Столетняя война. Том V. Триумф и иллюзия
Шрифт:
Фастольф умело распоряжался своими доходами. Он нанимал бухгалтеров, сборщиков, банкиров и управляющих делами. Он размещал средства в итальянских банкирских домах в Париже и Брюгге, у видных лондонских купцов, в аббатстве Сент-Бенет-Халм в Норфолке. Фастольф приобрел более тридцати поместий в Англии. Около 14.000 фунтов стерлингов он потратил на покупку недвижимости в Восточной Англии и Саутварке, в том числе замка Кайстер в Норфолке и прекрасного городского особняка на берегу Темзы в районе Лондонского моста. Еще 9.500 фунтов стерлингов он потратил на строительные работы, в основном на перестройку Кайстера. Фастольф украсил свои дома драгоценными гобеленами из Арраса и наполнил свои сундуки драгоценностями и посудой. Это было значительное богатство, и почти все оно было получено благодаря военным успехам, достигнутым во Франции после 1420 года. Фастольф начал свою карьеру с очень скромных доходов, но в 1445 г. его доход составлял почти 1.500 фунтов стерлингов в год, что превышало доходы большинства пэров Парламента. Неудивительно, что в гражданских войнах 1450-х годов он стал ярым противником герцога Сомерсета и убежденным йоркистом.
Как и многие старые солдаты, в последние годы жизни Фастольф беспокоился о спасении своей души. "Карающая рука Божья, тяжко коснулась меня", — писал он в последние месяцы своей жизни. Когда
1087
Smith (1982), 6 (Table 1); McFarlane (1957) [1], 92–104; Richmond (1996), 213–16, 235–8; Paston Letters (G), iii, 147–60, 163–6 (цитата на 159).
Насколько типичным был Фастольф? У него были несомненные преимущества перед другими, в том числе покровительство герцога Бедфорда, который щедро одарил его землями в Нормандии и Мэне и назначал командовать на самых активных театрах военных действий. После случая Фастольфа наиболее полно задокументирован случай датского авантюриста сэра Эндрю Огарда. Он был урожденным Андерсом Гюльденстьерне, а в Англии натурализовался под именем Эндрю Огард, по месту своего рождения в Аагаарде на западе Дании. Не случайно Огард, как и Фастольф, был офицером герцога Бедфорда и своим обогащением во многом был обязан благосклонности регента. Огард поступил на английскую службу около 1422 г. и в течение последующих четверти века сколотил немалое состояние, в основном в Мэне. В конце концов он стал капитаном Кана, где исполнял свои обязанности через заместителей и (как утверждалось) присваивая часть жалованья гарнизона. Часть своих доходов он, видимо, перевел в Англию, так как купил земли в Хартфордшире и Норфолке. Огард построил себе большой дом в Стэнстед Эбботс с тремя внутренними дворами и часовней, в которой служили четыре капеллана и дюжина служек и хористов. Однако большая часть его состояния, по-видимому, осталась во Франции. К моменту завоевания французами Нормандии Огард владел там должностями и землями, которые когда-то приносили ему 1.000 фунтов стерлингов в год. Кроме того, в доме его заместителя в Кане хранилось 7.000 марок (4.666 фунтов стерлингов) золотом в сундуке, который, предположительно, был утерян в 1450 году. Под Фастольфом и Огардом, находились другие люди, которые приобрели во Франции приличные, но не впечатляющие состояния, например, друг Фастольфа сэр Генри Инглоуз, который прибыл во Францию вместе с герцогом Кларенсом в 1412 году, а затем с Генрихом V в 1415 и 1417 годах. Как и многие другие подобные ему люди, Инглоуз в 1420-х годах вкладывал большие суммы в покупку земель в Англии [1088] .
1088
Worcester, Itin., 46–8; HoC 1422–61, v, 702–8; Hunger (1925), 81–2; Massey (1987), 104–5. Уиттингем был заместителем Огарда в последний год ланкастерской Нормандия: L&P, i, 501, 513, ii, 631. Инглоуз: Moreton and Richmond, 40–1.
