Стихотворения, Языков Николай Михайлович

Стихотворения

на обложку

Языков Николай Михайлович

Шрифт:

Среди смеющегося луга Звучат органа голоса, Для пира новая краса; Обняв пленительно друг друга, Студенты в радости живой, Лихие песни напевая, Кружатся шумною толпой, И спотыкаясь и толкая… Чета несется за четой, Одна другую нагоняет — И вот слетелися оне, И вальс в небрежной толкотне На землю с криком упадает.

Уж догорел прекрасный день За потемневшими горами; Уж стелется ночная тень Над благовонными брегами, Над чистым зеркалом зыбей И над шумящими толпами Развеселившихся друзей; Светило кроткое ночей То прячется, то выбегает Из тонкой сети облачка И светом трепетным слегка Леса и долы осребряет.

А праздник радости кипит, Не утомясь, не умолкая; Туманный берег озаряя, Костер сверкает и трещит. И в тишине красноречивой Не побежденная вином Толпа стоит перед огнем; Огонь растет и блещет живо Над разгоревшимся костром, И вот багряными струями Восстал высоко, зашумел; И дым сгустился, почернел, Слился огромными клубами И по дубраве полетел!

При громе буйных восклицаний Студенты скачут чрез огонь, — Так прыгает ученый конь, Так прыгают младые лани Через пучину, через ров; Одежда гнется, загораясь, И с треском локоны власов, То развиваясь,

то свиваясь, Во мраке дымчатых столбов Блестят, как огненное знамя, На беззаботных головах. Один промчался через пламя, Другой запнулся в головнях — Готов упасть — он упадает, Но встал и вышел из огней — И хохот радостных друзей С улыбкой гордою внимает.

И вот иная красота! Дары забавы благородной! Рукой отважной и свободной С плеча нетвердого снята, Чернея в зареве багровом, Одежда легкая летит — Падет, и сумрачным покровом Костер удержан и покрыт, Огонь редеет, утихает, И вдруг сильней, ожесточен, Ее обхватывает он, Ее вертит и разрывает.

Но полночи угрюмой сон Лежит по стихнувшим долинам; Конец студенческим картинам. Питомец вольности живой, Питомец радости высокой Спешит задумчиво домой И на кровати одинокой Вкушает сладостный покой.

* * *

Суета сует и всяческая суета!

Соломон.

9 мая 1824

Дерпт

Липы

И вымыслы нравятся, но для

полного удовольствия должно

обманывать себя и думать, что

они истина.

