Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
Енафа помалкивала: мужские затеи не женского ума дело. Блажь блажью, а зарабатывал Савва торговлишкой хорошо. Он теперь скупил у мурашкинских скорняков овчины, тулупы, кожухи, конскую упряжь и собирался на «Пестуне» сходить на Оку. Своё продать, а привезти, что у них там, на Оке, дёшево и что будет иметь спрос в Нижнем, в Макарьеве, в Курмыше ну и в Мурашкине! Куда ж без Мурашкина?
Симеон Столпник миновал, но погода стояла краше июньской. Ехал Савва и радовался.
Стерня мёдом пахла. По стерне цветы. Пчёлы промелькивают. Благодать. А всё же осень.
На мельнице хозяина встретил старик Кельдюшка. Рыжий, как подсолнух. Поклонился в пояс.
— Я вам осётра привёз да стерлядок корзину, — сказал Савва.
— А Иова окуньков пошёл наловить!
Мельница стояла.
— Воскресенье, — объяснил Кельдюшка. — По деревням где престол, где свадьба.
— У Иовы-то что-нибудь получается?
— Глазастый, сметливый... Без году неделя при жерновах, а уже в треть меня.
— Как это — в треть?
— Из пшеницы, изо ржи сортов по десять намелет.
— А ты все тридцать?
— Все тридцать.
— Ну а сверх?
— Сверх-то... Не-ет. Разве уж в доску разбиться.
— Хитрый ты, Кельдюшка.
— Куда мне до твоего сына!
Савва быстро глянул на старика.
— Я всю жизнь на воду глядел, ничего не выглядел. А твой старший посмотрит: завтра дождь. И дождь. Завтра туман — и туман... Как скажет, так и будет.
— Вари ушицу, старче. Пойду к рыбаку.
Иова пристроился за бугорком, напротив ветлы на другом берегу. Сидел замерев, но глядел куда-то далеко, плечами тянулся. Паренёк и паренёк в полинявшем кафтанишке. Шея длинная, мальчишеская, в золотом пушке... А Савва заробел. Что он видит? Не судьбу ли? Всё их состояние — оба корабля, мельница, дом, хозяйство — обретено на сыновьи неведомые богатства... Как в голову такое взять? Твой сынишка — лесной царь, прозорливец. Вся его жизнь — сокровенная тайна.
Иова поднялся, обернулся, поклонился:
— Здравствуй, батюшка!
— Бог тебе в помощь. Много ли поймал?
Иова показал на удочку в траве:
— Я, батюшка, задумался... Рыбку для нас в Волге поймали.
«Всё-то он знает», — затосковал Савва. Сам себе не признался бы, но ехал выспросить — удачный ли будет торг на Оке, удастся ли от воеводы получить нужное...
— Чай, не старик думы думать, — сказал Савва наставительно, по-отцовски.
— Да я так, — смутился Иова. — Сидел, глядел... Небо синее, вода синяя. Покойно.
— Женить тебя надо, — оказал Савва. — На хорошей девке. Без дуростей, без тайностей.
Иова опустил голову: невесту ему искали, и уж наверняка с тайностями.
Савва размотал удочку, насадил червя на крючок. Закинул:
— Нут-ко!
Клюнуло тотчас. Подсек, дёрнул. Краснопёрая плотва затрепетала над разбившимся зеркалом запруды.
— Вот как по-нашему! — обрадовался Савва, поймал рукою рыбу, снял с крючка. — Я завтра отплываю. Товар собрал. Думаю по Оке пройти. Обернуться бы до шуги. — И поглядел на сына, спрашивая глазами: обернусь, что ли?
Иова
— Сегодня бы ты отплыл, — сказал Иова неопределённо.
— Сегодня воеводу потчую... Воевода, слава Богу, берёт что ему дают, не кобенится, запросами не разоряет.
Иова стоял, сжимая губы. Савва даже и обрадовался, что ничего ему сын не сказал.
— Я за мукой приехал. Пять мешков возьму. Три ржаной, два пшеничной... Твоего помола. — Савва наконец улыбнулся, приобнял парня. — Пошли, поможешь в телегу закинуть.
Длинною ложкой Кельдюшка сдавливал с ушицы пушинки пепла, у костра сидел Гость, стрелецкий десятник, охотник Упокой. В траве лежали огромный красавец лебедь, три гуся и ворох бекасов.
— Еле допёр, — признался охотник.
— А Енафа тебя дома ждёт.
— На бочажины ходил. Там птица садится.
— Сколько тебе? — спросил Савва.
— На двух осётров меняю, — сказал охотник.
— У Енафы возьмёшь. Я ещё скажу, чтоб в придачу стерлядок тебе положила.
Иова, не подходя близко, смотрел на убитых птиц.
— Царская еда, — сказал он батюшке.
— Я, пожалуй, два мешка только возьму. Поспешать надо. Птицу быстро не приготовишь.
Трижды поцеловал Иову, простился с Кельдюшкой, с Упокоем. Садясь в телегу, спросил стрельца:
— А что слыхать о бабе-атаманше? Не поймали?
— Как бы она нас не поймала, — усмехнулся десятник. — У неё народу с тыщу, а то и поболе.
— Вот и не ждите, пока из тыщи станет три! — Савва досадливо шлёпнул лошадь вожжой.
Весело поехал.
3
Савва расставлять яства никому не доверял. Неприступные крепости за столами гордые свои шапки ломают.
Енафа на летней кухне пот проливала вместе со стряпухой. Прислуги в доме не водилось. Был, правда, сторож, престарелый кормщик, учивший Савву корабль водить, за скотиной приглядывали соседки, им за помощь и деньжат перепадало, и кормились, да в отдельной светёлке жила Керкира, отставная стряпуха Анны Ильиничны, царицыной сестры. Керкира и была у печи главной, указывала, что принести, когда в котёл положить.
Особых блюд под осётров в доме не было, но Савва купил в Астрахани саженный круглый поднос, посеребрённый, с арабскими письменами, с узорами.
Осетров Савва разместил по краям подноса, а в середину поставил лебедя. Для гусей и для поросят судки были. Все серебряные. Три гуся, три поросёнка. И ещё три судка для бекасов.
Дубовый стол — во всю горницу, человек на двадцать. Савва заставил его двумя дюжинами судков с соусами, тарелями с груздями, с копченьями, с икрой, с молоками, с персидскими смоквами. На четырёх концах стола водрузил пироги: с голубикой, с ревенём и по одному со всякою всячиной.