Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
— Благословите, солнце и луна, Господа, пойте и превозносите Его вовеки. Благословите, звёзды небесные, Господа, пойте и превозносите Его вовеки. Благословите, всякий дождь и роса, Господа, пойте и превозносите Его вовеки...
После службы Алексей Михайлович подарил Незговору и Саввуньке по штуке сукна и по два рубля серебром, а сыну своему посребренные доспехи да седло с саадаком:
Святки — праздник разверзшихся небес. В Святки Бог слышит русского человека. Русский человек на небо в эти дни и ночи глядит больше, чем за весь год. Солнце покажется — радость, надежда на скорую весну, луна душу переворачивает, а на звёзды русский человек
Наталья Кирилловна мечтательницей не была, и государь, развлекая супругу, устроил на Святки шутейное торжество карлов. К царёвым и царицыным приехали в гости карлы Артамона Сергеевича, две супружеские пары: Захарка с Нунехией и Ванька Соловцов с Фервуфой. Имена карлицам дала Авдотья Григорьевна, когда их перекрещивали. Обе были немками — подарок Артамону Сергеевичу от магдебургских купцов.
Нунехия — ум имеющая — была и впрямь сметливая, прикидывалась простушкою, но всегда и во всём оказывалась правой, как, собственно, и святая Нунехия. Брошенная язычниками в море, дева пошла по нему, аки посуху, подобно самому Иисусу Христу. Святая Фервуфа покорила дивной красотой весь двор персидского царя. Карлица тоже была и телом, и личиком — само совершенство, глаз не оторвёшь, а росту Бог не дал — аршин с вершком.
Дворцовые карлы и карлицы одеты были пестро, иные носили колпаки с бубенцами. Гости же явились как важные персоны. Захарка с Ванькой в париках, в немецких генеральских мундирах со звёздами на лентах, их дамы в белоснежных платьях, на обручах, парики — хоть зажмурься, камни в перстнях отнюдь не фальшивые, жемчуга на шейках карлиц — гурмыжские.
Наталья Кирилловна ахнула от восторга.
Дворцовые карлы и карлицы принялись кривляться, безобразничать, гости смотрели на всё это безмолвно, с каменными лицами, а когда пришёл их черёд, Захарка и Ванька поставили для своих дам стулья, а Нунехия с Фервуфой взяли лютни, заиграли, запели. Голоса у них были как паутинка, ветра дуновение. Приходилось вслушиваться. Потом Нунехия играла, а Фервуфа кружилась, как ожившая куколка.
— Будто сплю! — говорила Наталья Кирилловна, сияя глазами.
— Вот что, Артамон! — сказал Алексей Михайлович. — Театр надо заводить. У многих государей есть театры.
— Есть у меня на примете человек. Прикажи послать его в немецкие города за мастерами комедии играть.
— Слышь, Наталья Кирилловна, — шепнул Алексей Михайлович на ушко супруге. — Театр с тобой заведём! Рада ли?
— Рада. Сие для взыграния чувств, для флюидов.
— Флюидов?! — Неведомое учёное слово в устах юной царицы растрогало великого государя.
А карлы между тем за пиршественный стол усаживались. Любимец Алексея Михайловича Зоил выпил чашу за здравие государя и государыни. И все эти маленькие люди осушили кубки и чары до дна. Тотчас выпили здравицу за царевича Фёдора, потом за царевича Ивана, за царевен, за царских гостей. И стол сделался пьян. Карлы совали друг другу в рот сладкие куски, иные уже валились головами в блюда, а кто и под стол.
Алексей Михайлович насмеялся и уже готов был окончить потеху, но тут у Захарки объявились гусли. Заиграл карла с переливами, возрокотал струнами басовитыми, запел с хрипотцой и отнюдь не пискляво. Слова песни были на удивление:
Жил-был государь-царь, Алексей сударь Михайлович московский, И выходит от ранней заутрени христосской, ИСтаршие бояре принялись уговаривать царя отдать город без боя, без крови. Смоленец-де строение не московско — литовско, силы для обороны нет никакой, но меньшой боярин речь повёл иную: Смоленец строение не литовско, а московско, силы — сорок тысяч, казна бессчётная, постоять надо за родной город. Этого смельчака и послал царь воеводой постоять за русскую правду.
Захарка пел, Алексей Михайлович, вспомня вдруг молодые свои годы, затуманился, голову на руки положил. А песня-то и кончилась.
— Ах, утешил! — Царь расцеловал Артамона Сергеевича. — А карле твоему — шубу золотую. Всем твоим шутам по рублю, по камке, мои-то вон напились, и вся потеха.
У Артамона Сергеевича своё было на уме.
— Государь, не сердись, дозволь о деле сказать — уж такое спешное.
— Спешное?
— Дозволь отправить без мешканья к гетману Демьяну Игнатовичу в Бутурлин полуголову Танеева. Приезд польских послов переполошил казаков. Боюсь, гетман, хоть он и так Многогрешный, ещё один грех на душу возьмёт. От Григория Неелова присылка была: Демьян всё время пьяный, к своим людям жесток, Неелову грозит, а на трезвую голову тишком с Дорошенко сносится. Втемяшилось Демьяну в голову: полковника Солонину Москва-де собирается в гетманы ставить.
Алексей Михайлович посмотрел на Артамона ласково:
— Ты у меня и в час потехи о государских делах страждешь. Делай как тебе надобно. Знаю — сие на пользу царству. — Взял за руку, отвёл к иконам. — Присоветуй, Артамон! Никон письмо прислал: ноги пухнут, рука отнялась, слава Богу, левая. В четырёх стенах заперт. Но ведь сам знаешь каков! Дай ему свободу — великую кутерьму поднимет, глазом не моргнёшь — подомнёт под себя воеводу, игумнов... А за что миловать-то? За шашни с вором Стенькой? Отчего не повязал казаков, кои приходили к нему, на Волгу звали?..
— Прости меня, государь! Перед ворами с саблями да с пистолетами не токмо монах, но и воевода оробеет, коли в дом вопрутся. Иной, смерти боясь, сделал бы так, как ему велено было, хоть и ложно, согласился бы ехать, а святейший — отказал.
— Ишь ты, как повернул! — Алексей Михайлович бровями повёл свирепо, но воли гневу не дал.
Артамон Сергеевич выждал, не скажет ли что государь.
— Выговор за беседы с воровскими казаками сделать надобно. Строгих слов можно не жалеть, пусть виноватым себя почувствует.
— Хоть в чём-то! — вставил Алексей Михайлович.
— А послабление тоже не грех дозволить.
— Вот и я так думаю! — быстро сказал государь. — Чтоб не возомнил чего, от уз освобождать его надо помалу. Поп у него одряхлел, другого прислать. Дозволить из дому выходить, а потом ездить... Людям дать волю посещать старца. Он ведь у нас великий врачеватель, иных, сказывают, до смерти уврачевал.
4