За стеною голосаи звон посуды.Доводящие до умопомраченьяразговоры за стеною,пересудыи дебаты философского значенья.Видно, за полночь.Разбужен поневоле,я выскакиваю из-под одеяла.Что мне снилось?Мне приснилось чисто поле,где-то во поле березонька стояла.Я кричу за эту стену:— Погодите!Ветер во поле березу пригибает.Одевайтесь, — говорю,-и выходите,где-то во поле береза погибает.Пять минут, — кричу,-достаточно на сборы.Станем разом против ветра и мороза…-Пересуды за стеною,разговоры.Замерзает где-то во поле береза.
Юрий Левитанский. Стороны света.
Москва: Советский писатель, 1959.
ПАМЯТИ РОВЕСНИКА
Мы не от старости умрем —
От старых ран умрем…
С. Гудзенко
Опоздало письмо.Опоздало письмо.Опоздало.Ты его не получишь,не вскроешьи мне не напишешь.Одеяло откинул.К стене повернулся устало.И упала рука.И не видишь.Не слышишь.Не дышишь.Вот и кончено все.С той поры ты не стар и не молод,и не будет ни весен,ни лет,ни дождя,ни восхода.Остается
навекиодин нескончаемый холод —продолженьедалекой зимысорок первого года.Смерть летала над нами,витала, почта ощутима.Были вьюгою белойоплаканы мы и отпеты.Но война,только пулей отметив,тебя пощадила,чтоб убитьчерез несколько летпосле нашей победы.Вот еще один холмикпод этим большим небосклоном.Обелиски, фанерные звездочки —нет им предела.Эта снежная полночьстоит на землеПантеоном,где без края могилыпогибших за правое дело.Колоннадой тяжелойзастыли вдали водопады.Млечный Путь перекинут над ними,как вечная арка.И рядами гранитных ступенейуходят Карпатыпод торжественный купол,где звезды мерцают неярко.Сколько в мире холмов!Как надгробные надписи скупы.Это скорбные вехипути моего поколенья.Я иду между ними.До крови закушены губы.Я на мигу могилы твоейстановлюсь на колени.И теряю тебя.Бесполезны слова утешенья.Что мне делать с печалью!Мое поколенье на марше.Но годам не подвластенжелезный закон притяженьяк неостывшей земле,где зарыты ровесники наши.
Юрий Левитанский. Стороны света.
Москва: Советский писатель, 1959.
Люблю осеннюю Москву...
Люблю осеннюю Москвув ее убранстве светлом,когда утрами жгут листву,опавшую под ветром.Огромный медленный костернад облетевшим садомпохож на стрельчатый костелс обугленным фасадом.А старый клен совсем поник,стоит, печально горбясь…Мне кажется, своя у них,своя у листьев гордость.Ну что с того, ну что с того,что смяты и побиты!В них есть немое торжествопредчувствия победы.Они полягут в чернозем,собой его удобрят,но через много лет и зимпотомки их одобрят,Слезу ненужную утрут,и в юном трепетаньевся неоправданность утратполучит оправданье…Парит, парит гусиный клин,за тучей гуси стонут.Горит, горит осенний клен,золою листья станут.Ветрами старый сад продут,он расстается с летом..А листья новые придут,придут за теми следом.
Юрий Левитанский. Стороны света.
Москва: Советский писатель, 1959.
В ОРУЖЕЙНОЙ ПАЛАТЕ
Не березы, не рябиныи не черная изба —всё топазы, всё рубины,всё узорная резьба.В размышленья погруженныйсредь музейного добра,вдруг я замер,отраженныйв личном зеркале Петра.Это вправду поражало:сколько лет ни утекло,все исправно отражалобеспристрастное стекло —серебро щитов и сабель,и чугунное литье,и моей рубахи штапель,и обличие мое…Шел я улицей ночною,раздавался гул шагов,и мерцало надо мноюнебо тысячи веков,И под этим вечным кровомдумал я, спеша домой,не о зеркале Петровом —об истории самой,о путях ее негладких,о суде ее крутом,без опаски,без оглядкиперед плахой и кнутом.Это помнить не мешает,сколько б лет ни утекло,-все исправно отражаетнеподкупное стекло!
Юрий Левитанский. Стороны света.
Москва: Советский писатель, 1959.
БЕЛЫЙ СНЕГ
В ожидании дел невиданныхиз чужой страныв сапогах, под Берлином выданных,я пришел с войны.Огляделся.Над белым бережкомбегут облака.Горожанки проносят бережнокуски молока.И скользят,на глаза на самыенатянув платок.И скрежещут полозья санные,и звенит ледок.Очень белое всеи светлое —ах, как снег слепит!Начинаю житье оседлое —позабытый быт.Пыль очищена,грязь соскоблена —и конец войне.Ничего у меня не скоплено,все мое — на мне.Я себя в этом мире пробую,я вхожу в права —то с ведерком стою над прорубью,то колю дрова.Растолку картофель отваренный —и обед готов.Скудно карточки отовареныхлебом тех годов.Но шинелка на мне починена,нигде ни пятна.Ребятишки глядят почтительнона мои ордена.И пока я гремлю,орудуякочергой в печи,все им чудится:бьют орудия,трубят трубачи.Но снежинок ночных кружение,заоконный свет —словно полное отрешениеот прошедших лет.Ходят ходики полусонные,и стоят у стенысапоги мои, привезенныеиз чужой страны.