Карамзин

На пурпуре ленивки драгоценной Красноречиво, пышно развалясь, Князь Петр Ильич Хрулев уединенно Курил гаванскую сигару. Князь Глядел сурово, думал беспокойно: Табачный дым небрежно и нестройно Из-под усов на воздух он бросал; Обыкновенно ж он его пускал Отчетисто, красивыми кружками. Что ж занимало голову его? На поприще служенья своего Блистает он чинами и звездами, Он и богат, и знатен, и силен, Чего ж ему, о чем же думал он? Быть может, он воспоминал тоскливо Прекрасные, былые дни свои И молодость, когда он цвел счастливо Избытком сил, для жизни и любви; Когда он бойко, славно рисовался Перед полком; иль негой упивался В шуму высоких, царственных потех, Где он имел решительный успех У первых лиц, где был он несравненно Умен, и мил, и ловок, и остер, И привлекал к себе огнистый взор И сладку речь красавицы надменной. Быть может, он воспоминал те дни И думал: "Ах, зачем прошли они!" Они прошли как сон пустой; а ныне Куда судьба его перенесла! Он здесь один, и словно как в пустыне, И кучами кругом его дела Прескучные; он толку в них не видит И знает, что добра из них не выдет; Тoска ему, невыносимо дик Его большой бузанский пашалык: Сама его столица как могила. Здесь он завял и сердцем и умом В глуши. Да нет, он думал не о том. Забота в нем кипела и бродила Важнейшая: он преисполнен был Дум глубочайших. Вот он позвонил. И перед ним, нагнувшись и блистая, Лакей как тут. "Крумахера ко мне!" Лакей ушел. Забота вот какая Смущала князя: в этом Бузане, Где все еще и пошло и уныло, Полезно бы, прекрасно б даже было, Притом же и не слишком мудрено, Бульвар устроить! Так и решено. Покончена работа черновая, Лишь осенью деревья насадить; Но вдруг приказ: бульваром поспешить! И чтобы он к шестнадцатому мая И непременно весь отделан был. Об этом князь бумагу получил За чаем; он задумался над нею: "Срок очень мал! Всего-то восемь дней! Так как мне быть, когда же я успею? Где я возьму такую тьму людей? Бульвар велик; нет, это слишком скоро! Стоят жары, теперь садить неспоро, Деревья будет нужно поливать Весь день, — да где их столько и набрать? Лес за семь верст! И лес какой же? Хвойный! А липы редки в этой стороне, А нужны липы; что же делать мне? Ну как тут быть?" Князь думал беспокойно, И мысли в нем, одна другой черней, Как волны вод, когда ревет Борей. Вошел Крумахер. Чинно поклонился. Князь объяснил ему и прочитал Бумагу. Тот ничуть не удивился Разумному приказу и сказал: "Так надобно, не мешкая, за дело, И чтоб оно без устали кипело, — Прикажете, я завтра же начну Распоряжаться, мигом поверну Работу к спеху: множество народу Cобьем из подгородных деревень; Велим ему работать целый день Вплоть до ночи, возить к деревьям воду, И для поливки буду высылать Моих пожарных". — "Трудно лип достать, Их сотни с две потребно для бульвара", — Заметил князь. — "И это ничего: Нас липы не задержат; сад у Кнара Весь липовый; достанем у него. И липы все, как на подбор, прямые И чистые; ну, именно какие Нам надобно. Я сам к нему зайду, И завтра же; есть липы и в саду Жернова, их мы тоже пересадим На наш бульвар, и будет он как раз У нас готов. Могу уверить вас, Не беспокойтесь: славно дело сладим!" И князь сказал: "Поди же торопись, Любезнейший, и всем распорядись". Ушел Крумахер. Князь легко и плотно Поужинал, потом на ложе сна Лег и заснул, как отрок беззаботный. Какая ночь: весенняя луна То, ясная и яркая, сияет В лазурном небе; то она мелькает В летучих и струистых облаках, Как белый лебедь, спящий на волнах. Какая ночь! Река то вдруг заблещет, И лунный свет в стекле ее живом Рассыплется огнем и серебром; То вдруг она померкнет и трепещет, Задернута налетным облачком. Земля уснула будто райским сном. Вот лунный свет прекрасной вешней ночи И в спальне князя весело блестит, Его целуя и в уста и в очи; Сон видит князь: с министром он сидит И объясняет складно и подробно, Как было трудно, вовсе неудобно, В такую пору, только в восемь дней, Бульвар устроить: и согнать людей, И лип найти, и подвозить к ним воду, Песок возить, укатывать катком; Но он таки поставил на своем И, так сказать, преодолел природу. Бульвар готов, а прежде тут была Пустая площадь и трава росла! И видит князь, как он министра водит По дивному созданью своему: Министр доволен, весело он ходит, Все хорошо, все нравится ему, Все сделано отлично, превосходно, Как надобно, и князя всенародно Он тут же и не раз благодарит, И князь в восторге. Он едва стоит; Он очарован ласковым воззреньем Вельможных глаз на слабый, малый плод Его трудов, усилий и хлопот; Он поражен приливом и волненьем Сладчайших чувств; он ими поглощен

Аптекарь Кнар, с своей женой Алиной И кучею детей, спокойно жил. Его семьи счастливою картиной Все любовались; он жену любил Сердечно, и такою ж отвечала Она ему любовью; управляла Хозяйством восхитительно; была Добра, умна, чувствительна, мила. Его жена любила так же нежно И постоянно липовый свой сад, Приют своих семейственных отрад. Она об нем заботилась прилежно, И процветал Алинин сад, предмет Ее живой заботы многих лет. Она его в наследство получила От матери покойной и сама, Еще при ней, деревья в нем садила Не просто, — нет, она была весьма Замысловата: при сажаньи сада Не только что прогулка иль прохлада Приятная была у ней в виду; Нет, ей хотелось, чтоб в ее саду Произрастал, красиво зеленея, Альбом родных и милых ей людей, Чтоб легкий шум густых его ветвей, При месячном сияньи тихо вея, Напоминал ей сладко, вновь и вновь, Ее семью, и дружбу, и любовь. И эту мысль она осуществила Прекрасно. Вот Адам Адамыч Бок, Бандажный мастер; вот его Камилла Эрнестовна; вот Франц Иваныч Брок, Сапожник, и жена его Бригита Богдановна, и дочь их Маргарита, И муж ее Петр Федорыч Годейн, Штаб-лекарь; вот Иван Андреич Штейн, Кондитер и обойщик; вот почтмейстер