Такие состояния, как у Фастольфа, Огарда и Инглоуза, были весьма заметны, но они были лишь частью общей картины. Многие из их английских современников были разорены войной. Их судьба была более туманной и легко упускалась из виду такими людьми, как Тома Базен. Однако такая доля становилась все более распространенной в последние два десятилетия существования ланкастерской Франции, когда военная удача отвернулась, а правительство оказалось банкротом. Капитаны, нанимавшие свои отряды для участия в боевых действиях во Франции, брали на себя личную ответственность за выплату жалованья солдатам, которое не всегда удавалось взыскать с казначейства. Некоторые из самых видных людей, например граф Уорик и герцог Йорк, понесли большие убытки, когда были вынуждены списывать долги, причитавшиеся им от короля. Менее значимые люди, не имевшие такого влияния, оказались в худшем положении.
Выкупы, которые так часто упоминаются как источник богатства, были более значимы как источник обнищания. Можно не сомневаться, что во времена Генриха VI английские солдаты в совокупности выплачивали гораздо больше выкупов, чем получали. В 1421 г. при Боже вместе с братьями Бофортами и Джоном Холландом было захвачено несколько сотен человек. В 1429 г. не менее 400 англичан было взято в плен при Пате вместе с Толботом, Скейлзом и Фоконбергом; более 100 — с Фоконбергом при Пон-де-л'Арк в 1449 г.; более 1.200 — с Кириэллом при Форминьи в 1450 г.; и около 2.000 — после битвы при Кастильоне. Гарнизоны, которые сдавались слишком поздно или в результате штурма, могли быть взяты в плен в полном составе. На каждый роскошный дом, построенный в Англии за счет военных доходов, приходился другой, владельцы которого были вынуждены продавать или закладывать его, чтобы заплатить выкуп. Рыцарь из Восточной Англии сэр Джон Кнайвет совершил три похода во Францию и в двух из них попал в плен. Для уплаты первого выкупа он был вынужден продать Кнайвет-Холл в Кембриджшире, а для уплаты второго — заложить свой родовой дом в Мендлшеме в Саффолке.
Особенно тяжело это отразилось на людях с высокими военными должностями, но небольшим земельным достоянием. Сэр Томас Ремпстон был одним из самых выдающихся английских капитанов той эпохи, но одним из самых бедных рыцарей Ноттингемшира. Он попал в плен в битве при Пате в 1429 г. и, по его собственным словам, семь лет содержался в "жесткой и грязной тюрьме", после чего был освобожден за выкуп в 18.000 экю (2.000 фунтов стерлингов). Это было непосильным бременем для человека, чей доход составлял всего 60 фунтов стерлингов в год от английских земель, плюс неопределенный доход от его нормандских владений в Гасе и Белленкомбре. В 1442 г. он был снова захвачен в плен в Сен-Севере и находился в неволе не менее четырех лет. Второй выкуп, скорее всего, был выше, поскольку в то время Ремпстон исполнял обязанности сенешаля Гаскони. К 1451 г.
1089
Боже: *C. Compayre, Etudes historiques … sur l'Albigeois (1844), 266; Пате: Cagny, Chron., 155. Пон-де-л'Арк, Форминьи: Chartier, Chron., ii, 71, 198; Кастильон: *Beaucourt, v, 464. Кнайвет: HoC 1386–1421, iii, 536–7. Ремпстон: Payling (1991), 59–62. Петиции: M. K. Jones (1991), 222–4; Ambuhl (2013), 213, 225–6.
За судьбами и несчастьями войны кроется множество индивидуальных историй социального подъема или разорения. Но невозможно перевести истории нескольких тысяч человек в оценку экономического влияния войны на Англию в целом. Война оказала существенное влияние на английскую экономику. Налоги достигли исторически высокого по английским меркам уровня. За все 120 лет войны было собрано около 8.250.000 фунтов стерлингов налогов, что в среднем составило около 70.000 фунтов стерлингов в год [1090] . Огромное количество серебра ушло из Англии в карманы солдат, чтобы быть потраченным или потерянным во Франции. Производственные ресурсы в огромных масштабах направлялись на обеспечение ведения боевых действий. В каждый момент времени во Франции находилось от 5.000 до 40.000 солдат (включая пажей, варлетов и слуг). Для их доставки во Францию требовались корабли и большое количество моряков для укомплектования экипажей, что наносило значительный ущерб заморской торговле Англии. При общей численности населения от 2.000.000 до 2.500.000 человек, из которых, возможно, треть составляли взрослые трудоспособные мужчины, на войну уходило до десятой части имеющейся рабочей силы, что сопоставимо с долей призывников во Второй мировой войне. В условиях дефицита рабочей силы и высоких зарплат это было существенным экономическим бременем. Призыв в армию часто охватывал ограниченный географический район, связанный с крупным капитаном, что создавало очаг серьезных экономических потрясений.