Юрий Левитанский. Стороны света.
Москва: Советский писатель, 1959.
БЕЛАЯ БАЛЛАДА
Снегом времени нас заносит — все больше белеем.Многих и вовсе в этом снегу погребли.Один за другим приближаемся к своим юбилеям,белые, словно парусные корабли.И не трубы, не марши, не речи, не почести пышные.И не флаги расцвечиванья, не фейерверки вслед.Пятидесяти орудий залпы неслышные.Пятидесяти невидимых молний свет.И три, навсегда растянувшиеся, минуты молчанья.И вечным прощеньем пахнущая трава.…Море Терпенья. Берег Забвенья. Бухта Отчаянья.Последней Надежды туманные острова.И снова подводные рифы и скалы опасные.И снова к глазам подступает белая мгла.Ну, что ж, наше дело такое — плывите, парусные!Может, еще и вправду земля кругла.И снова нас треплет качка осатанелая.И оста и веста попеременна прыть.…В белом снегу, как в белом тумане, флотилия белая.Неведомо, сколько кому остается плыть.Белые хлопья вьются над нами, чайки летают.След за кормою, тоненькая полоса.В белом снегу, как в белом тумане, медленно таютпопутного ветра не ждущие паруса.
Советская поэзия. В 2-х томах.
Библиотека всемирной литературы. Серия третья.
Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.
Москва: Художественная литература, 1977.
СОН О РОЯЛЕ
Я видел сон — как бы оканчивализ ночи в утро перелет.Мой легкий сон крылом покачивал,как реактивный самолет.Он путал карты, перемешивал,но, их мешая вразнобой,реальности не перевешивал,а дополнял ее собой.В конце концов, с чертами вымысласмешав реальности черты,передо мной внезапно выросломерцанье этой черноты.Как бы чертеж земли, погубленнойкакой-то страшною виной,огромной крышкою обугленноймерцал рояль передо мной.Рояль был старый, фирмы Беккера,и клавишей его грядаказалась тонкой кромкой берега,а дальше — черная вода.А берег был забытым кладбищем,как бы окраиной его,и там была под каждым клавишеммогила звука одного.Они давно уже не помнили,что были плотью и душойкакой-то праздничной симфонии,какой-то музыки большой.Они лежали здесь, покойники,отвоевавшие свое,ее
солдаты и полковники,и даже маршалы ее.И лишь иной, сожженный заживо,еще с трудом припоминалее последнее адажио,ее трагический финал.Но вот, едва лишь тризну справивший,еще не веря в свой закат,опять рукой коснулся клавишейее безумный музыкант.И поддаваясь искушению,они построились в полки,опять послушные движениюего играющей руки.Забыв, что были уже трупами,под сенью нотного листаони за флейтами и трубамипривычно заняли места.Была безоблачной прелюдия.Сперва трубы гремела медь.Потом пошли греметь орудия,пошли орудия греметь.Потом пошли шеренги ротные,шеренги плотные взводов,линейки взламывая нотные,как проволоку в пять рядов.Потом прорыв они расширили,и пел торжественно металл.Но кое-где уже фальшивили,и кто-то в такт не попадал.Уже все чаще они падали.Уже на всю вторую частьраспространился запах падали,из первой части просочась.И сладко пахло шерстью жженною,когда, тревогой охватив,сквозь часть последнюю, мажорную,пошел трагический мотив.Мотив предчувствия, предвестиятого, что двигалось сюда,как тема смерти и возмездияи тема Страшного суда.Кончалась музыка и корчилась,в конце едва уже звеня.И вскоре там, где она кончилась,лежала черная земля.И я не знал ее названия —что за земля, что за страна.То, может быть, была Германия,а может быть, и не она.Как бы чертеж земли, погубленнойкакой-то страшною виной,огромной крышкою обугленноймерцал рояль передо мной.И я, в отчаянье поверженный,с тоской и ужасом следилза тем, как музыкант помешанныйопять к роялю подходил.
Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.