И кавалер Крестьян Егорыч Шпук, Вот Фабиан Мартынович фон Фук И Александр Вильгельмович фон Клейстер — Два генерала; вот и две жены Двух генералов, бывшие княжны Мстиславские: Елена и Полина, — Красавицы! А вот семейный мир Хозяйки: вот ее мама, Кристина Егоровна; папа, аптекарь Шмир, Иван Иваныч; дядя Карл Иваныч; Вот муж, аптекарь Николай Богданыч Кнар; дети: Лиза, Лена, Макс, Андрей, И прочие… В дни юности своей Она сама здесь некогда гуляла, Влюбленная, и томною мечтой Питалася, беседуя с луной Задумчиво, и "Вертера" читала. Здесь вместе с ней жених ее гулял И в первый раз ее поцеловал. И с той поры, в тот час, когда сменяет Шумливый день ночная тишина, И небосклон румяный потухает За дальними горами, и луна Слегка осветит дремлющие сени Заветных лип, и сетчатые тени Падут на луг, — Алина здесь блуждать Любила, и душой перелетать В минувшее, и чувствовать уныло, Что сердцу милых многих, многих нет, Что эта жизнь полна пустых сует, И веровать, что будет за могилой Иная жизнь и лучшая, иной И вечный свет, небесный, неземной! Так этот сад хозяйке драгоценен. Прекрасный сад! Он застенен горой От северного ветра, многотенен И далеко от пыли городской. Как живо улыбается Алина, Когда ее семейная картина И двое-трое милых ей гостей В ее саду, в тени его ветвей, Сидят, пьют кофей, муж спокойно курит Табак; с ним тихо говорит Конрад Блехшмидт, портной, его табачный брат; С мамзелями невинно балагурит Танцмейстер Кац, а с Миною фон Флит Он вечно шутит: как он их смешит! Был вечер. Кнар, с своей женой Алиной, Сидел у растворенного окна. Он занимался важно медициной И рылся в толстой книге, а жена Чулок вязала, между тем глядела На улицу, которая кипела Народом и телегами, и сам Крумахер горделиво по толпам Расхаживал; полиция кричала И гневалась жестоко на народ. "Ах боже мой! Крумахер к нам идет! Что это значит?" — жалобно сказала Алина и хотела выйти вон; Но в дверь стучат. Так точно — это он. И муж ее немедленно смутился, Насупился и книгу отложил. Крумахер величаво поклонился И сел. Сначала он заговорил О том, что хороша теперь погода. Обыкновенно в это время года Бывает грязь и дождик ливмя льет, Что в городе сгорел свечной завод, И сильный ветер пособлял пожару, А затушить не можно было: тут И заливные трубы не берут; Потом он ловко перевел к бульвару Свои слова и наконец довел Их и до лип, а тут он перешел И к липам Кнара. Нужно непременно Их на бульвар, и скоро, перевесть, Чтоб к сроку был готов он совершенно. Князь приказать изволил! — Эта весть Хозяину пришлася не по нраву: Насилие, неуваженье к праву Он видел в ней; Алина же чуть-чуть Не обмерла, не смела и дохнуть; Но Николай Богданыч прибодрился, Вскочил со стула, выступил вперед И объявил, что лип он не дает, Во что б ни стало. Он разгорячился И ну твердить: "Где ж правда, где закон?" Таким ответом крайне удивлен, Крумахер скоро вышел. Очевидно, Мирволил он аптекарю, щадил Его: он с ним нимало не обидно, Спокойно, даже мягко говорил, И то сказать — Кнар человек известный, Почтенный немец, говорят, и честный, И многими уважен и любим: Зачем его дразнить или над ним Ругаться! Пусть живет благополучно. Но вообще Крумахер был не так Учтив, был груб и резок на кулак, И речь его бежала громозвучно, Как быстроток весенних, буйных вод, Сердитый, пенный, полный нечистот. А между тем аптекарь расходился. Ведь сад — его, принадлежит ему, Принадлежит по праву. Он решился Лип не давать никак и никому. Князь приказал! Князь человек военный, Однако же, как слышно, просвещенный, Он этого не сделает. О нет, Ты лжешь, Крумахер! Завтра же чем свет Иду сам к князю, смело, откровенно С ним объяснюсь и липы отстою: Я защищаю собственность мою! Я прав и в том уверен несомненно. И с этой мыслью Кнар пошел ко сну, Поцеловав чувствительно жену.

