: нет конца мгновеньям смерти, Кует наука много новых копий, Они ему вонзаются в суставы, И люди, что тогда его убили, Безмолвно притаясь во мраке храма, Сегодня вновь во множестве родились. С амвона слышен голос их молитвы, И так они бойцов-убийц сзывают, Крича им: «Убивайте! Убивайте!» Сын человеческий воскликнул в небо: «О боже правый! Бог людей, скажи мне, Почто, почто оставил ты меня?»

Паломничество

1

Как долго длится ночь? Ответа нет. Во мгле веков слепое время кружит. Неведом путь, дорога неизвестна. И у подножья гор такая тьма, Словно в глазницах мертвого ракшаса [89] , И груды облаков закрыли небо, И чернота в пещерах и лощинах, Как будто ночь разорвана на части. На горизонте огненное буйство. Быть может, это око злой планеты? Иль голода предвечного язык? Кругом предметы – словно бред тифозный, Зарывшиеся в пыль остатки жизни: То мощная разрушенная арка, То мост забытый над рекой безводной, Алтарь в змеиных норах, храм без бога И лестница, что в пустоту ведет. Вдруг в воздухе раздался грозный гул. То ль рев воды, брега ущелья рвущей? Иль мантра к Шиве, что шадхок [90] бормочет, В бездумной пляске бешено кружась? Иль гибнет лес, охваченный пожаром? И в этом реве тайный ручеек Неясные сквозь шум приносит звуки; И он – поток той лавы, что вулканом Извергнута; в нем низкая молва, И шепот зависти, и резкий смех. А люди там – истории листки, Снуют туда-сюда. От факельного света и от тени Татуировка ужаса на лицах. Вдруг, беспричинным схвачен подозреньем, Безумец бьет соседа своего; И тут и там уже бушует ссора, И женщина какая-то рыдает И шепчет: «Наш несчастный сын погиб». И, в сладострастье утонув, другая Бормочет: «Все на этом свете – вздор».

89

Ракшас – злой дух, демон.

90

Шадхок – жрец, священнослужитель.

2

Сидит недвижно на вершине горной В безмолвье белом тот, кто предан богу. Взгляд зоркий в небе ищет света луч. Чернеют тучи, филины кричат, Но он вещает: «Не пугайтесь, братья, И помните, что человек велик». А те – лишь силе изначальной верят И праведность зовут самообманом. И, получив удар, кричат: «Где брат наш?» И слышится в ответ: «С тобою рядом». Во тьме не видят. Спорят: «Эта речь - Одно притворство, чтоб себя утешить. И человек бороться будет вечно За право обладать пустым виденьем В усеянной колючками пустыне».

3

Светлеет небо. Звезда рассвета на востоке блещет, Земля вздохнула вздохом облегченья, Листва лесов волнами заходила, На ветках птицы сладостно запели. И предводитель рек: «Настало время!» Какое время? Время выступать, Движения, паломничества время. И вот сидят и думают они. Смысл слов его – для них остался темен, По-своему его постигнул каждый. Коснулось утро глубины земной, И корни бытия пришли в движенье. Откуда-то донесся слабый голос, И на ухо он людям стал шептать: «Пришла пора пуститься в путь – к успеху!» И это слово в горле у толпы Движенье обрело в порыве мощном; Мужчины к небу обратили взор, Ладони у чела сложили жены, Обрадовались, засмеялись дети. Украсил луч сандаловым узором Чело ведущего, и все вскричали: «О брат наш, почитаем мы тебя!»

4

Паломники сходились отовсюду - Чрез горы, море, по степям бескрайним; Из той страны, где Нил, и той, где Ганга; С Тибета – плоскогорья ледяного, Из сдавленных стенами городов, Путь прорубая сквозь леса густые. Тот – на коне был, на слоне – другой, Кто – в колеснице под роскошным стягом. Жрецы читали разные молитвы, Прошел раджа с вооруженной свитой Под неумолчный гулкий гром литавр, Монах буддийский в рубище явился, Пришли, сияя золотом, вельможи, И, оттолкнув учителя проворно, Явился легким шагом ученик. А женщин сколько – дев и матерей, На блюдах их сандал, питье в кувшинах. Блудницы там, их голоса крикливы, Наряды поражают пестротой. Идут, идут хромые и слепые И те святоши, что святым торгуют И бога на базаре продают. Успех – вот их кумир! Их речь темна. В великом имени запрятав алчность, Оправдывают речь ценой огромной. Грабеж бесстыдный, жадность тел нечистых Заманивают мнимым раем всех.

5

Путь беспощадный камнями усеян. Но предводитель шел, за ним другие. Старик и мальчик; и сосущий землю, И тот, кто за бесценок пашет землю. Изранил кто-то ноги и устал; Другой разгневан; кто-то весь в сомненьях. Считают каждый шаг. Когда ж конец? Но предводитель только песнь поет. Их брови хмуры, нет пути назад. Движенье человеческого кома И тень надежды их влекут вперед. Спят мало и почти не отдыхают, Друг друга обогнать они хотят, Боится каждый оказаться лишним. А день идет за днем. Даль уступает место новой дали. Неведомое тайным знаком манит. И все суровей выраженья лиц. И все грознее, все сильней упреки.