КИНЕМАТОГРАФ
Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет.А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет.А потом в стене внезапно загорается окно.Возникает звук рояля. Начинается кино.И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной!Этот луч, прямой и резкий, эта света полосазаставляет меня плакать и смеяться два часа,быть участником событий, пить, любить, идти на дно…Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!Кем написан был сценарий? Что за странный фантазерэтот равно гениальный и безумный режиссер?Как свободно он монтирует различные кускиликованья и отчаянья, веселья и тоски!Он актеру не прощает плохо сыгранную роль —будь то комик или трагик, будь то шут или король.О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицомв этой драме, где всего-то меж началом и концомдва часа, а то и меньше, лишь мгновение одно…Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!Я не сразу замечаю, как проигрываешь тыот нехватки ярких красок, от невольной немоты.Ты кричишь еще беззвучно. Ты берешь меня спервавыразительностью жестов, заменяющих слова.И спешат твои актеры, все бегут они, бегут —по щекам их белым-белым слезы черные текут.Я слезам их черным верю, плачу с ними заодно…Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!Ты накапливаешь опыт и в теченье этих лет,хоть и медленно, а все же обретаешь звук и цвет.Звук твой резок в эти годы, слишком грубы голоса.Слишком красные восходы. Слишком синие глаза.Слишком черное от крови на руке твоей пятно…Жизнь моя, начальный возраст, детство нашего кино!А потом придут оттенки, а потом полутона,то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана.А потом и эта зрелость тоже станет в некий часдетством, первыми шагами тех, что будут после насжить, участвовать в событьях, пить, любить, идти на дно…Жизнь моя, мое цветное, панорамное кино!Я люблю твой свет и сумрак — старый зритель, я готовзанимать любое место в тесноте твоих рядов.Но в великой этой драме я со всеми наравнетоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне.Даже если где-то с краю перед камерой стою,даже тем, что не играю, я играю роль свою.И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,как сплетается с другими эта тоненькая нить,где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,потому что в этой драме, будь ты шут или король,дважды роли не играют, только раз играют роль.И над собственною ролью плачу я и хохочу.То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу.То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно,жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Советская поэзия. В 2-х томах.
Библиотека всемирной литературы. Серия третья.
Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.
Москва: Художественная литература, 1977.
ЯЛТИНСКИЙ ДОМИК
Вежливый доктор в старинном пенсне и с бородкой,вежливый доктор с улыбкой застенчиво-кроткой,как мне ни странно и как ни печально, увы —старый мой доктор, я старше сегодня, чем вы.Годы проходят, и, как говорится, — сик транзитглория мунди, — и все-таки это нас дразнит.Годы куда-то уносятся, чайки летят.Ружья на стенах висят, да стрелять не хотят.Грустная желтая лампа в окне мезонина.Чай на веранде, вечерних теней мешанина.Белые бабочки вьются над желтым огнем.Дом заколочен, и все позабыли о нем.Дом заколочен, и нас в этом доме забыли.Мы еще будем когда-то, но мы уже были.Письма на полке пылятся — забыли прочесть.Мы уже были когда-то, но мы еще есть.Пахнет грозою, в погоде видна перемена.Это ружье еще выстрелит — о, непременно!Съедутся гости, покинутый дом оживет.Маятник медный качнется, струна запоет…Дышит в саду запустелом ночная прохлада.Мы старомодны, как запах вишневого сада.Нет ни гостей, ни хозяев, покинутый дом.Мы уже были, но мы еще будем потом.Старые ружья на выцветших старых обоях.Двое идут по аллее — мне жаль их обоих.Тихий, спросонья, гудок парохода в порту.Зелень крыжовника, вкус кисловатый во рту.
1976
Юрий Левитанский. Когда-нибудь после меня.
Поэтическая библиотека.
Москва: Изд-во Х.Г.С., ГФ Полиграфресурсы, 1998.
ЧЕЛОВЕК, СТРОЯЩИЙ ВОЗДУШНЫЕ ЗАМКИ
Он лежит на травепод соснойна поляне леснойи, прищурив глаза,неотрывно глядит в небеса —не мешайте ему,он занят,он строит,он строит воздушные замки.Галереи и арки,балконы и башни,плафоны,колонны,пилоны,пилястры,рококо и барокко,ампири черты современного стиля,и при всемсовершенство пропорций,изящество линий —и какое богатство фантазии,выдумки, вкуса!На лугу,на речном берегу,при луне,в тишине,на душистой копне,он лежит на спинеи, прищурив глаза,неотрывно глядит в небеса —не мешайте,он занят,он строит,он строит воздушные замки,он весь в небесах,в облаках,в синеве,еще масса идей у него в голове,конструктивных решенийи планов,он уже целый город воздвигнуть готов,даже сто городов —заходите, когда захотите,берите,живите!Он лежит на спине,на дощатом своем топчане,и во сне,закрывая глаза,все равно продолжает глядеть в небеса,потому что не может не строитьсвоих фантастических зданий.Жаль, конечно,что жить в этих зданьях воздушных,увы, невозможно,ни мне и ни вам,ни ему самому,никому,ну, а все же,а все же,я думаю,нам не хватало бы в жизни чего-тои было бы нам неуютней на свете,если б не этиневидимые сооруженьяиз податливой глинывоображенья,из железобетонных конструкцийэнтузиазма,из огнем обожженных кирпичиковбескорыстьяи песка,золотого песка простодушья,—когда бы не он,человек,строящий воздушные замки.