Бузанский полицмейстер собирался В объятия Морфея: он курил Гаванскую сигару, раздевался Прохладно и квартальным говорил: Калинкину (Калинкин был вернейший Его подручник, ревностный, грубейший; Он мог назваться правою рукой Крумахера): "Послушай ты, косой, Похлопочи, чтоб дело сделать с толком: Ты должен непременно до зари Управиться; а главное, смотри, Чтобы все шло без шума, тихомолком. Пожалуйста, получше все уладь! А ты, Мордва, изволь-ка завтра встать Пораньше, да к Жернову отправляйся С рабочими и вырой сотню лип — И на бульвар вези их; ты старайся, Чтоб корни были целы и могли б Они приняться; выбирай прямые И чистые деревья, молодые И ровные, рабочих понукай Как можно чаще, — наш народ лентяй, — Ступайте же". Крумахер потянулся, Прилег к подушке, раза два зевнул Глубоко и приятно — и заснул, И захрапел. Поутру он проснулся До петухов. Лазурный неба свод Был чист и ясен. Солнечный восход Багряными, златистыми лучами Блистательно его осиявал; Багряными, златистыми столбами Река блистала: ярко в ней играл Прекрасный день. Вдоль берега туманы Еще дымились; рощи и поляны Сверкали переливною росой И зеленели. Воздух, теплотой И свежестью весны благоухая, Был тих и сладок; жаворонок пел, И благовест над городом гудел, К заутрени протяжно приглашая Благочестивый православный люд… Крумахер встал и глядь: к нему ведут Купца Жернова. "Это что такое?" — "Лип не дает, кричит и гонит вон!" — "Лип не дает! Нет, это, брат, пустое! Ты лип нам дашь, ты мало, знать, учен: Буянить вздумал. Ты не уважаешь Начальников, полиции мешаешь! Ах ты разбойник! Мы тебя уймем". (И ну его гордовым чубуком!) "В тюрьму его! Там будет он смирнее — В тюрьму его! Да насчитать ему…" (И отвели несчастного в тюрьму.) "А ты, Мордва, ты, право, не смелее Моих индеек, баба, размазня! Хорош квартальный — ты срамишь меня! Нет, у меня б Жернов не раскричался, Не пикнул бы. Иди же ты назад! Стыдись, братец, кого ты испугался? Бородачей, купчишки, — плох ты, брат! И больно плох, и время упускаешь По пустякам. Иди же и, как знаешь, Как я велел, все сделай поскорей, Да, ради бога, будь ты посмелей!" Мордва ушел. Работою живою Давным-давно бульвар уже кипел, На нем и ряд деревьев зеленел Посаженных, и тенью их густою Играл прохладный, вешний ветерок, И падала роса их на песок. Дышать прохладой сладостного мая Пошла Алина; дети вместе с ней. Кнар собирался к князю, размышляя, Как он пойдет и просьбою своей Предохранит свой сад от господина Крумахера. Вдруг слышит крик; Полина И Макс бегут, и плачут и кричат: "Папа, папа, иди скорее в сад; Мама больна, в сад воры приходили И взяли наши липы". Он бежит, И что ж он видит: замертво лежит Его Алина. Тот же час пустили Ей кровь, да кровь едва-едва текла: Несчастный муж! — Алина умерла! Бульвар кипит работой. Горделиво Князь и Крумахер смотрят на него. И подлинно: все делается живо. Помехи нет ни в чем, ни от кого. Приехали и с липами Жернова, — Сегодня же и садка вся готова: Останется лишь разровнять песок И поливать. Бульвар поспеет в срок, И даже прежде срока. В самом деле, Бульвар, еще до срока, в жаркий день Уже манил гуляющих под тень Своих ветвей… И не прошло недели, Как и прелестный, райский князев сон Сбылся точь-в-точь, каким приснился он.

9 апреля 1846

Встреча Нового года

Скачков, Власьев, Хворов, Дрянской, Пронской.

Все навеселе в разных градусах.

Скачков

Уж пить так пить. Держаться середины Я не могу: оно и мудрено Здесь, например, когда такие вины Нам предстоят, как вот мое вино! Кипучее, разгульное, живое, И светлое, и светло-золотое! Люблю его и пью его давно, Как верный друг ему не изменяя С младенчества. Ах, юность удалая! Друзья мои, зачем она прошла! А хороша, как хороша была! Пора надежд, восторгов и желаний!.. Да, господа, хочу я предложить Один закон для наших заседаний — Закон равенства: поровну всем пить, Чтоб не было различных состояний В кругу друзей и были б все равно… Согласны вы?