Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
Артамон Сергеевич угощал Карпа Сытина обедом, когда прискакал стольник Семён Алмазов, гонец великого государя царя и великого князя всея России Петра Алексеевича. Просияло солнце семейству Матвеевых.
Ах, не помчались Артамон Сергеевич с Андреем Артамоновичем в Москву вскачь! По-боярски шествовали. Только 11 мая, на равноапостольских Кирилла и Мефодия, на ночь глядя доехали до Бартошина. Заночевали, чтоб в Москве быть утром, чтоб все увидели и поняли: юный царь не былинка на ветру, но молодой побег, защищённый
Артамону Сергеевичу шёл пятьдесят седьмой год, но сердце билось у него молодо. Сошла лухская блажь — быть в стороне от великого царского делания.
В Москве приезд Матвеева стерегли. Самые проворные прискакали в Бартошино отдать поклон первыми. От этих быстрых узнал: в Кремле видят его «великим опекуном» юного Петра.
Совсем уже поздно предстал пред Артамоном Сергеевичем бывший управляющий его имениями, известие привёз горькое: умерла, не дождавшись своего великого мужа, боярыня Авдотья Григорьевна.
Поплакать бы — недосуг. Явились тайно семеро стрельцов, сообщили о заговоре в полках. Постельница царевны Софьи Фёдора Родимцева ездит по стрелецким слободам, дарит сговорчивых деньгами. Князь Иван Андреевич Хованский, таратуй, тоже бывал в полках, говорил: от Нарышкиных стрельцам добра ждать нечего. Стрелецкое войско разгонят, заменят немцами, а за старую веру будут головы рубить.
Артамон Сергеевич, въехав в Москву, направился в Столпы, в свой дом. На улице май, солнце, а в доме зияла стылая пустота. Пахло гнилой сыростью.
— Без хозяев — дом сирота. Знать, зимами-то не топили!.. Люди, люди! — вырвалось у Матвеева.
Прошёл по комнатам. Всё было увезено. Одни картины остались.
— Вот кто нас не предал! — обрадовался Артамон Сергеевич и дотронулся до парсуны покойного Ивана, сынишки своего, сказал Андрею: — Нас дождался, а матушку повидать Бог не судил.
Приказал протопить комнаты, переоделся и вместе с Андреем поспешил в Кремль.
Великий государь сидел в Думе. Большеглазый мальчик с испуганными глазами. Оказалось, всех дел — встреча Матвеевых. Отец и сын были допущены к царской руке. Когда Артамон Сергеевич склонился исполнить целование, Пётр тихонько сказал ему:
— Я тебя помню.
— Спасибо, самодержче! — шепнул в ответ боярин и улыбнулся, не скрывая смешинок в глазах: у царя рука была мальчишеская, в царапинах.
Впрочем, насчёт царского «помню» Артамон Сергеевич усомнился. Когда пришлось отправиться на воеводство в Верхотурье, Петру только-только исполнилось четыре года.
После целования царской руки думный дьяк Василий Семёнов объявил указ: боярину Артамону Сергеевичу велено вернуть вотчины, какие были розданы, и людей, отпущенных из дому кому куда придётся.
Андрея Артамоновича великий государь пожаловал в спальники, а вместе с ним чин спальников был
Из Грановитой палаты Артамона Сергеевича повели на половину царицы.
Наталья Кирилловна, глядя на воспитателя своего, на благодетеля, разрыдалась.
— Господи, спасены! Спасены!
Тяжкие годы Наталье Кирилловне только стати прибавили. Тело расцвело, да, слава Богу, не расплылось: не раздобреешь, коли живёшь не ради жизни, а для того только, чтобы сына не оставить сиротой. У глаз морщинки легли.
Царицын карла, существо круглое, мягонькое — оттого и прозван Хомяком, — приплясывая, принялся поливать себя из кувшина, загораживаясь ситом. Откуда только взял?
— Уймись! — крикнула ему Наталья Кирилловна. — Весь пол залил.
— Се — дождь из глаз твоих, а сё — солнышко души твоей.
Карла лил на себя воду и улыбался во всё кругленькое своё личико, смеющееся от озорства.
— Ну тебя!
Царица всё-таки засмеялась. Утирая слёзы, показала платок Артамону Сергеевичу:
— Хоть выжимай.
Артамон Сергеевич подал свой.
— Зиму пережили. Теперь не плакать нужно, а думать. И главное, не плодить дуростей.
— Артамон Сергеевич, на что сердишься-то? — встревожилась царица.
— Ивана Кирилловича уйми! Пять дней в боярах, а успел уже нагрубить всему сороку сильнейших людей. Двадцать три года от роду — и боярин. Тише воды, ниже травы нужно бы сидеть...
— Ох, Господи! — вырвалось у Натальи Кирилловны. — Ваня-то заступником нашим себя почитает. Всюду ему враги чудятся.
— Они не чудятся, они есть. Оттого и голову надо иметь на плечах! Друзей надобно по крохам собирать. Ножки-то у трона Петра Алексеевича шатучие... Чего ради поспешили отставить от двора Языковых, Лихачёвых? У них столько друзей среди генералов, полковников...
— Когда Петра Алексеевича избирали, Иван Максимович да Александр Тимофеевич как воды в рот набрали. Наше, мол, дело — сторона.
— Им и нельзя было выпячиваться. Люди не родовитые. Держали бы нашу сторону, а теперь — враги Нарышкиных.
Наталья Кирилловна всплеснула руками, слёзы снова навернулись на чёрных её ресницах.
— Артамон Сергеевич, ты уж постарайся! Не убыли мои страхи. Не убыли.
В комнату почти вбежал Афанасий, царицын брат, второй после Ивана.
— Великая государыня, кто тебя обидел?! — на Матвеева глянул пронзительно, лицо злое.
Наталья Кирилловна показала на лужу:
— Се не мои слёзки — Хомяк лужу налил!
Афанасий ничего не понял, но шагнул к карле, схватил, раскачал и кинул, как куклу, вверх перед собой. Карлик ловко перекрутился в воздухе через голову, но лужа подвела. Ноги поехали, шмякнулся задом о мокрое место да ещё и трыкнул.