1090
McFarlane (1962), 142–3.
Наиболее значительные экономические издержки войны для Англии, вероятно, были связаны с нарушением ее экспортных операций. Англия зависела от экспорта, в основном шерсти, сукна и олова, в такой степени, в какой это не имело аналогов в Европе, за исключением Нидерландов. Английское правительство жестко регулировало торговлю шерстью на протяжении всей войны, отчасти для того, чтобы использовать ее в качестве дипломатического оружия против Фландрии и княжеств Нидерландов, а отчасти для получения монопольной прибыли от товара, который был необходим текстильной промышленности Италии и Северной Европы. В 1337–1342 гг. Эдуард III фактически национализировал эту торговлю и использовал ее для финансирования своих первых кампаний во Франции. Начиная с 1343 г. английское правительство ввело систему Стейпл, в соответствии с которой экспорт шерсти в обязательном порядке осуществлялся через определенный порт, как правило, Кале, привилегированным картелем купцов. Контролируемый рынок шерсти и монетный двор в Кале были важным элементом английского военного финансирования вплоть до XVI века. Главными жертвами этой системы были промышленные потребители континентальной Европы. Но она также, вероятно, приводила к снижению сумм, выплачиваемых английским фермерам разводящим овец. В конечном итоге это привело к медленному упадку торговли, поскольку шерсть перенаправлялась на переработку местной текстильной промышленности, которая облагалась налогами и регулировалась более мягко.
Торговые войны, затронувшие экспорт как сырой шерсти, так и готовых тканей, усугубили экономическое бремя. Франция Валуа была закрыта для прямого английского экспорта на протяжении почти 120 лет. Кастилия, важный рынок сбыта английских тканей, была закрыта в 1370–1380-е годы, когда Англия вела войну с королями Трастамарской династии, а также в период правления Генриха V, когда Кастилия бойкотировала английские товары в поддержку своего французского союзника. Разрыв с Бургундским домом в 1435 г. привел к запрету на торговлю с Англией на территории Бургундской державы до 1440 г. и еще одному запрету в период с 1447 по 1452 гг. Несмотря на то, что запрет далеко не всегда выполнялся, он серьезно повлиял на экспорт тканей во Фландрию, Голландию и Брабант. Торговля со странами Балтики, еще одним крупным рынком сбыта, в эти годы была сильно нарушена, поскольку большая ее часть осуществлялась через крупные порты Мидделбург, Берген-оп-Зом и Антверпен. Даже союзники и нейтралы периодически разрывали торговые отношения в отместку за английские военно-морские операции, которые нередко перерастали в пиратство. Торговля с ганзейскими городами была приостановлена по этой причине с 1447 по 1470-е годы [1091] .
1091
Childs, 40–53; Munro (1972), 113–20, 133–46; Lloyd (1991), 180–234.
Вряд ли Англия стала богаче от того, что вела долгую, дорогостоящую и в итоге неудачную войну во Франции. Однако в действительности подобный отчет о прибылях и убытках имеет смысл только в эпоху, подобную нашей, когда материальное благополучие является главной заботой государства, а ресурсы, потраченные на войны, которых можно было избежать, по определению отвлекаются от более достойных альтернатив. Жалость и милосердие были христианскими добродетелями в средние века, как, впрочем, и всегда, но материальное благополучие в более широком смысле не было той коллективной заботой людских обществ, которой оно стало впоследствии. Этим объясняется многое из того, что кажется странным в отношении средневековых людей к войне. Война не была катастрофическим исключением из упорядоченного хода жизни. Она была естественной чертой человеческих отношений. В конце XIV века гражданский юрист Оноре Бове, чьи труды читали юристы, герольды и солдаты, осудил мнение "простых людей" о том, что война — это неизбежное зло. Антипатии, соперничество и конфликты неизбежны, утверждал он, а война — это естественный и неизбежный способ разрешения споров между государями, не признающими над собой никакого превосходства. Она "хороша и добродетельна, ибо война по своей природе не стремится ни к чему иному, как к исправлению неправды и обращению раздора в мир в соответствии с Писанием". Бове признавал, что на войне совершается много зла, но оно никогда не вытекало из самой природы войны, а только из злоупотребления ею.